Во время обеда - ел он уже самостоятельно - Андреас узнал своего соседа. Он оказался в одной палате с Тынупяртом. Не только в одной палате, но и рядом на койках. Едва он услышал голос бородача, как уже ни секунды не сомневался - Этс. Эдуард Тынупярт. Тот не узнал его. Мелькнула мысль: а может, не захотел узнать? Хотя вряд ли, просто не узнал, прошло все-таки двадцать пять лет.

Андреас не спешил заводить разговор. Неторопливо съел суп и второе ломтик вареного мяса с макаронами, выпил сливовый компот и почувствовал, что хочется закурить, До сих пор на курево не тянуло, болезнь била охоту. Означает ли это, что дело пошло на поправку, или нервничает из-за Тынупярта?

- Значит, это ты, - повернулся наконец Андреас к соседу.

Руки он не подал. Руки бы их дотянулись. Непременно, если бы и Тынупярт протянул руку.

- Я, - ответил он ему холодно.

И руки Тынупярта тоже остались, как были, - одна заложена за голову, другая лежит вдоль тела. Очки Тынупярт снял - пользовался ими явно лишь при чтении.

Узнав своего соседа, Эдуард Тынупярт не на шутку встревожился. Зять, навещавший его, правда, говорил о нем, но Тынупярт надеялся попасть домой раньше, чем Андреас встанет на ноги. Мелькнуло подозрение: уж не Яак ли подстроил так, чтобы они встретились? По детскому своему простодушию Яак, возможно, хочет помирить их. Он помирил его и с Каарин. А Каарин так легко бы с ним не помирилась, хоть она и сестра. Яак - человек чужой. Проживание в детстве рядом еще не роднит людей. В теперешнее время и кровное-то родство в счет не идет. После возвращения он сразу же разыскал сестру, но Каарин сухо спросила, зачем он пришел. Ему не оставалось ничего другого, как уйти. Или он должен был брякнуться на колени перед сестрой и молить об отпущении грехов? Такого он от нее не ожидал, с Фридой сестра общалась. Не стань Яак посредником между ними, он бы другой раз не переступил порог дома Ноотма, хотя ближе Каарин у него на свете никого не было. Может, Яак сделал это из чувства признательности, ведь благодаря ему, Эдуарду, Каарин и досталась Яаку, не то дожидалась бы своего Атса Яллака. Только вряд ли, благодарность исчезла в мире, Яак просто по натуре своей примиритель. Спорит, правда, яро со всяким, но зла никому не желает, сама святая простота. В конце концов, в чем может Каарин его, Этса, упрекнуть? Что он сказал то, что знал и в чем был уверен? Он не жалел, что Андреас погиб под Великими Луками, сотни эстонских парней полегли там удобрять землю. Был уверен, что Андреас никогда уже не вернется в Эстонию, даже останься он в живых. Яллак признавал лишь красную Эстонию, в белую Эстонию он бы пощады просить не пришел. Кто бы мог тогда подумать, что Эстония снова станет красной. Он, Эдуард Тынупярт, желал своей сестре только самого лучшего, с какой стати, дожидаясь Андреаса, губить свою молодость? Поэтому он, Эдуард, и стоял твердо на своем, когда в сорок третьем году Каарин заклинала, снова и снова допытывала его. Он хотел добра, а его обвиняют в подлости. В душе своей Каарин так и не простила его. И пусть не прощает. Он ни о чем не сожалеет и ни перед кем унижаться не станет. Ни перед сестрой, ни перед Андреасом. Кто не хочет его знать, того и он тоже не знает. Дышит ли рядом с ним какой-нибудь незнакомец или Яллак, Яллакский Атс, как величали его у них на улице, ему, Тынупярту, от этого ни тепло ни холодно. Он, во всяком случае, не собирается обновлять знакомство. Тем более заискивать перед Яллаком. Его, Тыну-пярта, десятки раз проверяли и на весах закона взвешивали, бояться ему нечего.

- Я тебя не узнал, - сказал Андреас.

- Может, и не желал узнать, - съязвил Эдуард. Он не смог придержать язык.

- Борода и очки помешали, - спокойно продолжал Андреас.

Эдуард решил крепче держать себя в руках, Все же не утерпел и добавил:

- Лучше, если бы на каталке кто-нибудь другой лежал.

Тут же понял, ч.то сказанное можно истолковать и так, будто он огорчается его болезнью. Б виду он имел-другое. Хотел с самого начала внести ясность. Дать понять, что вовсе не обрадован встречей.

