Все зенитки, которые были в районе станции, минут пятнадцать били по нашим самолетам, но Матвеев не замечал этого до тех пор, пока не изрешетил паровозы. Из продырявленных котлов белыми султанами вырывались струи горячего пара, а Матвеев еще раз ястребом ринулся сверху на здание станции, молнией пронесся над ним, выпустив последние снаряды в окна вокзала, битком набитого гитлеровцами. Думаете, на его машине была хоть одна царапина?! Ни одной!

Вдруг Хромы посмотрел на меня так пристально, словно пытался разгадать, может ли довериться мне. Не знаю, в мою ли пользу сделал он выводы, но в тот момент я чувствовал себя в роли пассажира-контрабандиста, которого привели в таможню и просветили рентгеновскими лучами. А выражение зеленых глаз капитана оставалось при этом таким же безразличным и мрачным. Через минуту он заговорил уже о другом, отведя от меня свой пронизывающий взгляд.

В сентябре 1944 года звено получило задачу сфотографировать укрепления противника за Вислой. В этом необычайно рискованном предприятии - гитлеровцы организовали здесь очень сильную противовоздушную оборону  - кроме Хромы и Матвеева участвовали поручник Калиновский и хорунжий Козак.

От результатов выполнения задания мог зависеть успех подготовленного наступления. Поэтому его и поручили звену капитана Матвеева.

На задание вылетали двумя парами - командир эвена с капитаном Хромы и поручник Калиновский с хорунжим Козаком. Матвеев и Калиновский производили фотосъемку; Хромы и Козак прикрывали их. Каждый такой вылет продолжался около полутора часов, что при адском огне с земли было пределом человеческой выносливости.

- Порою мне казалось, что некоторые участки мы никогда не сможем сфотографировать, - продолжал рассказывать Хромы, время от времени поглядывая на меня. - Матвеев летел по прямой, которую намечал себе по нескольким ориентирам на местности. Я же, следуя за ним немного выше, высматривал, откуда бьют зенитки. Обычно они били отовсюду. Мне нельзя было его отвлекать, но, стиснув зубы, я все же почти поминутно бросал ему: "Вперед, прямо", хотя сам все время маневрировал, уклоняясь от обстрела.

- Разумеется, - заметил я, - вы были ведомым и не могли лететь как по ниточке. Вам совсем не нужно было подвергать себя такой опасности.

Он уставился на меня, пытаясь понять мои мысли, и в течение минуты взвешивал свой ответ.

- Безусловно, - сказал он наконец. - Но, видите ли, это не совсем приятно.

- Что? - опросил я.

- Вот так маневрировать своим самолетом, в то время как твой товарищ вынужден лететь без малейшего отклонения от курса. И только когда опасность быть сбитым становилась для Матвеева угрожающей, я кричал ему по радио: "Отойди вправо!". Он тут же разворотом ускользал от обстрела, теряя или набирая высоту. Развернувшись, снова возвращался на прежнее место и продолжал фотографировать. И опять немецкие зенитки открывали по нему бешеный огонь. И я снова должен был предупреждать его. И он снова уходил в сторону и снова возвращался, чтобы сфотографировать, рискуя жизнью, еще две или три сотни метров тщательно прикрываемой местности.

Особенно плотный заградительный огонь мы встречали у Пясечно, Варшавы и Модлина.

