Эта его экспедиция оказалась последней. Здоровье путешественника ухудшалось день ото дня. Он умер всего тридцати четырех лет от роду, так и не осуществив задуманных новых экспедиций в Среднюю Азию.

Вот и вся повесть о путешественнике, имя которого известно далеко не всем и часто теряется за словами «и другие».

Продолжая дело таких знаменитых исследователей, как Семенов Тян-Шанский и Северцев, он отдался ему всей душой. В его экспедициях не было ярких приключений, зато в них было много упорного, будничного труда, без которого нет науки. Этим трудом Голубев заслужил добрую память и признание.

СЕМЬДЕСЯТ ТЫСЯЧ ВЕРСТ ПО СИБИРИ

В Чите Кропоткин видел, как горят леса.

Весна 1863 года в Забайкалье была сухая. Крестьяне пахали больше по привычке — земля рассыпалась золой, зёрна в ней все равно не могли прорасти.

Золотистый огонь бежал по прошлогодней траве. Обгоревшие деревья чернели на красном фоне. Солнце висело над сопками тусклое, словно прикрытое закопченным стеклом. От едкого дыма першило в горле, и с угла городской площади невозможно было различить дома на другой ее стороне. А леса всё горели и горели.

Кропоткин был рад, когда его послали из Читы в Сретенск. Тут все было по-другому. Под окнами дома, где он остановился, текла красавица Шилка. Страшные летние грозы грохотали в горах за городом. Кропоткин смотрел на горы, на реку, на омытую ливнем яркую зелень, на пароход, готовый к отплытию, — и ему казалось, что он чувствует уже дыхание Тихого океана.

В Сибирь по своей воле в те годы ехали редко — чаще сюда высылали по этапу, в кандалах. Князь Петр Алексеевич Кропоткин приехал сам. Он бросил Петербург, придворную карьеру и променял щегольской мундир царской гвардии на неказистую суконную форму амурского казачьего войска. Кропоткин мечтал о том, чтобы служить не царю, а народу. Сибирь казалась ему таким местом, где лучше всего можно было приложить молодые силы, поработать с пользой для людей и для науки.

К сожалению, разные дела, которые первое время поручались в Сибири Кропоткину, были мало похожи на те, что рисовались ему в мечтах. Но дело, ради которого он теперь приехал в Сретенск, представлялось ему настоящим и во многих отношениях заманчивым: молодой офицер должен был участвовать в сплаве каравана на Амур.

Эту огромную реку еще только осваивали. Вниз по ней плыли плоты и барки с первыми русскими поселенцами. Они рубили себе избы и выжигали тайгу под пашни. Земля еще не кормила людей, и в низовья Амура нужно было завозить для поселенцев хлеб, соль, солонину. Обычно караваны сплавляли по Шилке, которая, сливаясь с Аргунью, образует Амур.

Кропоткин, набрав команду из «сынков» — так назывались солдаты штрафных батальонов, освобожденные для заселения новых мест, — поплыл из Сретенска с несколькими баржами. Баржи несло течением, навстречу плыли каменные утесы, в светлые ночи испещренные пятнами теней. Река играла на перекатах, дробя блики лунной дорожки.

Если баржи наносило на мель, «сынки» нехотя лезли в воду и затягивали:

Дальше шел куплет, особенно близкий «сынкам»:

Если не считать пробоины в барже, наскочившей на камень, плавание по Шилке прошло удачно.

Вел себя на сплаве Кропоткин совсем не по-княжески — ел уху и кашу из общего котла, работал вместе с гребцами; Уставал он сильно, но ночами долго не мог заснуть и просыпался даже от легкого всплеска, от камня, сорвавшегося со скалы в воду; невольно думалось о разрушении гор, о работе рек.

Уже на Амуре, где Кропоткин помогал начальнику всего сплава майору Малиновскому, караван барж попал в беду. Его стал трепать один из тех страшных ураганов, которые по силе могут поспорить с тайфунами. Ветер вырвался из-за хребтов, стал валить деревья. Большую крытую лодку, в которой плыли Малиновский с Кропоткиным, едва успели укрыть в устье боковой речушки.

