- А с ней он съел Героя Советского Союза, мирового парня, которого незадолго до войны вся страна выходила встречать на улицу. Вон оно как... вздохнул Борис и прибавил шагу.

18

Хотя дом был для людей особых, лифтерши сейчас на месте не было и свет на нижних маршах не горел.

Дверь открыла Надька, десятиклассница с грудью знатной доярки и плечами боксера-средневика.

- Чао! - сказал Борис.

В матово-приглушенном свете огромной прихожей Надькино лицо казалось чистым.

- Чао - при разлуке говорят.

- Это я авансом. Уйду, ты уже в постельке ба-бай будешь...

Он улыбнулся, потому что вспомнил среднескабрезный анекдот, в котором на вопрос, когда десятиклассница должна быть в постели, отвечалось: "Не позднее десяти, чтобы к двенадцати быть дома".

- Я позже тебя ложусь. Это у вас всё по команде, - скривила безбровое лицо Надька. Прыщей на нем действительно не было. - Чего уставился?

- Ну, и молодчага, - сказал он, хотя вовсе так не считал. Но дело уже было сделано - не вернешь. - Сразу похорошела, - подмигнул заговорщицки. А мать в курсе?..

- Не твое дело.

Но он состроил такую смешную рожу, что Надька не выдержала, прыснула и, подобрев от смеха, взяла у него из рук шинель.

- Отец спит?

Двустворчатые с пупырышками двери гостиной

холодно и темно поблескивали зеленоватым стеклом.

- Ложатся. Дербануть собираешься?

- Забыл! Честное слово, забыл. И гастрономы ведь по дороге были. Понимаешь, навали-лось сегодня такого, - чуть не начал он откровенничать с юной родственницей. - У доцента, что - гости? - вовремя оборвал себя, глядя на прикрытую толстую дверь молодых Сеничкиных. - Марьяшка меня зазывала. Пришел кто?..

- Лешкина новая... Марьянка вся испсиховалась. На минуту оставить одних боится. Будто места другого не найдут. А ты истрепался, Боренька. На офицера не похож. Китель мятый-перемятый и сапоги какие-то дурацкие.

"С нашим братом шьется", - подумал Курчев.

- Ты что завтра делаешь? - спросил, на мгновение введенный в искус ее добротой.

- Как всегда... - засмеялась Надька. - Пригласить хочешь? Не могу. Некогда.

- Да нет... - покачал головой, вспомнив, что Надьке нельзя поручить отнести письмо в Кутафью башню. "Непременно вскроет. Еще матери покажет... Они мне уже один раз не дали остаться гражданским..."

"Значит, так... Вызван на отвлечение", - снова покосился на прикрытую дверь Алешкиной комнаты, и тоскливое чувство обиды, обычно появлявшееся под конец московской побывки, на этот раз пришло к нему сразу.

- Кто такая? - кивнул на дверь.

- Аспирантка. Ничего особенного. Средний из себя кадр, - скривилась Надька, как будто была уже по крайней мере доктором наук. Борис вздрогнул.

"Неужели, - пронеслось в голове. - Вот оно так - соврешь, а выходит взаправду. Накар-кал..." - и, стоя в коридоре, он уже чувствовал какую-то причастность к той невидимой женщи-не, скрытой за толстой белой дверью Алешкиного кабинета.

- Это что? Знаменитая "малявка"? - просунула Надька голову под руку Курчева, загля-дывая в приоткрытый чемодан. Пришлось вместе с синей папкой достать машинку, которую он хотел незаметно спрятать в кладовой, в кожаном чемодане между серым костюмом и ботинками.

- А?! приехал?! - открылась толстая дверь.

- Смотри, какая у него машинка. Почти ничего не весит, - повернулась Надька к невест-ке. - Дашь, Боренька, попечатать?

- Я не слышала звонка, - сказала Марьяна.

- Брось заливать, - обрезала Надька. - всё твои фигли-мигли дурацкие. Не клюнет она на сиротку, - высунула школьница язык и, нахально покачивая сразу и плечами, и бедрами, удалилась в свою комнатенку.

- Дрянь. Не обращай, Борька, внимания. Ты, вероятно, голоден, - не слишком уверенно посмотрела Марьяна на лейтенанта.

- Я бы вымылся лучше.

Он знал, что с кормежкой в этом доме не просто.

