Одним из ведущих номиналистов и был Уильям Оккам. Стремление устранить «избыточные» сущности реалистов оформляется в виде бритвы Оккама:
Сущностей не следует умножать сверх необходимости.
Имя ученого часто связывают с открытием, к которому он имел весьма косвенное отношение. Это случалось столь часто, что стало в науке скорее правилом, чем диковинкой. Так какое же отношение имеет Оккам к «бритве Оккама»? Увы, в его сочинениях этого тезиса как такового нет, но все же в них есть близкий тезис:
Не следует делать посредством большего то, чего можно достичь посредством меньшего.
Многочисленные другие высказывания Оккама идут в том же направлении.
После Оккама этот принцип был переосмыслен и расширен. Не его ли повторил Ньютон, сказав: «Гипотез я не выдумываю!»? А Бертран Рассел пишет: «Я лично убедился в необычайной плодотворности этого принципа в логическом анализе»[146].
Вот этой-то «бритвой Оккама» и пользуется Ст. Лем в своей книге. Он называет ее «принципом лаконичности мышления». Ее называют и «принципом бережливости», и «принципом простоты». Хоть эта оговорка, по-видимому, излишня, мы все же советуем читателю не путать по созвучию описанный принцип с пресловутым «принципом экономии мышления».
Методология науки прочно срослась с бритвой Оккама; сколько лишних сущностей вроде «флогистона» и лишних гипотез вроде «боязни пустоты» были отсечены этим режущим инструментом.
Кибернетика родилась на стыке биологии и автоматики. Однако, пожалуй, именно Лем первым решился кибернетически сравнить био– и техноэволюцию. Цель очевидна – использовать опыт биоэволюции в технологии. Но ведь вроде бы сходные «докибернетические» попытки делали и социал-дарвинисты. Они «переносили» на общество законы живой природы и, в частности, закон естественного отбора. Быть может, попытка Лема – это перепевы социального дарвинизма? Нет, разумеется, нет! Ведь Лем сравнивает «две эволюции» на уровне абстракции, диктуемом кибернетикой. Идет ли речь о природе, обществе или технике, кибернетику интересует лишь одна сторона дела: во всех процессах она ищет регулирование и информацию.
В социальных процессах, как и в биологических, кибернетика выделяет восприятие, хранение, передачу, переработку и выдачу информации. От всего остального специфически социального в этих процессах она отвлекается. Этот прием – использование простого для изучения сложного – столь обычен в науках, что читатель легко припомнит примеры, когда физика служит химии, химия – биологии и т.д. Причем права «служанки» и «госпожи» отнюдь не уравниваются.
Итак Лем, используя кибернетический метод, пытается вскрыть конкретное сходство двух эволюций. И там, и тут пульсируют циклы управления и переработки информации. И там, и тут действуют обратные связи и эволюционируют самоорганизующиеся системы.
Эволюция жизни помогает понять, куда ведет нас все большее совершенство регулировки и гомеостаза очень сложных систем. Столь же сложные системы эволюционируют и в пределах технологии. И конечно же, на сам прогресс технологии Лем смотрит «глазами» кибернетики, как на возрастание гомеостаза. Однако между двумя великими эволюциями есть не только сходство, но и различие. Как «конструктор» природа по сравнению с человеком несовершенна, ее возможности ограничены.
Генезис «цивилизации как динамической системы», т.е. интенсивное развитие технологии, начало и ход которого подобны взрывной реакции, несводим к законам одной лишь кибернетики. «Взрыв» – прежде всего социологическая проблема, ее решение – в материалистическом понимании истории. Экскурс Лема в эту область позволяет ему высказать интересные мысли.
Источник прогресса общества – развитие орудий труда. Вместе с ними развиваются, а затем и перестраиваются производственные отношения людей. Они в свою очередь определяют надстройку общества в области политики, права и идеологии.
Так почему же – спрашивает на основе этой формулы Лем, – почему одно общество вступает на путь ускоренного развития «технологии», а другое – нет?
Этот бег науки и техники и эта погоня за ним производственных отношений начались в Западной Европе в XVI веке, когда там стал складываться капитализм. (Лем говорит «западная динамическая модель цивилизации», но этот термин не отражает сути дела.) Теория французского этнолога и социолога Леви-Штрауса учитывает, правда, что «цепная реакция» в технологии начинается, когда интенсивность и преемственность изобретений превысят некий порог. Однако, как отмечает Лем, она не может объяснить, почему в одних странах эта «реакция» начинается раньше, чем в других, а третьи вообще берут технологию уже «в готовом виде». Простые вероятностные соображения Леви-Штрауса не объясняют ничего. Вся его теория особенно неубедительна потому, что в ней нет учета той общественной структуры, при которой должна возникнуть «реакция».
Это возражение Лема вполне обосновано.
Кибернетик сказал бы, что здесь – обратная связь. Общественные отношения и вообще различные социальные структуры, в том числе и «вторичные», надстроечные, влияют на развитие техники. Лем пишет: «некоторые из этих структур... ограничениями, наложенными на свободу мысли и действия, могут весьма эффективно препятствовать всякой научно-технической изобретательности» (гл. II).
И действительно, история дает нам много примеров того, как общественные отношения тормозят или, наоборот, ускоряют прогресс орудий труда. Маркс отмечал, что в древнем Египте и Индии господство сельской общины, кастового строя и религии определили застойный характер общества. В течение тысячелетий там практически отсутствовал прогресс производительных сил.
Мы надеемся, что история сообща с кибернетикой прольет новый свет на эти проблемы. Известную роль сыграет здесь, по-видимому, семиотика – наука о коммуникации и знаковых системах. Ее методы позволяют по-новому взглянуть на социальные структуры, связанные с религиями и мифологиями, с обычаями и с системами нравственных «императивов» и моральных оценок.[147]
Читатель помнит, конечно, печальную судьбу доктора Диагора. Он «хотел ввести в поток кибернетической эволюции принцип, которого не знает эволюция биологическая: построить организм, который мог бы самоусложняться». Читатель помнит бой Диагора с электронным чудовищем, которое рвалось из бетонного бункера, дюары с жидким кислородом, заморозившим зверя, и робота с карборундовой пилой, который распилил, наконец, оцепеневшее чудовище...
После этой катастрофы Диагор не стал осторожней, он продолжал эксперименты. Он создал «фунгоиды – мечту кибернетиков, самоорганизующееся вещество» и не смог сохранить контроль над ними. Они уничтожили его...
В чем же идея этого известного рассказа Ст. Лема? Это художественный образ, иллюстрация к проблеме «человек – технология». Кто – кого?
В «Сумме» Лем формулирует эту проблему так: «Кто кем повелевает? Технология нами или же мы ею? Она ли ведет нас, куда ей вздумается, хотя бы и навстречу гибели, или же мы можем заставить ее покориться нашим стремлениям?» (гл. II).
Мы не станем приводить более пространную цитату с постановкой проблемы. Разберем попросту, какие пути предлагает автор для решения некоторых вопросов.
Прежде всего вопрос о стихийности и целенаправленности в развитии технологии. Конечно, оно не зависит от воли отдельных людей, и Лем говорит, что всякая цивилизация включает то, к чему люди стремились, а также то, чего никто не ожидал. Но с ростом науки растет и роль сознательно преследуемых целей. Добавим, что эта роль становится особенно заметной, когда свои общественные отношения люди начинают строить сознательно, когда общество делает «скачок из царства необходимости в царство свободы».