- Рыбаков! Антоша! Это и есть твой дедушка?

Я краснею все больше, а народ наш уже лопаты покидал, смотрят вслед деду и обсуждают, прямо базар какой-то.

"Не может быть!..", "Генералы не такие бывают!". Кто-то даже хихикнул из девчачьей команды: "А маленький-то какой, маленький!"

В висках у меня кровь, наверное, вскипела. Глаза чем-то черным заволокло. Темный народ! Понимали бы чего! Да еще сам я... Вихрь какой-то во мне возник, циклон, самум, цунами. Я, наверное, побледнел от отчаяния. Мне расшвырять всех хотелось в бессильной злобе, заставить замолчать. И тут я вспомнил про свое командирство. "Что же это в конце концов? подумал я. - Над председателем издеваются". И заорал как бешеный:

- Эй, вы! Заткнитесь!

Сразу стало тихо. И Алька многозначительно сказала в тишине:

- Ого!

Я зареветь, завыть был готов. Но что делать дальше - не знал. Я, наверное, на истукана со стороны походил, на деревянного болванчика: сжал кулаки, губы закусил. Но не помогало - руки тряслись да и губы тоже.

И тут вдруг ожил Газовый Баллон. Он сорвался с места и погнался за дедом. Я видел, как дедушка остановился, кивнул Пухову, посмотрел на нас издалека, что-то сказал и пошел себе дальше, а Кирилл уже несся назад. Он подбежал к нам, замедляя скорость, потом перешел на шаг, уперся в меня, как колом, своим взглядом и сказал:

- Гони назад "американку"!

Я стоял бледнее снега. А Газовый Баллон заорал, повернувшись к классу:

- Он от деда отказался! Но это его дед. Только никакой не генерал, а простой пенсионер. Сам сказал.

Класс затрещал, будто стая сорок. Меня разглядывали так, словно через лупу какую-нибудь букашку. Я будто под пулеметными очередями стоял: со всех сторон меня насквозь простреливали. И первой расстреливала Алька. Не знаю, какие глаза у судей бывают, наверное, такие, как у Альки. Холодные и надменные. К горлу что-то подкатило, и я сорвался. Заревел - почему-то басом! - бросил лопату и пошел, увязая в сугробах, домой.

Галя кричала мне вслед: "Рыбаков, сейчас же вернись!" И Егоров кричал. Но я даже не обернулся.

ВСТРЕЧА

Перед сном, в темноте, дед сказал:

- Сегодня один гражданин из вашего класса мою личность выяснял. Спрашивает: "Вы генерал?" Я подумал: раз у меня выясняет, значит, ты мной не козыряешь. Правильно. А то ведь за чужой-то спиной нетрудно жить. Есть такие, видал не раз. Чужой славой пользуются и глаз не жмурят. - Он зевнул, добавил сонным голосом: - Ну, я и отказался. Говорю: "Пенсионер я!" Как полагаешь, правильно поступил?

Я сжался весь. Вот оно в чем дело. Губы у меня затряслись. Но я шепнул:

- Правильно.

Что мне еще оставалось? А самого в жар бросило. Вон как выходит! Я дедом козыряю, чужой славой пользуюсь!

Вечером решил: будь что будет, а в школу не пойду. Утром передумал: скажут - струсил. Не на таких напали. Но идти в школу тошно было. Плелся, еле ноги переставлял. Вздрагивал от каждого окрика.

Когда я к нашему классу подошел, гам там стоял невообразимый. Алькин голос всех перебивал:

- А мундир он что, на базаре купил?

И все кричали что-то неразборчивое.

Я переступил порог, все стихло. Каждый своим делом занялся: книжечки раскладывают, тетрадки перебирают, друг с другом беседуют. И никто меня не замечает, пацаны "по петушкам" не здороваются, отворачиваются смущенно, девчонки, которые приветливо улыбались, мимо глядят. Один Газовый Баллон меня зрачками таранит и так это небрежно объявляет:

- Слышь! Председатель! Я Егорова встретил. Он говорит, чтобы ты готовился. Обсуждать тебя будем за то, что с воскресника ушел. Галя вот только вчера простыла. Поправится, и сразу собрание.

У меня горло заледенело. В висках опять молотки застучали.

Я повернулся к Баллону, окатил его с головы до пят презрительным взглядом:

- Чего командуешь? Меня ведь еще не переизбрали, кажется?

Пухов захрюкал. Прохрюкался и ответил:

- Я тебя выдвинул, я и задвину!

Тут уж все покатились. Я сжал кулаки и опустил голову. Словно оплеуху мне дали. А я и ответить не могу.

Слезы навернулись на глаза. "Не сметь! - командовал я себе. - Хватит позора!" А сам думал про класс. Про этих подлых друзей. "Предатели, вот вы кто. А еще "по петушкам" со мной здоровались!"

Я хотел вскочить на учительский стол, гаркнуть во все горло, что дед у меня генерал, генерал, генерал! Но не смог, не захотел. Стиснул зубы и ничего не ответил на пощечину Кирилла...

Один я теперь. Совершенно один. Алька на меня только поглядывает, с Кешкой я поссорился, а народные массы меня предали.

Надо же! Я друзей теряю, а дедушка их находит. Иннокентия Евлампиевича нашел, Кешкиного дедушку.

Вот ведь какие истории бывают, поверить невозможно! Но бывают. Факт. Своими глазами видел.

Мой-то с Кешкиным дедом на воскреснике познакомился. Если, конечно, можно так сказать - познакомился. Иннокентий Евлампиевич кладовщиком на стройке работает, дед с ним перекурить сел, разговорились: оказалось, оба на Первом Украинском фронте воевали. Словно в укор мне, чуть не каждый день сидят теперь на кухне, дымом окутались: вот, мол, ты Кешку унизить хотел, а мы, генерал и сержант, один табачок курим.

Я мимо дедов на цыпочках прохожу, учебники раскрываю, гляжу в них, да ничего не вижу. Думаю: знает ли Иннокентий Евлампиевич про нашу с Кешкой ссору и как мне дальше жить? Что делать?

Кешкин дед на Кешку очень похож. Костистый, широкоплечий, голова квадратом. Вот только у старого Иннокентия борода лопатой - седая, с виду жесткая, у рта желтее - обкуренная, да глаза похитрей, чем у Кешки. С прищуром, с улыбочкой. Иннокентий Евлампиевич моего-то немного постарше, ему за семьдесят давно перевалило, он пенсионер, но как только дома остается - сразу болеет. Вот и работает кладовщиком - для здоровья, как он объясняет.

"Бу-бу-бу", - слышались голоса за стенкой. Деды замолкали, верно, думали о чем-то, что-то вспоминали, потом смеялись - негромко, глухо, потом снова говорили, говорили, говорили: "Бу-бу-бу". И наш уже реже пек пирожки, нерегулярно мыл пол, и мама радовалась, как маленькая, удивляя отца, который повторял: "Я же говорил. Просто он акклиматизировался!"