Владимир Чивилихин в «Памяти» обнажил потаенный смысл новейших попыток пересмотра истории средневековья нашей Родины, с открытым забралом вышел на бой за истину, вышел во всеоружии фактов, научных данных. И книга его стала величественным гимном народам — созидателям, исторический смысл существования которыхне пожива за счет менее «пассионарных» соседей, а развитие собственной экономики, культуры, освоение природных богатств.
Развитие это невозможно без знаний осноиательных и всесторонних, знаний в практически неисчерпаемом объеме, причем и таких, что относятся к глубинной сути самого человека как существа не только биологического, но и социального. Созидателям не обойтись без исторической памяти. «…Давно ушедшие люди с их страстями, помыслами и поступками, движения и подвижения народов, царства и кумиры, великие труды миллионов, моря их крови и слез, разрушающее и созидательное, пестрые факты, широкие обобщения, разноречивые выводы — в этой бездне минувшего так легко и просто потеряться, растворить себя в том, что было и больше никогда не будет, а потому будто бы так легко и просто обойтись без всего этого, прожить оставшееся время сегодняшним днем, найдя радость в честном заработке на кусок хлеба для своих детей, — пишет Владимир Чивилихин. — Однако память — это ничем не заменимый хлеб насущный, сегодняшний, без коего дети вырастут слабыми незнайками, неспособными достойно, мужественно встретить будущее».
Роман — эссе «Память» тем и хорош, что распахнут вширь и вглубь, что стоит за ним громадный объем знаний, не просто переложенных автором на доступный и неспециалистам язык, но по — настоящему освоенных, то есть взятых критически, глубоко и всесторонне осмысленных, оспариваемых, когда это необходимо, но опять — таки с привлечением новых фактов, аргументов, логических выводов.
Вширь — потому что, задавшись целью исследовать хрод в веках, историю, что прошла через него", а именно род декабриста Николая Осиповича Мозгалевского, автор вскоре вышел на прямо — таки необозримое житейское море — люди ведь в своих действиях и своих судьбах связаны друг с другом гораздо теснее, чем это обычно принято думать. И вот под пером писателя оживают все новые и новые имена, громкие и не очень, известные или малоизвестные, порою открываемые с совсем неожиданной стороны, и встают за ними разнообразнейшие пласты человеческой деятельности. Автору приходится вслед за героями разбираться не только в истории и географии, но и в… металлургии, коль речь заходит о знаменитом русском металлурге В. Е. Грум — Гржимайло и его сыне, пошедшем по стопам отца; разбираться в химии — без этого невозможно говорить о великом Д. И. Менделееве, который родственными узами был связан и с потомками декабристов, и с поэтом Александром Блоком; разбираться в архитектуре — а как иначе расскажешь о П. Д. Барановском или К. И. Бланке; разбираться в строительстве, когда боковые тропинки повествования уводят не куда — нибудь, а к великой Транссибирской железной дороге и Байкало — Амурской магистрали, в создании или изыскании трасс которых принимали участие и декабрист Гавриил Батеньков, и внуки декабристов Николай Мозгалевский, Василий Ивашев; разбираться в сельском хозяйстве, поскольку без этого не понять подвига В. А. Мозгалевского, внука декабриста, дворянина, ставшего одним из первых русских поселенцев в Туве. Впрочем, все области знаний, в которые пришлось в определенном объеме вникать автору (и во что он настойчиво вовлекает своего любознательного читателя), даже перечислить трудно…
Большинство тех, о ком рассказывает и на чьи труды опирается Владимир Чивилихин (что обусловлено самой тематикой и спецификой романа — эссе), — это либо путешественники, этнографы, востоковеды, вроде Г. Е. Грумм-Гржимайло, Н. Н. Миклухо — Маклая, Н. Я. Бичурнна, Г. Н. Потанина, Н. М. Ядринцева, либо историки — от Н. М. Карамзина, В. Н. Татищева, С. М. Соловьева, В. О. Ключевского, Н. И. Веселовского до М. Н. Тихомирова, Б. А. Рыбакова, Е. А. Рыдзевской… Особенно западает в душу то неоднократно подчеркиваемое автором обстоятельство, что «наукой наук» вполне профессионально увлекались многие декабристы — пятьдесят пять историков насчитывается среди них! А декабрист Александр Корнилбвич был основателем первого в России исторического альманаха «Русская старина».
С большой теплотой, искренним глубоким уважением пишет автор об археологах — подвижниках, таких, как А. В. Арциховский, нашедший первую новгородскую берестяную грамоту и тем положивший начало открытию изумительного мира чуть не поголовной грамотности древней, как сказали бы раньше, а теперь, наверное, вслед за Владимиром Чивилихиным, скажут — средневековой Руси; как Т. Н. Никольская, открытия которой при раскопках близ Козельска блестяще подтверждают сведения о высоком уровне хозяйственного и культурного развития домонгольской Руси.
