Он вновь отправился в путь, тихонько повторяя эти два слова. Он хотел поскорее уснуть, чтобы забыть о трубке старика Ле Нермора, о берете Клеманс, о спутанных волосах своей любимой малышки.

Следующая неделя не принесла никаких новостей о Клеманс. К трем часам дня Данглар погружался в пьяную дремоту, а иногда от сознания собственного бессилия у него случались приступы словоизвержения. Десятки людей заявляли, что видели убийцу. Каждое утро Данглар приносил в кабинет Адамберга отчеты, сообщавшие об отрицательных результатах поисков.

- Отчет о следственных действиях из Монтобана. Опять ничего,- в очередной раз говорил Данглар.

Адамберг поднимал голову и отвечал каждый раз одно и то же: «Очень хорошо. Превосходно». Хуже того: Данглар подозревал, что Адамберг вообще не читает эти отчеты, так как вечером они обычно лежали на том же месте, куда инспектор положил их с утра, и он вновь забирал их, чтобы приобщить к делу Клеманс Вальмон.

Данглар не мог заставить себя не считать. С момента исчезновения Клеманс прошло двадцать семь дней. Адамбергу часто звонила Матильда, чтобы узнать новости о землеройке. Данглар слышал, как он отвечал: «Пока ничего. Нет, я не опустил руки, кто вам сказал? Я жду дополнительных сведений. Теперь можно не торопиться».

«Можно не торопиться». Любимое выражение Адамберга. Данглар приходил от него в бешенство, в то время как Кастро, сильно изменившийся за последнее время, судя по всему, воспринимал все происходящее с несвойственным ему терпением.

Вдобавок еще по просьбе Адамберга в комиссариат несколько раз приходил Рейе. Он казался Данглару менее желчным, чем раньше. Данглар спрашивал себя, с чем это могло быть связано: то ли с тем, что слепой теперь хорошо ориентируется в здании комиссариата и спокойно находит дорогу, ощупывая стены кончиками пальцев; то ли с тем, что стало известно имя убийцы и это положило конец его тревогам. Единственное, о чем Данглар и думать не хотел, - это что Рейе стал менее желчным, потому что Матильда пустила его в свою постель. Об этом не могло быть и речи! Но как бы узнать наверняка? Однажды Данглар присутствовал при начале разговора Адамберга и Рейе.

- В обычном понимании вы не видите, - рассуждал комиссар, - но вы видите по-другому. Мне бы очень хотелось, чтобы вы рассказали о Клеманс Вальмон, и говорили бы столько времени, сколько у вас хватит сил; чтобы вы описали мне все ваши впечатления во время бесед с нею, все ваши ощущения в ее присутствии, все мельчайшие подробности ее жизни, о которых вы догадывались, когда она подходила, когда вы ее слышали, когда чувствовали ее рядом. Чем больше я буду о ней знать, тем успешнее закончу дело. Вы, Рейе, вы и Матильда - вот два человека, знавшие ее лучше всех. И еще вам может быть доступно нечто, находящееся за пределами обычного зрения. То, что мы, остальные, не замечаем, потому что зрительный образ возникает быстро и мы этим удовлетворяемся.

Всякий раз Рейе подолгу сидел у него. В открытую дверь Данглару было видно, как Адамберг стоит, прислонившись к стене, и слушает с величайшим вниманием.

Было три тридцать.

Адамберг открыл свой блокнот на третьей странице. Он помедлил какое-то время, а потом написал:

«Завтра я еду в деревню искать Клеманс. Думаю, я не ошибся. Никак не вспомню, когда именно я это обнаружил, надо было сделать пометку. Может, я понял это с самого начала? Или когда появились гнилые яблоки? Все, что рассказывает Рейе, сходится с моими предположениями. Вчера я дошел до Восточного вокзала. Пытался разобраться, почему стал полицейским. Возможно, потому, что здесь, когда ты что-то ищешь, то имеешь шансы найти: такая профессия. Это примиряет меня со всем остальным. В другое время никто не просит тебя искать что бы то ни было, и ты не рискуешь найти что-то, потому что не знаешь, что искать. Например, листья: я до сих пор не знаю точно, почему их рисую.

