Однако воинский дух паломников явно падал день ото дня, и вожди пытались придумать, как приободрить воинов. Восьмого июля был устроен крестный ход вокруг крепости в ознаменование месяца со дня начала осады. Под балдахином несли святые дары, звучали псалмы и курились благовония, а следом клирики несли реликвии и образа святых. Стройными рядами паломники обошли священные стены, держась подальше от баллист и катапульт. Они не просили Бога о чуде (хотя подобное часто предпринималось перед битвой или испытанием типа Божьего суда), но просто напоминали Ему, что прибыли в Святую Землю сражаться за Его дело и вправе рассчитывать на Его помощь. Неверные на стенах подняли страшный шум, наперебой выкрикивая замысловатые оскорбления. Вполне возможно, что эта акция их смутила: в глубине души каждый побаивается, что военная магия противника может оказаться сильнее. Когда крестный ход закончился без жертв и каких-либо серьезных инцидентов, пилигримы действительно почувствовали некоторое воодушевление. Многие из них мечтали о ленах, другие надеялись вернуться домой с богатой добычей, итальянцы стремились основать здесь богатые и процветающие фактории, и все понемногу забыли, что участвуют в Священной войне. За три года военных действий, прошедших в состоянии вооруженного нейтралитета по отношению к откровенно враждебным или равнодушным собратьям-христианам, тот пыл, с которым они, рыцари, выступали в поход, давно угас.

Девятого июля стало ясно, что процессия была устроена не зря. Настроение войска резко переменилось. Воины привыкли воспринимать паломничество как бесконечный путь неведомо куда, но стремление двигаться вперед, бурление молодости и осознание необходимости добиться своего любой ценой, присущие им изначально, после долгой осады Антиохии по-настоящему так и не вернулись. Теперь всем им не терпелось закончить поход, и особенно тягостно давалось ожидание тем, кто мечтал о доме. Такие горячие готовы были даже на безрассудный риск, стремясь поскорее захватить город и поставить на этом деле жирную точку. Вместо того чтобы следить за работой таранов, день и ночь долбящих стену, рыцари толпились вокруг плотников, сооружавших осадные башни, а по возвращении в лагерь точили мечи. Сам Рожер не горел желанием участвовать в штурме. Падение города не сулило ему легкой жизни землевладельца ни в Сирии, ни в Европе; так что он цеплялся за свою вассальную клятву и боялся даже подумать о том времени, когда герцог Нормандский снимет его с довольствия и перестанет о нем заботиться. Но паломничество не могло продолжаться вечно, и Рожер знал, что единственный шанс обеспечить себе старость — это совершить геройский поступок во время штурма, который заставит какого-нибудь сеньора загореться желанием сделать юношу своим вассалом.

В полдень по лагерю прошли глашатаи и объявили, что все пехотинцы и обозники обязаны на следующее утро, десятого июля, явиться с корзинами и лопатами. Им предстояло засыпать крепостной ров, чтобы осадные башни можно было вплотную придвинуть к городской стене. Вскоре после этого объявления самая большая и мощная из башен опрокинулась набок и разлетелась в щепки; торопясь закончить работу, мастера не рассчитали веса, и нижняя часть просто не выдержала. Неудача огорчила паломников, но две другие башни были почти готовы. Беспокоила только нехватка предохранявших от огня сыромятных кож, но ими обивали башню лишь в самый последний момент. Согласно плану, предстояло засыпать ров у всей северо-западной части стены протяженностью примерно девятьсот ярдов, чтобы враг не мог догадаться, где именно начнется атака. В других местах подходы к стенам были слишком неровными и крутыми.