А какая гордость за подлинных патриотов своей Родины и ее древней истории звучит в строках писателя о самых простых русских людях, отнюдь не ученых с мировым именем, но внесших тем не менее весомый вклад в науку и культуру! Например, о Дмитрии Самоквасове, который еще в царское время, наперекор казенным профессорам, отрицающим саму возможность развития богатой культуры на территории Древней Руси, начал на свои деньги раскопки Черной Могилы на Черниговщине, ныне знаменитой во всем просвещенном мире. Или — о Николае Ядрннцеве, революционере и неутомимом исследователе природных и культурных богатств Сибири, инициаторе учреждения первого в здешних краях Томского университета, человеке, открывшем Орхоно — енпсейские письмена с параллельным текстом на китайском языке, что вполне сравнимо со знаменитым открытием французским ученым Шампольоном параллельного греческого текста к египетским иероглифам. Или — о школьном учителе истории Ф. И. Кириллове, который первый обратил внимание на следы древней цивиляяации на Белом Июсе, но, к сожалению, не мог достучаться до уснувшей профессиональной совести тогдашнего главного археолога Красноярска. Или — о краеведе из Козельска В. Н. Сорокине и других. Так и хочется воскликнуть вслед за писателем: «Слава краеведам!»
Распахнута «Память» и вглубь. Прежде всего, в глубь времен. Если говорить об истоках древней славянской культуры, то — в третье и второе тысячелетия до вашей эры1 Более близкие вехи — IX век с основанием могучего государства — Киевской Руси; XII век с неудачным, но отнюдь не бесполезным, как предполагает автор, походом русичей на половцев, воспетым в бессмертном «Слове о полку Игореве», поэме, столь любимой автором и нередко цитируемой на страницах романа — эссе; XIII век с безмерным трагизмом татаро — монюльского нашествия; XIV век с битвой на поле Куликовом; XIX век с движением декабристов; наконец, совсем недавние дни Великой Отечественной войны и дни наши — 70 — 80 — е годы… Но если вспомнить о глубоко и увлекательно анализируемых автором «славянизмах» в древнеиндийских гимнах «Ригведы» и в священной книге древних персов «Авесте», а точнее, о внутренне присущем родстве многих корневых слов в языках этих народов, или вспомнить о находках на Белом Июсе, то временные границы «Памяти» раздвигаются еще дальше.
Чем же привлекает это сложное, трудное для восприятия произведение широкие читательские круги? (А ведь привлекает! О чем ином могут свидетельствовать сотни писем автору, посыпавшиеся сразу после журнальной публикации?) Прежде всего, вероятно, тем, что писатель с первых же строк не скрывает своего пристрастного отношения к человеку, судьбу которого он берегся проследить в веках. И это не какой — то выдуманный юрой, в которого можно верить или не веритьв зависимости от мастерства литератора. Нет, это человек, который жил, оставил отчетливый след на земле, продолженный его многочисленными — сто пятьдесят человек за полтора столетия! — потомками. Человек, который боролся вместе с товарищами. (Кстати, Владимир Чивилихин увлекательно показал, как рождалось и укоренялось в общественном сознании еще в далеком прошлом это прекрасное слово, ныне, в советских условиях, ставшее привычным обращением.) Причем он и его товарищи декабристы боролись в неимоверно трудных условиях, когда даже самые большие оптимисты не столько рассчитывали на успех восстания, сколько на силу своего нравственяого жертвенного примера для потомков, Человек этот, декабрист Николай Мозгалевский, дорог советскому писателю Владимиру Чивилихину вдвойне — и как настоящий гражданин своей Отчизны, и как прямой предок самых близких ему люден — жены и дочери. Но это личное по сути неразрывно связано с общественным. Нам, советским людям, нужно знать, что было задолго до нас, как на неимоверно длинном, порой непереносимо страшном, кровавом пути пробивались и все крепли ростки гуманизма, мечты о жизни вольной и праведной, истинно достойной человека. Нам нужно глубокое понимание того, что Большая История складывается из миллионов и миллионов кратких во времени, но отнюдь не «маленьких» историй конкретных людей, живых, из плоти и крови, с неповторимыми, только им присущими личностными чертами, с их личными помыслами, поступками, деяниями, которые обретали особенно большое общественное звучание, когда были обращены не вовнутрь, не на себя только, а на благо Отечества, поскольку именно в этом виделся им «способ быть счастливым в жизни».