Он проехал не только до Хорога, но через Восточный Памир добрался до Оша и вернулся по уже знакомой дороге через Заравшанский хребет, а затем и Гиссарский хребет домой. Помимо поразившей картины Восточного Памира (он так и делился со своим знакомым: "Да, настоящий лунный пейзаж"), он увидел, что на всех дорогах - от столицы и до Хорога, и дальше - в Поднебесье, и потом в Ферганской долине, советские шофера живут не в гостиницах. Хотя по дороге и встречаются столовые, но шофера вынуждены останавливаться и в других местах, но если даже и дотянул до столовой --гостиниц там нет. Спали шофера в кабинах, не моясь по нескольку дней (не искупаешься же в пограничном Пяндже), едят всухомятку. Его как озарило, когда к нему пришел заголовок статьи: "Дом шофера - кабина". Это был прорыв. Статью обсуждали в высоких инстанциях, было принято даже постановление на союзном уровне об улучшении обслуживания шоферов, запрете сидеть за баранкой на горных дорогах более четырех часов к ряду. Эта статья несколько лет служила ему охранной грамотой, когда другого сто раз уже уволили бы с работы, а ему - прощали: талант. Но когда его ушли все-таки из молодежной газеты, он прочитал на ее страницах материал того самого коллеги, который посоветовал ему съездить на Памир. Статья называлась "Хочется быть человеком". На судьбе зэка раскрывались такие стороны бытия и такие взаимоотношения между людьми, о которых он никогда на страницах советской прессы не читал. Он встретил коллегку и спросил, как пропустили такой материал. Оказалось, редактора молодежки не было, - он болел, замещал его недавний восточный выдвиженец, котоырй мало что соображал в хитросплетениях идеологии, а в главлите в этот день их газету читал поклонник коллеги, всегда отличавшегося острым умом и уровнем. Тоже был шум. Стаью обсуждали даже на бюро большого ЦК. И коллегу спасло только то, как им передал один из помощников, бывший газетчик, что председатель КГБ сказал: "Не нужно привлекать внимания к этой публикации. И проработок устраивать не нужно. Выход материала, показывающего темные стороны бытия, будем считать общей ошибкой".

Скандал не раздували, но на коллегу, тем более, что он заведовал идеологическим отделом газеты, завели папку, которая пополнялась куда быстрее, чем на всех остальных. А потому коллеге никогда не давали никаких наград и почетных грамот, а о папке они узнали спустя годы, когда многое стало можно и старый гэбист сказал, что в те годы твоего друга, Сергей, не выпустили бы за границу. Сергей передал разговор с гэбистом в компании киношников за обширным и щедрым столом по случаю какого-то юбилея, на что коллега философски заметил: "Я то в нашей стране много где не бывал. А заграницей - все хрестоматийное известно по фильмам и книгам, так что я туда не рвусь".

Сергей это время работал помощником председателя госкино (и тоже не долго - перевели заведовать хроникой, и тут появилось столько возможностей выпить на халяву) каждый сценарист, режиссер, оператор, композитор стремились получить выгодней, а значит, доходней заказ. И под него, и после него чего стоило посидеть в ресторане). Он скоро потерял контроль над событиями и вынужден был оставить хлебное дело. Но это была уже не первая оставленная им работа. Что началось потом! Нет, сначала было началось, а потом - было было потом.

Вот так медленно в нашу гавань заходили корабли? Нет, не так тут плывут т мелькают. Одни - даже стоят. Колышатся. Точно - корабли. И уходят в туман. "В таверне веселились моряки и пили за здоровье капитана". Что же они пили? Помнится, сухого вина не было. И с ним никого не было. Пили было там, на улице, возле атомной бомбы на колесах. Ну, этой, как ее? - малышки? Пузатая и на колесах. Но из нее они пили мало - только пиво на потом. А так... Да, сухое вино было. Но это потом, когда он был в геометрии. Кубов и как их там - па-ра-л (сколько здесь эль - одно? - нет, должно быть два. Ну и знаток геметрии!) Значит, два. (Итак - лел-епи-педов. Ёш бала - это же почти епид твою мать! Вот тебе и геометрия с математикой! - Все связано. Катангенс тебе в рыло! А это - точно не только математика, а еще и узбекский: катангесис! Что это - катангесис? Мат, что ли?) Тыгыма, тыгыма - уйнасым! О, какая поэзия! Синингисай! Кутынгисай. Не бельмес. Иштрамис. Да, он видел потом пустые бутылки из под сухого вина. И не много выпил. Для одного - совсем немного - штук семь-восемь. Да, точно, десяти там не было.

Опять рука? Нет, он не даст эту - на ней - марсианские каналы. После того случая. Вот эту. Но им даже не надо подавать - сами возьмут. Какие прозрачные ручейки с неба! Да, эта стоит и все равно плывет. Как бы ее назвать? Корабль - это точно - он. А она? Кораблиха? Ха-ха! Вот кретин! Нет, не нужны мне его минонесец с миноноскою! Шхуна же есть! Но она - больше. Плавбаза. Точно - плавбаза! О, как ее развело - во всю ширь, как быстро она заколебалась и расплылась, заняв все пространство, и он уже не понимал, это туманное белое пространство - все она или нечто другое? Как бы разобраться в этом животрепещущем вопросе! В истопники? Но он тогда зло сказал Петрову (Петров - а половинка!): "Ну да - если бы не светила слава из этой котельной - тебя бы сюда под пистолетом не загнали. Уже, наверное, накропал роман про свой подвадьный героизм и скоро повалятся доллары, всемирное признание, а там - и Нобелевская премия?" Петров побелел от его наглости, но сделать ничего не мог. А Сергей окунул его еще раз с макушкой: ""Пистолет дать? Застрелишь меня. Вот так: (он по-чаплински приставил указательный палец к виску и сказал Пук!" Диссидент не мог из той гущи ответить, и Сергей сказал студенту-заочнику литинститута, который водил его по заманчивым и недоступным толпе адресам: "Пошли, выпьем, что ли? За будущих лауреатов межпланетных, нет - межгалактических премий?" Старый знакомый согласился, хотя премии и его кольнули: иначе какого хрена он в тридцать пять поступил в заочный литинститут? Славы и денег! Или: денег и славы! Остальное приложится. Хотя кто из этого лит стал Нобелевским лауреатом? Шолохов? Пастернак? Пастернак... Водили нас походами. Нет, водили нас за нос. Надо же - чушь читают и не видят в упор, что это - чушь. Свеча, видишь ли, горела НА СТОЛЕ. А дальше, дальше! - На озаренный потолок ложились тени, скрещенье рук, скрещенье ног..." Ну и секс - сто тридцать седьмая поза "Ветвей персиков". Никак на полатях занимались любовью? И если на полатях - что это за свеча - насквозь светить? К славе, к корыту рвутся сердца. Да, да! Зачем тогда эта хреновина: "Не шумиха, не успех". Какая поговорочка! И чего это он, длинноногий, шастал по эстрадам? Как и Маяковский. Как и Есенин. Северянин. Да несть им числа! А нынешние, нынешние! Начали - в зале политехнического, потом - перебрались на стадионы. И ложь стала больше. Все они влюбились в Ленина, комсомол и весну.