До сих пор Нэнси не интересовалась "Масонами". А что до Бонсера, то, если она и видела порой, как по улице мчится огромная алая машина, и слышала, как люди не то восхищенно, не то осудительно провожают ее словами "Опять этот полковник!", придавала им не больше значения, чем Табите.

Но теперь, неизвестно почему - может быть, потому, что уж очень ядовито обругала Бонсера та девчонка, - в ней проснулось любопытство. Она спрашивает, правда ли ее дедушка держит кабак, и, узнав из краткого ответа матери, что ему принадлежат две гостиницы, в том числе "Масоны", куда ей строго запрещается ездить, сразу решает там побывать.

Сбежав, далеко не в первый раз, с урока гимнастики, она едет автобусом до перекрестка, а потом с большим интересом осматривает мотель снаружи и возвращается в город. Об этом приключении она рассказывает подружке, та загорается, и вторую поездку они предпринимают уже вдвоем. На этот раз они обследуют двор и заглядывают в ресторан. Их окликает официант: - Эй, вы тут чего не видели? - но они не убегают. Нэнси ничего не боится: в школе она привыкла к положению "неисправимой", оно только прибавляет ей наглости. Уставившись на официанта, она облизывает губы, как бы давая понять, что ей и язык показать недолго. Когда же он хватает ее за руку, чтобы выставить за дверь, вырывается и заявляет: - Вы меня не трогайте, а то скажу полковнику Бонсеру, он мой дедушка.

- Ах, вот как, мисси, что ж вы его не узнали? Вон он сидит, в баре.

Нэнси видит за одним из столиков двух дородных мужчин, таких краснолицых, точно в жилах у них не кровь, а портвейн, подходит ближе и говорит, глядя в пространство между ними: - Я Нэн. Этот человек не поверил, что вы мой дедушка.

И тот из двоих, что чуть потолще и лицо лоснится чуть посильнее, улыбается, блеснув зубами, и говорит: - Как же ты сюда попала?

- Просто приехала на автобусе.

- Повидать бабушку?

- Нет, вас.

Бонсер хохочет и обращается к своему собутыльнику, известному в Эрсли букмекеру: - Какова, а? Вся в меня.

А через две минуты Нэнси уже сидит у деда на коленях и уплетает шоколад под одобрительными взглядами обоих мужчин. Подруга ее робко жмется в сторонке.

После этого поездки в "Масоны" становятся для Нэнси первым удовольствием. Она ездит туда автобусом или ее подвозят попутные машины; а не то назначает деду свидание, и он, подхватив ее в условленном месте, с торжеством увозит в своем огромном автомобиле.

А когда Кит и Джон, услышав, что в "Масонах" видели девочку, очень похожую на Нэнси, призывают ее к ответу, она врет так беззастенчиво, что им становится стыдно. Они пасуют перед столь изобретательной лживостью. У Нэнси что ни слово, то враки. Пока Кит сидит на собрании у Родуэла, очень важном собрании по поводу жилищ для бедняков, а Джон выцарапывает одного из своих студентов из истории, грозящей испортить ему всю карьеру, она успевает побывать в "Масонах" и вернуться, готовая клясться, что ни на минуту не отлучалась из дому.

Видимо, не пускать ее в "Масоны" - безнадежная затея; и родителям ничего не осталось, как смириться со своим поражением. Они безоружны против этой силы упрямства и обмана. И Кит вздыхает: - Девочка явно пошла в бонсеровскую семью. Она знать ничего не хочет, кроме своих удовольствий.

100

Однако же Кит, вообще нечуткая к душевному состоянию окружающих, ошиблась насчет Нэнси. Бывать в "Масонах" для нее не просто удовольствие. С переходом из детства в отрочество эта неказистая девочка переживает минуты острой непонятной тоски. "Масоны" она любит чуть ли не больше прежнего, но к этой любви примешивается теперь тревога, смятение. Она пользуется любым случаем, чтобы удрать туда - к пирожным, конфетам, бассейну, болтовне с веселыми гостями, но радуется всему этому только в обществе деда. К Бонсеру она привязалась страстно. Однажды она нашла его в саду вдвоем с молодой женщиной, и он так разозлился, что закатил ей оплеуху. В ту ночь Нэнси изведала предельное отчаяние и горе. Она проплакала несколько часов, затыкая рот подушкой, чтобы не услыхали родители, и утром еще чувствовала себя разбитой. Неделю она не показывалась в "Масонах". Слишком ей было стыдно, слишком страшно, что дедушка ею недоволен.

Даже слава "скверной девчонки", утвердившаяся за нею в школе, уже не радует ее. Она грубит не только учителям, но и своим поклонницам. Ищет уединения и мрачно размышляет о своей судьбе. Начинает себя ненавидеть и, глядя в зеркало, с отвращением отмечает, какой у нее большой рот и маленькие глаза, какая короткая шея и толстая грудь. Нет, лучше умереть.

Но в тот же день, бредя по Хай-стрит и неистово себя жалея, она слышит возглас: "Здорово, малышка!" - и видит, как из машины к ней склоняется круглое, точно солнце, лицо Бонсера. Он поворачивается к своему соседу, самому богатому в Эрсли ресторатору. - Знакомьтесь, моя внучка. Мы с ней друзья. Видали? Это она мне свидание назначила. О, эта далеко пойдет, будьте уверены... Ну, лиса этакая, что еще надумала? Покататься? Ладно, лезь сюда. Да ты что ж не здороваешься?

- Ой, дедушка. - Она птицей впархивает в машину и обнимает деда за шею. Миг - и она пристроилась рядом с ним и уже мчится прочь от ненавистного Эрсли. Она переполнена такой любовью, такой благодарностью, что не может выразить свои чувства словами, а только тычет его локтем в бок. Ибо она понимает, что прощена, что полубог, давший ей пощечину, не держит на нее зла.

Она прощена, и от этого Бонсер ей еще милее - у нее не осталось сомнений, что в "Масонах" она желанная гостья. Она таскается за ним как собачонка, вполне довольна, если раз в полчаса он дарит ее улыбкой, блаженствует, забравшись к нему на колени. Она надоела бы ему до смерти, если б ее обожание не радовало его, если бы у них не было общих интересов, если б их не связывала близость, не поддающаяся разумному объяснению. Оба они любят быструю езду, сладкие пироги, сплетни и джаз. Для обоих нет большего наслаждения, как мчаться куда-то с бешеной скоростью, зная, что рядом есть родственная душа. Оба любят все новое, самый последний крик. Когда Бонсер придумал фонтан, освещенный цветными лампочками, Табита морщилась, но Нэнси плясала от восторга. А в 1934 году он выписал радиоприемник, и они вместе ползают по полу в вестибюле среди проводов и ламп. Бонсер хватает отвертку, обещает улучшить звук, и тут же наступает молчание. Он клянет инженеров на заводе - ни черта в своем деле не смыслят - и вызывает механика. Когда же приемник наконец оживает, он торжествующе и самодовольно крутит ручку настройки и дает пояснения: "Вот Москва... нет, Берлин, а вот Нью-Йорк". И лицо Нэнси, оглядывающей публику, словно говорит: "Правда, он маг и волшебник?"