- Двадцать шесть лет,

Эдуард Тынупярт.. сообразил, что Андреас имел в виду годы, которые они не виделись друг с другом.

- Лучше, если бы двадцать шесть растянулись на пятьдесят два.

Теперь больше двоякостей не должно быть. Тыну-пярт остался доволен собой. Яллак должен бы оставить его в покое.

Какое-то время оба молчали.

- После войны я искал тебя, - сказал Яллак.

- И что бы ты сделал, если бы нашел? В Сибирь сослал? Тогда у таких, как ты, было в руках право. - Эдуард тут же понял, что продолжать в таком духе неразумно.

Андреас сказал без всякой злобы:

- В Сибири ты побывал и без моей помощи.

- Побывал. И наперед скажу: умнее не стал.

- Может, все-таки стал.

На этот раз молчание длилось дольше. И опять Андреас нарушил его:

- Отрастил бороду. Борода - мода молодых.

- Сейчас борода - шик. И старики тоже хотят шиковать! - послышалось с койки, где лежал тщедушный молодой человек.

Эдуард Тынупярт гаркнул:

- Цыц! Прибавьте своей тарахтелке звука и не слушайте чужой разговор! Когда рак на горе свистнет, тогда соплякам, у кого на губах не обсохло, будет дозволено говорить.

Игравшие в шахматы недоуменно огляделись.

Тщедушный молодой человек и в самом деле прибавил транзистору громкости.

Теперь, когда Тынупярт выплеснул свой гнев, ему стало легче владеть собой. Он негромко буркнул:

- Характер у тебя прежний. - Да и ты остался верен себе.

Неожиданно даже для себя у Эдуарда вырвалось:

- Я... разбитое корыто. И Андреас признался:

- Да и мои батареи сели.

Некоторое время никто из них не произнес ни слова. Полностью обретя равновесие, Эдуард принялся ковырять в зубах, жена принесла ему сюда пластмассовые зубочистки. Глупо было вспыхивать и трещать, как можжевеловый -куст, еще глупее объявить себя разбитым корытом. Он, Эдуард, не сладил с нервами. Конечно, жизнь не баловала его, все пошло не так, как он того хотел, жизнь натянула его нервы, как струны. Его еще надолго хватило. Нет, нет, нет! Он не смеет утешать себя, не смеет проникаться жалостью и искать утешения. Воля его должна оставаться сильной. Сильные не выплескивают того, что накипело в душе, сильные делают то, что приказывает им разум.

От Андреаса не укрылось возбуждение Эдуарда. Он и сам внутренне напрягся, хотя Тынупярт гораздо больше. Андреас решил, что не должен давать Эдуарду повод для раздражения. Да и самому лишние эмоции во зло. Им уже не двадцать, чтобы распетушиться, раскукарекаться. Конечно, Этс поступил подло, саданул ему под дых, как сказал бы долговязый, которого Этс сбил с ног, но инфарктники не вызывают друг дружку на кулаки. Да и время сделало свое дело.

На этот раз молчание прервал Тынупярт:

- До этого я лежал в седьмой, откуда тебя привезли. Тут чуть было не свезли назад. Через три-четыре недели может прихватить снова. Не каждого скручивает, меня скрутило. Впервые готово было увести на тот свет.

В его голосе не было и тени недавней вызывающей резкости. Сейчас он говорил так, как обычно больные люди жалуются друг другу на свои болячки. Казалось, даже хвастался тяжестью своей болезни.

- Раньше сердце меня не беспокоило, - сказал Андреас, - хотя врачи и утверждают, что был когда-то микроинфаркт.

И он тоже говорил спокойно.

- У тебя раньше пониженное или повышенное было давление? - спросил Эдуард.

- Чуть повышенное: сто пятьдесят, сто шестьдесят на восемьдесят.

- У меня высокое. То есть раньше было высокое,

верхнее обыкновенно двести, нижнее - сто, а теперь низкое. Инфаркт снижает давление.

- Инфарктов стало чертовски много, - сказал Анд-рсас.

- Хворь нашего поколения, - отметил Эдуард.

- Болезнь цивилизации, - сказал Андреас. - Недуг эпохи, который поразил весь мир. Видимо, этой болезнью будут маяться еще несколько поколений.

Тынупярт чуточку грустновато улыбнулся: - Мы никогда не найдем общего языка. И голос Андреаса потеплел.