"Чёрт, четыре года не слышал слова 'сиротка'! Его, конечно, пустила заслуженная учитель-ница. Сиротка! Производное от сирота. 'На столе лежала тыква, круглая как сирота', - вспомнил он приблудившиеся ничейные стихи. Ничего у них не берешь, а 'сиротка' все равно жив. Жив, как курилка! Так и подохнешь с кличкой. Хлопнуть бы дверью и гуд бай! Но тогда труба аспирантуре."

- Я бы помылся, а то день идиотский, - повторил, разводя в стороны руки - в одной была машинка, в другой папка.

- Зайди, поздоровайся. Эти, наверно, легли, - кивнула на дверь спальни Сеничкиных-старших.

- Пусть Алешка сразу поглядит,-буркнул Борис и ввалился в комнату молодых супругов.

Собственно, это была не комната, а кабинет Василия Митрофановича. Но так как последний дома делами не занимался, то кабинет, как бы оставаясь за министром, был отдан в пользование молодым. Так, пытаясь убить двух зайцев, не убивали ни одного. Кабинет не был кабинетом. За отполированным столом неловко было работать. На книжных, в полстены, тоже полированных, полках стояли не книги, а первые тома подписных изданий, а всё стоящее, не имеющее переп-летов, деть было некуда.

Комната не стала жилой, потому что Марьяна Сеничкина третий год чувствовала себя в ней не хозяйкой, а приезжей родственницей. Даже подкрашивать ресницы приходилось выбегать в ванную. Здесь зеркала не полагалось.

Зато стоял в кабинете отличный раздвижной диван, на котором сейчас сидела аспирантка-разлучница. Она сидела прямо и скромно, словно присела на минуту, как в трамвае, до следую-щей остановки. В неярком рассеянном свете торшера Курчев заметил, что аспирантка молода, худощава и одета не броско.

Разговор, видимо, у них не вязался и даже Алешка обрадовался лейтенанту:

- А, явился! - Он работал под иностранца и потому без пиджака сидел на полированном столе и посасывал короткую незажженную трубку. Директриса дыма не выносила, и Алексей Васильевич со своей пустой трубкой вечно изображал джентльмена, бросающего курить.

- Прочти. Я добил, - с грубоватой застенчивостью пробурчал лейтенант.

- Медведь. Познакомься сначала.

- Инга, - сказала гостья. Голос у нее был глуховат, а ладонь длинная и холодная. Пожи-мая ее, Курчев еще сильней ощутил, что весь взмок, устал и прошлую ночь спал не раздеваясь.

"Везет же этим доцентам!" - вздохнул про себя.

- Ты прочти, а я под душ полезу, - снова пробурчал, потупясь. Грязным, взмыленным, не хотелось находиться в одной комнате с этой девушкой.

- Извините, Инга, - сощурился Сеничкин. - Фронтовик приехал. Казарма, пехота-матушка. Толстая что-то, - деланно вздохнул, развязывая тесемочки папки.

- Два экземпляра, - сказал Борис. Он так и стоял с машинкой посреди кабинета, краснея и чувствуя, что своими огромными, плохо вычищенными сапогами занимает полкомнаты.

- Легли уже, наверно, - мотнул головой в сторону министерской спальни.

- Кажется, - кивнула Марьяна.

- Да поставь ты свое сокровище, - неестественно засмеялся Сеничкин. Вот чудак. Носится, Инга, со своей гуттенберговской штучкой.

- Это машинка? - удивилась девушка.

- Да выпусти из рук. Покажи человеку, - сказал Алешка, радуясь, что можно на ком-то разрядить скопившуюся неловкость.

- Пожалуйста, - пробормотал Борис и, раскрыв машинку, не отдал девушке, а поставил ее на диван. Он боялся, что скисший запах армейского пота шибанет аспирантке в ноздри.

- Я пойду, - снова кивнул в сторону ванны.

- Кто про что... Ладно, иди. Мы все пока поглядим. Не возражаешь? Вот вам, Инга, первый экземпляр, - протянул доцент гостье пачку новеньких страниц.

- Не берите, скучища... - сказал Борис. Девушка с видимой неохотой сняла с колен машинку и взяла рукопись.

- А мне можно? - спросила пухлогубая Марьяна.

- Читай. Только скучища, - повторил Курчев.

В прихожей он взял Федькин чемодан и полез в ванную.

Горячая, чуть ли не крутая вода свободно лилась сверху и, как щелочь ржавчину, снимала всю дрянь дня, невыспанность и усталость.