В Белянском лесу у фашистов находились склады боеприпасов, а в Модлине - аэродром, имевший сильную противовоздушную оборону. Там стояли и танки, которые также вели огонь по самолетам. Три стены заградительного огня на подступах к Варшаве представляли собой как бы железную ограду двухкилометровой высоты. Пробраться через нее было совершенно невозможно. Снаряды рвались повсюду. Казалось, над землей не осталось и ста кубических метров воздуха, которые каждую секунду не пронизывали бы пулеметные очереди или рвущиеся снаряды. А в ответ на этот беспрерывный огонь Матвеев мог только нажать на кнопку аэрофотоаппарата или сманеврировать, когда это пекло становилось невыносимым. Но ни то, ни другое не давало даже минутной разрядки, какую испытываешь в подобных условиях, когда сбрасываешь бомбы, выпускаешь реактивные снаряды или нажимаешь на гашетку. Тогда между летчиком и зенитчиками врага начинается поединок, в котором шансы обеих сторон выравниваются: тебя могут сбить, но и ты сеешь среди врагов смерть. А когда фотографируешь - уклоняешься от борьбы, да еще в таких невыгодных условиях. Ведь каждый маневр - это и вынужденное прекращение выполнения задания, и потеря времени, необходимого для возвращения к той точке, откуда должна продолжаться съемка. Постоянное сознание того, что ты - беззащитная мишень, на которую враг безнаказанно обрушивает огонь всех своих зенитных средств, сознание, что нельзя ему ответить, действует угнетающе на нервы летчика. Это риск без реванша. Ты не противник, ты всего лишь загнанный зверь. А задание из борьбы превращается в игру со слишком неравными шансами. Игра... медленно произнес Хромы, вперив в меня неподвижный взгляд. - Да, это игра, и каких только уловок она не требует! Я кивнул, а капитан продолжал рассказывать. Некоторые участки местности они вынуждены были фотографировать по нескольку раз. Летчики использовали облака, чтобы внезапно появиться из-за них над самым недоступным объектом, в течение нескольких секунд произвести фотографирование, а затем снова уйти в облака; они заходили с запада, откуда гитлеровцы их не ждали, и, преследуемые торопливыми залпами, добывали еще несколько метров или даже десятков сантиметров драгоценной пленки. Так постепенно рождалась карта вражеских укреплений на Висле.

Погода не всегда благоприятствовала летчикам, и снимки нередко получались недостаточно четкими. Поэтому время от времени приходилось совершать вылеты для визуального наблюдения над Варшавой, Гродзиском и Сохачевом. Ходили бреющим полетом и, проносясь низко над землей, не раз пользовались случаем, чтобы расправиться с батареями, особенно досадившими летчикам в предыдущие вылеты, когда они чувствовали себя беззащитными и, словно зайцы, вынуждены были петлять и выкручиваться, уходя от смертельной опасности.

Наконец это трудное задание осталось позади. В январе 1945 года все стали свидетелями молниеносного удара советских войск и частей 1-й Польской армии по укреплениям врага на левом берегу Вислы. Под натиском наступающих войск оборона гитлеровцев трещала и рушилась. Наверное, не раз выручала их та карта, ради которой Матвеев и его товарищи рисковали жизнью.

Теперь и они наконец могли окончательно расквитаться с вражескими зенитками. Летчики на память знали, где находятся огневые позиции зенитных батарей. Знали, откуда подойти и как увернуться от снарядов этих проклятых батарей.

Теперь самолеты нападали и на колонны танков и пехоты, и на железнодорожные эшелоны, и на переправы, и даже на автомашины, не встречая в воздухе почти никакого сопротивления фашистских истребителей.

Позже полк получил новую задачу и перебазировался на освобожденный аэродром в Быдгощи. Отсюда он вел разведку над Дебжно, Вежховом, Злоценцем, Чаплинком и Пилой. Там, под Пилой, и погиб Матвеев...

Капитан Хромы произнес последние слова обычным суховатым тоном, словно нехотя выдавливая их из себя. Он умолк и, встретив мой взгляд, посмотрел на меня в упор. Я выдержал и эту паузу, и этот взгляд, напрасно стараясь отгадать, что же он думает обо мне.

- Кто бы мог подумать, что он погибнет так обычно! - с горечью произнес капитан. - Такой выдающийся ас! Но задание было самым обыкновенным, поэтому гибель Матвеева поразила нас всех своей нелепой случайностью. Такая смерть могла, знаете ли, встретить любого летчика.

Он снова умолк, я тоже молчал. В душе я не мог согласиться с капитаном, что выдающиеся летчики должны погибать необычной смертью. Я подумал только, что капитал Хромы действительно очень любил своего командира, если считал, что и смерть его должна быть героической.

Спустя минуту капитан заговорил снова и уже больше ни разу не взглянул на меня. Казалось, он пришел к выводу, что ничего особенного не произойдет, если я узнаю более подробно о некоторых обстоятельствах гибели Матвеева.