– Не вздумаю, маменька, постараюся, папенька!

– В гостях постись: вот уж воистину, в чужой-то монастырь со своим уставом негоже…

Пора! Нелли испуганно всплеснула руками.

– Ой, рисунки мои! Чуть не забыла!

– Да зачем они тебе? Воротишься – дорисуешь!

– Нет, я хочу к Успенью дорисовать и собак, и натюрморты! Катька, беги скорей! Рисунки на столе у меня, да ящик возьми с красками!

Катя сорвалась, выскочила из кареты и помчалась в дом.

– Ну вот, придумала… Нелли, как-то ты поститься станешь, без куриного бульону, без бараньих котлеток… – Елизавета Федоровна отерла глаза платочком.

– Да полно, дорогая, уж она не малое дитя, – Кирилла Иванович вытащил из кармана табакерку, украшенную портретом бабушки в молодости, размял в пальцах душистую рыжую понюшку. Нелли с болью в сердце поняла вдруг, что увидит родителей, быть может, не скоро.

Катя бежала уже обратно, бережно неся у груди свернутые трубкою листы картона и черный деревянный ящик. По ее довольной мине Нелли сразу поняла, что все удалось: в рисунках лежали шпага и кинжалы, вместо выброшенных накануне в ретирад ванночек с акварелями в ящике покоились пистолеты. Удача, во всем удача!

– Ну, храни тебя Господь, душа моя! – Елизавета Федоровна сжала Нелли в объятиях.

– С Богом! – Кирилла Иванович махнул рукой. – Фавл, трогай!

– Н-но, родимые! – Фавушка тряхнул вожжами.

Старые липы побежали мимо окон, с вынутыми по-летнему стеклами. Вот прилегли в конце аллеи каменные Прет и Акрисий, вот отстала дворовая детвора, с визгом бегущая за каретой, вот дорога изогнулась, огибая пруд. Прощай, милое Сабурово!

– У-фф! – Нелли откинулась на подушки, в полумрак. – Парашка, ты следи, где лучше свернуть-то!

– Да уж слежу, – Параша высунулась в окно.

Катя, тряхнув ненужные листы, вывалила на сиденье зазвеневшие клинки.

– Ай, хороши! Дашь мне этот кинжальчик, ладно?

– Рано делиться, еще вон с кем сладить надо, – Нелли кивнула на козлы.

– Сладим.

– А все ж таки не говори гоп, покуда не перескочишь, – Параша не отрывалась от окна.

– Да ладно вам, – Катя надулась.

– А ты наверное знаешь, что никого в лесниковой сторожке нету теперь?

– Никого, касатка, и до пятницы не будет. – Параша подскочила на сиденьи и принялась молотить кулачком по двери. – Эй!! Фавушка, налево сворачивай после березы, слышь, в лес и налево!

– Чего раскомандовалась-то? – недовольно отозвался Фавушка. – Алёна Кирилловна, нешто впрямь налево?

– Считай, что я и приказала! – со смехом ответила Нелли. Поняв шутку, Параша и Катя тоже захохотали.

– Так ить не по пути! Чего время-то в дороге терять, эдак не пришлось бы в чистом поле ночевать, – заворчал Фавушка.

– Сворачивай, сворачивай!

Лесная дорожка никак не предназначалась для кареты: ветви с обеих сторон полезли в окошки, зашуршали по крыше.

– Стой!!

– Тпр-ру…

На маленькой лужайке, утонувшей в зарослях орешника, стоял новенькой, желтый еще домик в одно окошко, похожий на баньку.

– Снимай сундуки, заноси в дом! Живее!

– Вот чего надумали, сундуки снимать, – Фавушка начал сердиться всерьез. – Вот святой истинный крест, поверну назад, пусть с вами, баловницами, барин разбирается.

– Не повернешь, Фавушка, – произнесла Нелли очень тихо. – Не дослужил ты Оресту, так теперь мне дослужи. Никуда ты не повернешь и все сделаешь, что мне надобно. Мне, а не папеньке с маменькой. Снимай сундуки.

В домишке было ярко и чисто, как внутри яичного желтка. Под ногами хрустели смолистые, свежие стружки.

– Печь топить не вздумайте, угореть можно, – проговорила Параша, склоняясь в сундук. – Не пробовали ее еще.

– Да незачем нам, – Катя быстро скинула на пол сарафан.

Содержимое сундуков, быстро оказавшееся на полу, было тут же разделено надвое. Большую часть составили платья и вещи Нелли, меньшую – детская одежда Ореста.

