Мы с Чаком не в силах выразить всей меры нашей благодарности Вам. Надеемся, что Вы хорошо проводите время в Силвер-Спе в новом доме. Местные жители медленно привыкают к незнакомцам, но в душе они добрые. Я очень скучаю по друзьям. Если встретите Монику Скай, Вашу соседку, то, пожалуйста, передайте ей от меня сердечный привет. Я виновата перед ней за то, что не сообщила о своей болезни, но смерть Аделаиды повергла ее в такое горе, что я не решилась обременять бедняжку еще и своими проблемами. Откровенно говоря, я не верила, что выкарабкаюсь.

Мы постоянно поминаем Вас в своих молитвах, Харриэт и Чак Харрисоны».

Моника подняла от письма полные слез глаза.

— Она не хотела меня тревожить… — промолвила она.

— Харриэт сильная женщина.

— Я прошу прощения, что усомнилась в твоей честности.

— Принято, — ответил он и протянул ей руку. Харриэт была права насчет местных жителей. Возможно, тебе следует сделать шаг к ним навстречу.

— Я так заблуждалась.

— Каждый из нас время от времени испытывает чувство вины. — Он смахнул слезу с ее щеки. — Знаешь старую поговорку? От правды легче дышится. Теперь на душе покой? — улыбнулся он.

— Да, — улыбнулась она в ответ.

Глава 14

Моника настаивала на том, чтобы сгонять в город на своем дребезжащем грузовике за несколько часов до праздника. Она не хотела, чтобы Остин знал о ее намерении купить новое платье. Она потратила уйму времени, убеждая его в том, что нет необходимости ехать в город вместе. По счастью, его рабочие решили доделать за субботу все, что осталось, и получить полный расчет. Моника, обрадованная возможностью распоряжаться временем по своему усмотрению, позвонила Грэйс и договорилась, что та сделает ей прическу и макияж. Грэйс настойчиво советовала сделать также и маникюр. Моника, зная, что ее новая подруга худого не предложит, согласилась.

В городе Монику поразило обилие автомобилей, которые съехались в Силвер-Спе на праздник. Она не помнила, чтобы хоть раз была на празднике. Возможно, в детстве, но и то сомнительно.

Городская площадь была украшена цветочными кадками. Гирлянды из маргариток и петуний, переплетенных с зелеными виноградными лозами, обвивали фонарные столбы. На длинных столах под белыми навесами стояли огромные плетеные корзинки с геранями. Викторианского стиля бельведер, где должен был размещаться оркестр, украшали американские флаги и японские фонарики. Ожерелья из крохотных белых рождественских лампочек были развешаны на соснах вокруг дощатой танцплощадки, где вечером будут кружиться в танце Моника и Остин.

Движение на Центральной авеню по распоряжению шерифа было перекрыто, и вдоль тротуаров выставлены красочно оформленные торговые палатки. Карусель уже работала, звон ее колокольчиков смешивался с торопливыми выкриками и командами тех, кто устанавливал колесо обозрения.

Моника припарковала свой грузовик на Маркет-стрит и легкой походкой направилась в универсам. Ее голова была свободна от мыслей о собственных ожогах или пропавшем имуществе. Она не думала ни о Трэйс, ни о Джейке, ни о Билле Хайстетлере с его похотливыми взглядами. Ее мысли были сосредоточены на Остине и на том, чтобы сегодня вечером в паре с ним выглядеть привлекательной.

— В витрине выставлены все платья, какие есть в продаже? — спросила Моника у Беатрис Куэй, хозяйка магазина.

— Разумеется, — ответила та, не поднимая головы и отсчитывая сдачу одному из покупателей.

— Я видела у вас симпатичное голубое платье с вышитыми белыми маргаритками…

— Продано, — отрубила Беатрис.

— А желтое с фестонами из хлопка…

— Продано. Несколько недель назад.

— Мне так понравились эти платья… — расстроилась Моника.

— Все скупают к празднику. К полуночи сметут даже вот это безобразное, цвета морской волны, с красным поясом.

Манера общения Беатрис с покупателями раздражала Монику, но хозяйке магазина было под семьдесят, и уже, наверное, поздно что-то менять.

