- Неужели и Славка поймал? - спросил Стас с тоской. - Застрелюсь. Иди вперед.

По еле заметной тропинке в низком и тонком, но частом ельнике я вышел к вагончику. Около него пылал костер, внутри вагончика топилась огромная круглая печка. Громко каркал ворон. Слава, не видя еще меня, пел: "Ах, проводница, принеси мне крепкий чай. Я так давно не пил плохого чаю. Ах, проводница, постели-ка мне постель, я так давно не спал в чужой постели..."

- Гитару не взяли, - сказал он, завидя меня. - Это шепиловская железнодорожная".

- Еще бы и гитару, - сказал я тоном старшего брата. - Это уж был б совсем туризм. Ну, поймал золотую рыбку?

- Не только не поймал, но и блесну оторвал. А Станислав Юрьевич? Еще ловит?

- А Галина Васильевна?

- За ней Юра пошел.

- Чай заваривал?

- Первое дело. Тут нам его пять сортов положили, выбирайте. Кофе трех видов, какао.

- Значит, не поймал, - сказал я громко. - И рыбу мы всю отдали вертолетчикам. На рыбалке и без рыбы. Пойду за начальником.

Но Стас уже сам шел навстречу. Разделся, заменил мокрые брюки, сменил рубашку, переобулся в сухие ботинки. Все молча. Угрюмо проговорил: - Блокнот есть у тебя? Запишешь мои последние слова. Когда сочиню. - А пока не сочинил, отвлекись на тему ловцов человеческих душ. Возрази и поддержи вот в чем: литературный фонд я понимаю, Академию словесности, пусть даже изящной, понимаю. Хотя это, конечно, уступка тщеславию. Но пусть. Премии же множатся, лауреатов уже больше, чем писателей, но и это можно понять. А союз писателей? Создан был явно идеологической мыслью сплочения во имя прославления гегемона, так ведь? Сейчас его лихорадит, это естественно. Вроде хорошо ездить, проводить пленумы, секретариаты, круглые столы, со сцены вещать. Все же умные. А толку ноль целых и очень много нолей сотых. Охват умов минимален. Говорим единомышленникам, никого не обращаем в нашу веру. Сегодня в ЦДЛ полный зал на Карташову, на кого еще? А завтра и сто раз после завтра полные залы на скалозубство шифриных, хазановых, задворновых. Конечно, приходится вспомнить, что если из сотни русских один останется верен России, то она не пропадет. Отсюда слова: остатние люди. Но есть ли они? Повсеместно пьянство как общая забастовка и ответ на реформы, наркомания как средство уйти от ужасов бытия, пропаганда разврата как заработка, пропаганда разврата как развлечения, пропаганда наглости как предприимчивости, всюду иудейское поклонение змеиному шелесту доллара, заменившему золотого тельца... есть от чего уныть. Но так же всегда было.

- Нет, нет, - возразил Стас, - так впервые. Впервые государственная машина работает против государства, вот что.

- Тем более, значит, не здесь наша жизнь, - ухватился я за спасительную мысль. - Наша жизнь в Святой Руси, есть же она. Но, конечно, и земную нельзя отдавать. Только, если уподоблять Россию храму, то вспомним Иоанна Златоустого: "Не храм освящает собравшихся, а собравшиеся освящают храм". Вот и представим, кто собрался. Вот тут и продохнись и протолкнись к алтарю. Не пустят. Одна надежда на вознесение, на бестелесность, на то, что ненавистники России провалятся в преисподнюю. Россия - дом Пресвятой Богородицы, разве не очищает хозяйка свой дом к празднику, так и Россию Божия матерь к пришествию Сына очистит и украсит.

Вернулся Юра. Огромный, с огромным ружьем, в сапогах сорок последнего размера, он действовал успокаивающе: с таким не пропадем.

- Уток пожалел? - спросил я.

- Далеко. Я ходил, медведя с лежки спугнул. И следы куниц, подбирали за ним объедки. Надо будет зимой завалить.

- Жалко же.

- Мясо сладкое, - Юра даже зажмурился. - Сваришь, поешь, можно босиком на снег идти, жар распирает.

- Ну, что наша рыбачка Галя? - спросил Стас.

- Пусто. Говорит, сама придет.

- Нет, надо спасать, надо вытаскивать. - Идем, - позвал он меня, - идем скорее, а то еще поймает.

По знакомой тропинке спустились к реке, свернули к месту, где ловила Галина Васильевна. Она стояла в воде, в ватных брюках, высоких сапогах, меховой куртке с капюшоном и все бросала и бросала.

- У нее катушка плохо работает, - присмотрелся Стас. - Но смотри какое упорство. Это северный вариант скифской бабы. - Галя, - закричал он, - пошли, мы и на тебя наловили.

Галина Васильевна горестно поглядела на нас, покорно вышла из реки и стала разбирать спиннинг.