Никак нельзя было удержаться от смеху, глядя на растерянность Параши, натягивающей узковатое для нее платьице Нелли.

– Господи, ну какая из меня барышня! Поймет вить, по говору поймет!

– Так ты говори поменьше! Да, мол, нет, вот и все. Ну решит, что я дурочка, меньше лезть будет!

– А по-французски начнет? Тогда как?

– Глаза таращи и молчи. Решит, что я лентяйка! Тоже быстро надоест. Не трусь, Парашка, у ней даже портрету моего нет! Главное, письма не забывай слать, зря я их писала, что ли?

– А ну как приписать чего попросит, да при ней?

– Упадешь, пальцы ушибешь! Из всего можно вывернуться, главное, не трусь!

С этими словами Нелли уверенно натянула мужские панталоны. С волосами сладила Катя: не прошло и минуты, как тугая золотистая косица, cкрепленная лиловой пряжкою, ударила Нелли между лопаток.

– Вот тебе на, мальчишкой-то тебе даже лучше! – Катя отступила на шаг, любуясь своей работой. Перед нею стоял тоненький, ладный мальчик, необычайно изящный сложением, с горделивым профилем и надменным подбородком. – То ли коса тебе личит, даже не пойму… Мука-то эта где? Вот, нашла, прикрой лицо платочком-то!

Насыпав на ладонь пригоршню пудры, Катя изо всех сил дунула.

– Ну вот, куафюра готова. На камзол-то не попало? Погоди, с плеча стряхну!

Сама Катя минутою раньше оборотилась мальчиком-лакеем.

– Катька, не годится! – Параша с несчастным лицом поправила туфельку. – Ох, жмет-то…

– Чего не годится?

– Длинновата коса, вот чего. У ней – ниже лопаток, а у тебя ниже пояса. Так не носят.

– Эх, резать жалко!

– Парашка права. Длинно.

– А, ладно! Где ножницы-то?

Сталь заскрипела в волосах.

– Вот, только ленту по-другому завяжи. Повыше, кисточку-то оставь!

– А это куда девать? – Катя растерянно качнула в ладони кончик косы.

– А как раз сюда! – Параша вытащила из-за печки новенькую чистую кочергу. – Начнут топить и спалят как раз… Только запихнем подальше, вот так… Все равно волосы жечь надо, никак выбрасывать нельзя, только жечь.

– Да уж сто раз слышали.

Наконец превращение подошло к концу. Некоторое время подруги, а вернее, два мальчика и девочка стояли, молча глядя друг на дружку.

– Ну, все! – Нелли вздохнула. – Парашка, пора тебе. Главное помни – Бог весть, сколько нам ездить. Так что просись погостить подольше, покуда весточки не подадим, сиди у княгини.

– Ох, лихо…

– Ничего.

Нелли не узнавала себя, никак не узнавала. Всегда находила она себя не слишком-то храброй девочкой. Покуда не знала азбуки, больше всего любила она разглядывать картинки в книгах. Научившись читать, Нелли читала целыми днями и забросила чтение только с появлением ларца. Все это была мечтательная жизнь, в жизни же действенной Нелли нередко терялась. Что делало ее теперь такой решительной и скорой? А одежда брата, всю короткую жизнь прожившего в действии, словно завершила странное изменение.

– Это что за Маслена перед Успенским? – Фавушка чуть не свалился с козел, когда девочки вышли наружу.

– Нет, Фавушка, это не Масленица. – Нелли встряхнула головой, осваиваясь с непривычной тяжестью на затылке. – Просто ты повезешь вместо меня к княгине Парашу. Словно она – это я, понимаешь? Княгиня меня в лицо-то не знает.

– Господи, Алёна Кирилловна! Уж куда ты собралась, уж не в гости ли к окаянному Венедиктову? – Фавушка перекрестился.

– Далеко я путь держу, Фавушка.

– Значит, верно… Значит, к нему… Опомнись, Алёна Кирилловна! Не отомстишь ты за братца, только сама сгинешь… Верно говорю, он и есть Сатана!

– Зачем мне мстить, никто ведь не знает, честный был выигрыш или нет. А вдруг – честный, как же тогда? Не бойся за меня.

– Алёна Кирилловна, чего ж ты надумала?

– Чего надумала, того теперь не передумаешь.

– Узнают – барин убьет меня, убьет!

– Убьет, Фавушка, – легко согласилась Нелли. – Давай, сундуки-то обратно загружай, ехать пора.

– Что ж, и то верно, – Фавушка сполз с козел. – И так я, горемычный, пережил барина моего, братца молочного. Убьет – так тому и быть.