С друзьями Бонсера Джон порой заводит речь о том, что Милли, чего доброго, его разорит и надо бы спасти его, пока не поздно. Но эти предложения не находят поддержки. "Ты сам попробуй, - советует ему как-то вечером в спальне некая Роза. - Увидишь, что получится".

Роза - бывшая хористка. Когда-то она вышла замуж за молодого гвардейца, а потом согласилась на развод по договоренности с его семьей. Теперь ей лет пятьдесят, она толстая, глупая, слишком много пьет и сетует на эту свою слабость. К Джону она относится снисходительно, как к малому ребенку, и он спит с ней, потому что она не требует от него показных излияний и вообще никакого притворства. С ней ему просто и удобно.

- Но мы можем доказать, что она ему изменяет.

- Он не поверит, только огорчится. А зачем его, беднягу, огорчать, у него она одна радость.

- Почему же он огорчится, раз не поверит?

- Да ну тебя, малыш, все ты отлично понимаешь. Правду люди говорят, тебе бы учителем быть.

Джону обидно, его точно обвиняют в том, что он суется не в свое дело. Мне очень жаль. Роза, но, право же, я никогда в не пытался никого ничему учить; толку от этого все равно бы не было, верно?

- Ну вот, опять свое заладил. Ничего тебе не жаль, ты все надо мной смеешься. Смеешься надо мной, даже когда... ну, да я себе цену знаю.

- Что ты. Роза, да я без тебя бы пропал. Я тебя обожаю.

- Да, а все равно смеешься, над всеми нами смеешься, некоторые на это очень обижаются. Ладно, не будем ссориться, раз у тебя времени мало. Давай, малыш, а потом поднесешь мне стаканчик. Томми вчера убили. Четвертого из моих мальчиков. Очень плакать хочется. Все убивают, убивают, не могу я так больше.

И позже эта добрая толстуха, меряющая войну смертями своих любовников, пьет и плачет - оплакивает и мертвых и себя, пьяненькую. - Ох, это мне так вредно...

В квартире на Джермин-стрит пьют все. Вчерашние невесты, в жизни не прикасавшиеся к спиртному, тянут виски и сбрасывают свою робость. Звучат поразительные признания. Молодые офицеры толкуют об измене в верхах; молодые шлюхи вспоминают свои первые увлечения; какой-то незнакомец ни с того ни с сего объявляет, что уверовал в бога. Ведутся долгие споры о боге, о смысле жизни. Однажды Джон, всего двадцать минут как освободившись после заседания в министерстве, но уже слегка выпив и с головой окунувшись в здешнюю атмосферу, рассказывает, как в школе он тайком делал особенную гимнастику, чтоб подрасти. И ему приятно, что он не боится насмешек. Потому что и это - шаг к освобождению, проявление самостоятельной воли.

78

Когда некая бойкая девица заявляет, что хоть Джонни и невеличка, но ей хватит, все дружно смеются.

Ибо Джон - штатский в военное время и наследник миллионов - для многих предмет и зависти и насмешек. Совершенно незнакомые люди кричат ему: "Эй, Джонни, поднеси стаканчик!", "Слышь, Джонни, пристрой где-нибудь мою девчонку, она на лестнице дожидается".

Одна из девиц, Поппи, долго и тщетно сверлила его глазами, а потом окрестила Профессором; другая, Рут, прозвала штафиркой. Унтер-офицеры, подливая себе виски, поверяют ему свои сомнения. Их интересует, знающий ли человек Бертран Рассел и правда ли, что единственное спасение в пацифизме. Эти же люди, если на них найдет другой стих, постараются выставить его круглым дураком.

Школьника, каким он был еще так недавно, все это приводило бы в ярость, теперь же скорее веселит. Стадная интуиция не подвела - он действительно живет в другом мире. Даже выпив, он сохраняет известную независимость, тайное прибежище, которое Роза называет смехом, но вернее было бы назвать некой безмятежной созерцательностью. На Джермин-стрит он как все, такой же безответственный и свободный, но именно потому, что есть эти "все", он и может держаться особняком; именно потому, что свободен, уколы и оскорбления только забавляют его.

- Глядите-ка, братцы, - восклицает Поппи. - Учитель наш нализался! Она зла на Джона, потому что он не счастлив, потому что он богат. И знает, что прозвище Учитель ему ненавистно.

И вот однажды три такие девицы, включая Поппи, вместе с Джоном и двумя солдатами, на вид вполне дружелюбными, оказались замешаны в каких-то уличных беспорядках и, удирая, оставили Джона в руках полиции. Он тоже хотел убежать, но ему подставили ногу, схватили и увезли в участок. Полиция беспощадна к молодым штатским, которые плохо себя ведут; Джона присуждают к штрафу, и судья очень строго высказывается по адресу молодых людей, которые достаточно здоровы, чтобы нарушать общественный порядок, а значит, надо полагать, и для того, чтобы служить в армии.

На горе, пресса как раз в это время полна нареканий на мужчин, освобожденных от воинской повинности. "Арестован пасынок промышленного магната", кричат заголовки, и случай с Джоном получает широкую огласку.

В Хэкстро это, разумеется, воспринято с тревогой и презрением. С тревогой за дальнейшую судьбу незаменимого Джона, с презрением ко всему, что зовется сенсацией. Голлан в ярости, что его любимцу грозит опасность, и снова твердит, что они жаждут его отставки. "Они", по его примитивным понятиям, - это нация, в которой он уже не отличает правительства от народа, а тем более одной газеты от другой и одного судьи от другого. И, как всегда бывает, когда нервный узел получает раздражение извне, его реакции обостряются. С этих дней и еще долго после того, как о неприятной истории и думать забыли, тон в конторе Голлана стал еще более высокомерный. Даже мальчишки-рассыльные задирают нос, словно говоря: "Плевать я хотел на публику".

Табита теперь представляет собою опасность, она причислена к растущей категории людей, поддавшихся военной истерии, теряющих присутствие духа. Джон, видя, что ей тяжело, что она осунулась и волосы на висках поседели, думает: "Как она, бедная, все это выдержит!" И пускает в ход свои чары, чтобы успокоить ее.

- Мама, милая, тебе не кажется, что ты принимаешь газеты слишком всерьез?

- А ты хоть что-нибудь принимаешь всерьез?

- Это очень интересный вопрос. Его можно поставить и шире: на что я вообще гожусь.

Большие глаза Табиты устремлены на него, словно она старается понять, и он думает: "Да, это сущее наваждение. Почему женщины в известном возрасте так подвержены религиозной мании? Тут, наверно, какая-то связь с нервной системой, а может быть, с климаксом".