- Ничего мы не поймали, Галина Васильевна, - честно сказал я.

- Все из-за него, - указал на меня Стас. - Не хотел уху готовить, заговор знает, отвел рыбку, такой он вятич московский.

- Я себя, конечно, виню в неулове, виню и прощения прошу. Но чтобы Стас, чтоб я не захотел уху готовить, это ты меня очень сильно обидел. Это надо было долго думать, как меня обидеть. Уху! Готовить! На костре! В лесотундре! Да ради этого можно было и пешком сюда приползти. Знаете, как бы я ее готовил? По дороге расскажу. В воду бы вначале немножко брусничника, целую картошку, целую, также покрошить морковь. Чуть позднее целые головки лука. Это все разварится и исчезнет в единой консистенции рыбной юшки. Остальные компоненты, ингредиенты, так сказать комплектующие идут строго по ранжиру. Ни в чем не перебрать! Лаврушка агрессивна, укроп тоже. Поварить и выкинуть. И вообще бульон держать чистым. Перец горошком, молотый на столе каждому по вкусу. Соль после кипения крупная, грубого помола, но досаливать уже мелкой перед подачей. Далее: рыба. Если бы, кроме хариуса было поймано еще что-то, нечто плавающее, то покрошить, поварить и выкинуть. Картошку режем соломкой, можно, кстати, опять же чуть-чуть, сыпануть гречки, и вермишели - паутинки. Очищенный и вымытый хариус, крупный режем, бережно опускаем и варим до побеления. И хотя говорят: мясо не довари, рыбу перевари, это заблуждение. От того, что всюду, кроме русского Севера, вода зараженная, рыбу варят дольше обычного. Но радиацию в кипятке не уничтожишь, а вкус от переварки уходит. Жабры, на всякий случай, все-таки выбрасываем, а легкие и печень, почки варим, запуская их позднее собственно рыбьего туловища. На стол подается в общем котле, ставится в середину. Ужин продолжается три часа. Ночью его участники еще прикладываются к котлу, а утром в нем совершенно дивное зрелище заливной рыбы. Можно не разогревать.

- Ты так долго издевался надо мной, - сказал Стас, - я так смиренно терпел издевательство, что считай все свои обиды заглаженными.

- Да! - воскликнул я. - Еще же надо чесночинку положить где-то на середине варки, а лук, накрошив помельче, запустить ближе к конце ее. Все. Нет! Если есть зелень, ее лучше, нарезав, подать на тарелке для индивидуального потрафления вкусу. Если не среда, не пятница, не пост, в воду запускается сливочное, желательно отечественное, желательно топленое, масло. Оно смягчает вкус и уменьшает выкипание из воды полезных калорий. Полезных особенно в нашем возрасте.

Стас сплюнул, махнул рукой и закурил. Мы уже пришли. Галина Васильевна поднялась в вагончик, а нам Юра предложил выстрелить из его фузеи по банкам, укрепленным на ветках ели. Мы выстрелили. Оба попали. Юра хвалил нас, но что хвалить: банки были такие маленькие, а ружье такое большое, что они слетели с веток от страха.

Жалея рыбаков (Слава тоже ничего не поймал), Юра сказал:

- Да, сейчас бы на червяка, но с червяками проблема. Везут иногда из отпуска с материка. Тут червей нет.

- Как в Израиле, - вспомнил я свою поездку. - Там земля искусственная для посадок.

- И рыбу не ловят?

- Зачем? У них все есть.

- А счастья нет, - сказал Стас, - Вот сейчас опять победят палестинцев и опять будут жить, трясясь от страха.

- К нам побегут. Примем, - сказал я. - Судьба такая - всех жалеть. Почва готова, атмосфера проевреена. А и, в самом деле, вот давай рассуждать, как же не жалеть евреев. Тут они тоже не дома, значит, им надо доказывать, что они хорошие, что их юмор, например, чаплинский - это образец юмора. Что напаскудить и сбежать незаметно - это смешно. Сзади забежать и пнуть - смешно, торт размазать по лицу - смешно и так далее. Надо доказывать, что смысл жизни в деньгах, чинах и известности, а не в спасении души. Тяжело же. Но Россия доверчива и проста. И это очень христианские чувства - доверчивость особенно. Сидят бабы, разговаривают: Сережка на еврейке женился, далеко пойдет. То есть, как говаривали ранее в номенклатуре, "еврейская жена не роскошь, а средство передвижения". У вятского политика Кострикова-Кирова жена была Маркус, два класса образования, возглавляла демонстрацию проституток, и ничего, муж продвигался. Но вернемся к Сереже. Ведь на еврейке этой мог жениться и русский Саша, и тоже бы далеко пошел. То есть? То есть способности к продвижению есть в любом русском мужчине, но не любой продвигается.