Когда буря стихла, с лодки увидели плывущие мимо доски, бревна, ящики, бочки с солониной. Стало ясно, что произошла катастрофа. Обломки барж плыли гуще и гуще.

— Все пропало, все пропало! — в отчаянии шептал Малиновский.

Ураган потопил сорок четыре баржи. Жители низовьев реки остались без хлеба.

Телеграфа в те годы на востоке не было. Чтобы предупредить о несчастье и попытаться до ледостава отправить новый караван, кто-то должен был немедленно плыть с донесением в Читу.

Поплыл Кропоткин. Гребцы, зная, зачем и куда спешит офицер, старались что было сил. Лодка плыла днем и ночью, в любую непогодь. Однажды ее почти залили волны, и Кропоткин отстегнул было большую сумку с серебряными и медными деньгами, собираясь нырять в воду…

Уже недалеко от Хабаровска гребцов догнал пароход. Когда Кропоткин поднялся на палубу, его тотчас окружили пассажиры:

— Скажите, вы не могли бы стать капитаном?

— Ке-ем? — в изумлении переспросил Кропоткин.

— Да наш капитан допился до чортиков, слег в горячке. Вот и некому вести судно. Может, попробуете?

Ну что тут будешь делать? Напрасно он уверял, что никогда не водил пароходы и что Амур знает совсем плохо. Пришлось двадцатилетнему «капитану» подняться на мостик. Лоцман, уже не раз плававший по Амуру, охотно ему помог. Вдвоем они благополучно привели пароход в Хабаровск.

Сменив один пароход на другой, а последний на верховую лошадь, привычную к горным тропам, Кропоткин привез донесение о катастрофе так быстро, что раньше, чем лед сковал Амур, новый караван продовольствия был уже отправлен.

В Благовещенск-на-Амуре из юго-восточных районов Забайкалья ездили обычно вдоль Аргуни и Амура. По карте выходило, что дорога напрямик через Маньчжурию была бы вдвое короче. Но по карте путешествовать легко. А как обстоит на самом деле? Можно ли пересечь напрямик маньчжурские хребты?

Это особенно интересовало забайкальских казаков. Им нужна была короткая дорога для перегона скота на восток.

О Маньчжурии говорили тогда мало хорошего. Люди нередко пропадали там без вести. В Маньчжурии сложил голову и храбрый топограф Ваганов, победитель снегов Таймыра.

Маньчжурские власти всячески мешали дружбе своих подданных с русскими; впрочем, казакам все же разрешалось изредка переходить границу для торговли.

Вот весной 1864 года казаки и задумали снарядить караван, который занялся бы не только торговлей, но и поисками прямой дороги на Амур.

Повел караван урядник Софронов. С казаками увязался и купец Петр Алексеев, человек робкий, к месту и не к месту повторявший «покорнейше благодарим-с». Особенно смешно было смотреть, как он, пуча глаза, дул на блюдечко с чаем, осторожно обгрызая кусочек сахару.

Купец был не из богатых: он сам ухаживал за своей лошадью и сам запрягал ее в двуколку с сукнами, позументами и разным галантерейным товаром, который собирался распродать в Маньчжурии.

Перед переходом границы караван ночевал в одной из казачьих станиц. Старуха-хозяйка, раздувая самовар, обратилась к купцу:

— Сынок, за тобой едет кто-нибудь еще?

— Не слыхал, бабушка.

— Как же, сказывали — какой-то князь… Рапотский, что ли… должен проехать. Будет он, нет ли?

Купец почесал затылок, что-то припоминая:

— Да, точно. Их сиятельство хотели приехать из Иркутска. Ну, да где же им в такую дорогу! Так они и остались в городе…

Вскоре казаки, гоня перед собой большой табун лошадей для продажи, перешли границу.