- Это дивно, дивно! Вы просто волшебники! Я преклоняюсь перед вами.

В сорок лет леди Чадворт коллекционирует пилотов и изобретателей. Она просит познакомить ее с Робом Робинсоном. О том же просит энергичный молодой генерал.

- Я слышал, леди Голлан, победа вам обеспечена?

- Ну, разумеется, генерал.

- Ваш триплан чем плох? Слишком большой, очень заметен с земли.

- А зато какой он прочный, устойчивый, это ведь главное.

- Доброе утро, леди Голлан. Да, знаменательный день. Надо полагать, победа за вами, иначе Джеймс не ввязался бы в это дело. У него нюх на победителя. А все же, знаете ли, будущее принадлежит цеппелину.

В разговор вмешивается известный инженер: - В аэропланах семьдесят процентов мощности уходит на то, чтобы удержать их в воздухе.

И за спиной у Табиты кто-то произносит громко, непререкаемым тоном: Эта авиационная эпидемия вообще скоро кончится. Она изжила себя, как игра в диаболо.

Теперь автомобили и коляски прибывают сплошным потоком, как на дерби. И опять это публика иного сорта. Как сначала специалистов и энтузиастов сменили дельцы, политики, журналисты, разведчики конъюнктуры, так теперь их в свою очередь поглощают завсегдатаи скачек - толпа, в которой смешались люди и самого высокого и самого низкого разбора, от герцогинь и до жучков, и всех влечет одно - риск, азарт.

Состязания вот-вот начнутся. Распорядители оттесняют толпу с поля в пролеты между ангарами. Вдоль изгороди расположились букмекеры и выкрикивают ставки. И тоже как на скачках в провинции, зрители вслух называют имена важных персон, которым разрешено находиться на поле: вот знаменитый пилот, вон член Жокейского клуба, министр путей сообщения с толстой сигарой в зубах, популярный фельдмаршал.

Иные пилоты - герои не только воздуха, но и гостиных. Это богатые молодые люди, которых привлекла авиация, как могли бы привлечь экспедиции на Эверест или в Гренландию либо охота на тигра. Принцессы крови приглашают их на обеды, молоденькие аристократки, только что начавшие выезжать, выпрашивают у них фотографий.

Первая машина, биплан, бежит подпрыгивая по низкой траве. Ее тонкие колеса отрываются от земли и тут же с силой плюхаются обратно. Видно, что одно из них погнулось. В толпе возгласы, какая-то женщина рядом с Табитой кричит: - Ерунда это все!

Биплан снова поднялся на два-три фута. Он чуть не задел изгородь и медленно набирает высоту. По толпе проносится долгий вздох, и сразу затем смех, оживленный говор. Взлетает следующий аэроплан - неожиданно, под устрашающе крутым углом. Толпа аплодирует, слышны голоса: "Этот победит!"

Третья машина, уже выведенная на старт, не желает двигаться с места. К ней сбегаются механики, пререкаются, машут руками. Распорядитель выкрикивает следующий номер. Это "Голлан-Роб", и Джон, Бонсер и Голлан бегут в ангар, чтобы помочь его выкатить. За рулем Роб.

С появлением триплана гул голосов нарастает. Многие уже видели его, и тройные крылья вызвали горячие споры между теми, кто лучшей конструкцией считает биплан, и теми, кто уверовал в прозорливость Голлана и гений Роба.

Взревел мотор, и Голлан оглядывается по сторонам с блаженной улыбкой. Аэроплан несется по полю и, подскочив над изгородью, переворачивается. Хвост его задирается вверх, и весь он заваливается набок. К нему бегут полицейские, распорядители и по пятам за ними - толпа. Табиту стиснули, чуть не сбили с ног. Она еле сдерживает слезы и вдруг, обнаружив, что прижата к Джону, сердито кричит: - Полиция!

- Он жив!

И Табита, отбиваясь от наседающей толпы, говорит: - Это я виновата.

66

В течение этого утра акции "Холт" падают так стремительно, что к тому времени, когда известие о катастрофе появляется в вечерних газетах, они уже обесценены. Банки направляют в Хэкстро своего представителя, чтобы занялся делами Голлана и поселился в доме - на имущество наложен арест. Выясняется, что Голлан уже все заложил. Назначается встреча кредиторов они решат, можно ли хоть что-то спасти от всеобщего крушения.

Голлан не показывается. Он заявил, что не желает видеть этих шакалов. К тому же он должен неотлучно находиться в Лондоне у постели Роба, чтобы защищать его от хирургов.

Табита не сетует на его бегство. Вид у нее сосредоточенный, каждую минуту ей нужно что-то решать. Она предупредила слуг, что через месяц они будут рассчитаны, а когда в конце недели является комиссия кредиторов, принимает их спокойно и милостиво, чем выводит из себя более праведных из них, вроде Гектора Стоуна, и восхищает более человечных.

А за ее величественной позой - просто озабоченность: на нее навалилось столько неотложных дел, что ей некогда думать о себе и о своем несчастье.

Членов комиссии - среди них два банкира, четыре юриста, два биржевика, один бухгалтер, и один знаменитый инженер - ждет роскошный завтрак, во время которого все они изысканно любезны с хозяйкой; а после завтрака, посовещавшись за закрытой дверью, они постановляют, что Хэкстро со всем, что в нем находится, следует продать, завод передать новому руководству, назначенному кредиторами, строительство аэропланов прекратить и всех конструкторов уволить.

Они держатся вежливо, но по-хозяйски и с видом морального превосходства. Люди они разумные и осмотрительные, с хорошо помещенными капиталами, свои состояния унаследовали, а затем преумножили, заняв директорские посты, взяв на себя управление капиталами, созданными такими людьми, как Голлан. Они-то никогда не пускались в рискованные авантюры вроде состязаний аэропланов. Гибель Хэкстро, по их мнению, заслуженное возмездие, и сейчас, когда Табита и Джон провожают их к автомобилям, они уже заняты другим: мудро и веско, как подобает их значительности, они обсуждают вопрос, занимающий в эти дни всех людей с весом, - опасность войны.

- Если Австрия решится...

- Если не решится, ей крышка. Славянский национализм и так уже расшатал империю.

- Национализм - это сейчас повсюду главное зло.

- А немцы-то, немцы! Какая хватка, какая работоспособность, дисциплина, техника! Я был просто поражен. Но нельзя закрывать глаза и на опасность.