— Ладно, спасибо и на этом, — поблагодарила Моника и направилась к двери, но перед уходом спросила:

— Как по-вашему, в комиссионном магазине при церкви есть что-нибудь стоящее?

— Продано еще раньше, чем у меня.

— Понятно, — удрученно произнесла Моника.

— Кое-что наверняка есть в новом магазине для женщин на Элм-стрит. Там продажа идет туго. Уж слишком вызывающая одежда. Я такую в своем магазине не держу, вот что я вам скажу.

Моника кинула беглый взгляд на отвратительную зелено-оранжевую приталенную блузку и бесформенную хлопковую безрукавку цвета беж и вздохнула:

— Нужно попытаться. Как называется магазин?

— «Трина». Его легко найти. Хозяйка арендует старый дом Капланов и сама там живет в заднем помещении.

— Это практично, — заметила Моника и вышла на улицу под неодобрительное фырканье Беатрис…

Желтая вывеска «Трина» бросалась в глаза на белой дощатой стене дома. За широким витринным стеклом стояли два манекена в изящных белых летних костюмах, в белых перчатках, с сумочками из черной кожи оригинального дизайна и с черно-белыми зонтиками. Для защиты посетителей от дождя над дверью был укреплен новенький навес в желто-белую полоску. У порога на тротуаре был выложен газон с искусственной травой, а по обе стороны двери выставлены белые глиняные горшки с искусственными, в форме конуса, деревьями. Моника открыла входную дверь, и звон маленького колокольчика оповестил хозяйку магазина о появлении посетителя.

— Есть кто-нибудь?

Белые шелковые шторки театрально раздвинулись в стороны.

— Добрый день, дорогая!

— Вас зовут Трина?

— Единственная и неповторимая! — Пышноволосая молодая женщина в туфельках на очень высоких каблуках, в плотно облегающей бедра мини-юбке церемонно поклонилась Монике. На ней позвякивала драгоценная цепочка, столь увесистая, что Моника невольно подумала про узников в кандалах. Блузка на женщине была с таким глубоким вырезом, что обнажала едва ли не всю объемистую грудь. Хозяйка протянула Монике руку с кольцами на каждом пальце. — Рада видеть вас.

Моника через силу улыбнулась, завороженно взирая на невероятно длинные накладные ресницы Трины и ее накрашенные почти до черноты губы.

— И я рада. Я впервые в вашем магазине. Она огляделась по сторонам в надежде обнаружить ряды вешалок с платьями, но ничего не увидела, кроме огромной красочной шкатулки, заполненной бижутерией, и целой стены из пластмассовых ящиков с чулками, нижним бельем и шарфиками.

— Восьмой размер. Нет, девятый, — сама себе возразила Трина, окинув Монику пристальным взглядом с головы до ног. — К вашим глазам подойдет светло-красный, электрик, пастельно-синий с вкраплением серебряного. Нет. Она подняла указательный палец. — Платиновый. Именно! Вам нужно одеться в платиновое.

— У вас что-нибудь есть?

— Дорогая, у меня есть все.

Она огладила ладонями свои пышные груди, осиную талию и полные округлые бедра и исчезла за шторками. Моника услышала звук падения коробок и металлический свист передвигаемых платяных вешалок.

— Размер обуви? Тридцать восемь с половиной. Верно? — донеслось до нее из-за шторок.

— Да.

— Вы носите жемчуг, солнышко?

— Нет.

— Жаль. Я могу сразу распознать, где подделка, а где настоящая вещь. Не позволяйте никому дурачить вас. Драгоценности никакой суррогат не заменит. А вы драгоценность, солнышко.

— Я?

Трина стремительно появилась перед Моникой, и не с пустыми руками. Она откинула шторку в сторону, закрепив ее на позолоченном канделябре в форме розы, и перед Моникой открылось трехстворчатое зеркало, небольшая платформа и стул с прямой спинкой. Потом Трина выставила на платформу пару нежно-серебристых лодочек на невысоком каблуке, рядом положила под цвет им кожаную сумочку размером с ладонь, а через спинку стула перебросила простое, но элегантное платье из чарующего серебристо-голубого шелка.

— Оно похоже на мое замерзшее зимой озеро.