Как обычно, Фома разбудил Рожера незадолго до рассвета. Юноша поднялся на холм, к линии укрытий вдоль городской стены. Ров был широкий, глубокий и длинный, но пехотинцы работали с увлечением и, казалось, многое успели. Для начала они вывезли из лагеря весь мусор и навоз, что само по себе было величайшим благом, независимо от того, как повлияет эта акция на боевой дух, обоняние и здоровье. Позже они засыпали этот мусор землей и как следует утрамбовали; несколько трусов и малодушных крутилось с лопатами на безопасном расстоянии от врага. Но почва была такая каменистая, что корзины заполнялись с трудом, и только тут Рожер понял, почему все остальные фортификационные сооружения Иерусалима кажутся простенькими и неказистыми по сравнению с могучими стенами; здесь не было ни леса, ни воды, а теперь даже и земли не хватало. Трудности подстерегали осаждающих на каждом шагу.

Гарнизон неверных эти приготовления к штурму не на шутку встревожили. На стену высыпало множество воинов, и, несмотря на все усилия стрелявших из укрытия арбалетчиков, баллисты и катапульты врага продолжали действовать. Пехота несла тяжелые потери, но держалась великолепно. Впрочем, убыль слуг и обозников не оказывала существенного влияния на боеспособность армии, а враг терял искуснейших воинов, умевших управляться с хитрыми машинами. Герцог Лотарингский [59] вновь показал пример, принявшись таскать ко рву корзины. Да, подумал Рожер, этот шустрый вождь действительно не чета герцогу Нормандскому — неповоротливому любителю сладкой жизни. Рыцарям полагалось следовать за вождем, и Рожер самолично совершил три путешествия к крепостной стене. Лагерным навозом он, правда, побрезговал и предпочел таскать чистую, но очень тяжелую землю. Достигнув края рва, он сначала опасливо покосился на ближайшую баллисту, убедился, что она не заряжена, а потом бросил взгляд вниз. В ту же секунду ему стало ясно, что задача невыполнима. Содержимое его корзины, как песчинку, поглотила бездонная пропасть, а усилия всего войска привели к тому, что на дне рва образовалась мелкая и страшно вонючая лужа. При таких темпах на засыпку могло уйти несколько недель, а то и месяцев… Тут он стремительно пригнулся, потому что над его головой пролетело ядро, а потом стремглав понесся в укрытие.

Вожди тоже поняли, что это дело пилигримам не по силам, и вечером прозвучало новое объявление. Отныне им предстояло выстроить две дамбы — одну у северо-восточного угла, а другую в середине стены. Враги сразу поймут, куда последуют башни, но иного выхода нет.

Ночью весь лагерь оглашал храп измученных пехотинцев, но на рассвете следующего дня они как ни в чем не бывало засновали туда и обратно. Уворачиваясь от снарядов неверных и соперничая друг с другом, они пришли в какое-то неистовство: даже клирики и женщины таскали землю, насколько хватало сил. Слуги от старания сталкивались друг с другом и носили тяжелые корзины бегом. Глядя на них, загорелись и рыцари, и вскоре участок между укрытием и рвом кишел снующими людьми точно муравейник. Рожер не отставал от остальных и несколько раз чудом уворачивался от камней, выпущенных вражескими катапультами — рыцари в доспехах были для их механиков самой желанной целью. В целом потери оказались меньше, чем можно было ожидать. Врагам, чтобы стрелять в ров, приходилось высовываться над стеной по пояс, а христианские арбалетчики не давали им как следует прицелиться… Еще два дня эта опасная игра продолжалась с восхода до заката, но к вечеру двенадцатого июля дамбы были почти закончены.

Штурм был назначен на утро… Герцог Лотарингский взял на себя командование башней у северо-восточного угла, а граф Тулузский — башней в середине стены. Рыцари из других отрядов, включая нормандцев, могли выбирать, к кому присоединиться. Поскольку графа Тулузского продолжали недолюбливать за дружбу с греками и притворство, Рожер и большинство его товарищей решили присоединиться к герцогу Готфриду. Между тем не забывали и о других способах осады: тараны все еще колотили в стены, а катапульты забрасывали тяжелые камни на крепостные валы и башни, но все это делалось лишь для того, чтобы отвлечь гарнизон, ослабить его и не дать осажденным сообразить, откуда будет нанесен решающий удар, с этой целью осаждающие армии частенько строили фальшивые осадные башни облегченного типа, непригодные для ведения настоящих военных действий.