Вчера в кафе на Восточном вокзале какой-то тип сказал мне, что лучшее средство избавиться от страха смерти - вести жизнь кретина. Тогда не о чем будет сожалеть. Мне кажется, это не лучший выход.

Я не боюсь смерти, во всяком случае, не очень. Следовательно, по-настоящему меня это не касается. И остаться в одиночестве я тоже не боюсь.

Мне следует обновить все сорочки, я отдаю себе в этом отчет. Вот было бы здорово найти универсальную форму одежды. Я бы купил ее сразу тридцать комплектов, и тогда бы мне до конца дней уже не пришлось мучиться с вещами. Когда я поделился своей идеей с сестричкой, она подняла страшный крик. Ее приводит в ужас даже мысль о том, что могла бы существовать универсальная форма одежды.

А мне бы очень хотелось иметь такую одежду, чтобы больше с этим не возиться.

Еще я хотел бы найти универсальный лист дерева, чтобы тоже больше с этим не возиться.

По правде говоря, я очень хотел бы не упустить Камиллу вчера вечером на улице. Я бы ее догнал, она бы очень удивилась, может, даже разволновалась. Возможно, я увидел бы, как ее лицо дрожит, или бледнеет, или краснеет - не знаю точно. Я бы сжал в ладонях ее щеки, чтобы унять эту дрожь, и это было бы замечательно. Я бы прижал ее к себе, и мы долго стояли бы так посреди улицы. Например, час. Но вполне вероятно, что она не разволновалась бы и не захотела прижаться ко мне. Может, она ничего бы не сделала. Не знаю. Я не отдаю себе в этом отчета. Вполне возможно, что она просто сказала бы: "Жан-Батист, меня ждет такси". Не знаю. Может статься, это вообще была не Камилла. А может, мне вообще на это наплевать. Не знаю. Не думаю.

Я сейчас крайне раздражаю мыслителя Данглара. Да, это очевидно. Я делаю это не нарочно. Ничего не происходит, ничего не говорится, и он от этого сходит с ума. Между тем с тех пор, как Клеманс ушла, произошло самое главное. Но я ничего не могу ему сказать».

Услышав, как открывается дверь, Адамберг поднял голову.

Была жара, и Данглар вернулся из северного пригорода весь в поту. Задержали укрывателя краденого. Все прошло удачно, но это не принесло инспектору удовлетворения. Данглару нужен был более сильный противник, и вызов, брошенный землеройкой-убийцей, представлялся ему вполне достойным. Однако с каждым днем его все больше мучил страх, что наступит момент, когда им придется признать свое поражение. Он даже не осмеливался заговаривать с детьми об этом деле. Сейчас он всерьез подумывал о том, не пора ли приложиться к бутылке вина, и тут в его кабинет вошел Адамберг.

- Мне нужны ножницы, - заявил он.

Данглар вышел и, порывшись в ящике стола Флоранс, принес ножницы. Во время поисков он обратил внимание на то, что Флоранс пополнила запас карамелек. Адамберг, прищурившись, пытался продеть черную нитку в ушко иголки.

- Что происходит? - изумился Данглар. - Вы что, шьете?

- Брюки снизу отпоролись.

Адамберг сел на стул, положил ногу на ногу и принялся подшивать брючину. Данглар наблюдал за его действиями, озадаченный, но умиротворенный. Смотреть, как кто-то сосредоточенно шьет маленькими стежками, с таким видом, будто мир вокруг перестал существовать, - это превосходно успокаивает.

- Вот увидите, Данглар, я отлично умею подшивать брюки, - похвастался Адамберг. - Стежки совсем маленькие. Почти ничего не заметно. Меня научила моя сестричка, когда однажды, как говаривал мой отец, нас надо было куда-нибудь приткнуть.

- А вот у меня ничего не получается, - вздохнул Данглар. - Во-первых, я не умею аккуратно подшивать детям брюки. Во-вторых, меня тревожит наша убийца. Мерзкая старуха убийца. Она точно уйдет от меня, я знаю. Меня это сводит с ума. Я вам честно говорю, меня это сводит с ума.

Он поднялся и направился к шкафу взять бутылочку пива.

- Не надо, - произнес Адамберг, не отрываясь от шитья.

- Чего не надо?

- Пива не надо.

Комиссар перекусил нитку зубами, совсем забыв, что ему принесли ножницы Флоранс.