— Я лезу из кожи, детка, чтоб поддерживать форму…, — сказал Ковбой-Трофим и ничто в его одежде, холеном лице с глубокими складками вокруг рта и небольшой худощавой фигуре, удобно устроившейся в кресле, не напоминало о недавнем сражении, когда стоя за ее спиной он корчился в судорогах оргазма, сотрясавшего легкое, как у ящерицы, почти шуршащее тело без единого волоса на груди и животе, которыми он касался худенькой спины молодой женщины…
— Когда он успел задрать рубаху? — подумала Елена, вспомнив о прикосновениях и, не чувствуя привычной опустошенности в низу живота, в поисках свидетельств, приключившегося с ней, растерянно оглянулась по сторонам огромного кабинета, с тонущей в полумраке дальней частью, густо заставленной растениями в кадках и многочисленными клетками с попугаями всех размеров и мастей, неуклюже ползающими по жердочкам, переваливаясь, свистящими по-хулигански и выкрикивающими что-то…, и несколькими безмолвными, чуть светящимися большими аквариумами с медленными рыбами и такими же медленными пузырьками газа, вяло пробулькивающими сквозь густую зеленоватую воду…, а на стеллажах в простенках между окнами — несколько сумасшедше-дорогих седел и ковбойских сапог фирмы Boots & Saddles из Аризоны, излучавших, несмотря на новизну, густой аромат взапревших лошадей, пыль и крики публики, прибывшей на родео, многочисленные конные акссесуары из металла и кожи: шпоры, уздечки, плетки, стремена… и пара замечательных кожаных штанов для верховой езды, пристегиваемых спереди, не менее известной фирмы Kate's Saddle Supply, что в Австралии, и тут же глаза наткнулись на цветок-заморыш на подоконнике в металлической консервной банке из-под болгарского зеленого горошка, который только что внимательно разглядывали, то приближаясь, то отдаляясь толчками…, и вспомнила все.
Ковбой-Трофим легко встал, не прилагая усилий, обогнул большой стол и присел рядом, и стал нежно перебирать сухие длинные пальцы Лопухиной с короткики ногтями без маникюра.
— Тяжелая атлетика, теннис, плавание, диета…, — он говорил будто не было перерыва. — Я все еще молод, детка. Правда с гораздо большим трудом… Любая студентка, про барышень Цеха не говорю, сочтет за честь затащить к себе в рот… сама знаешь что. — Он усмехнулся, отошел к окну и принялся разглядывать цветок-заморыш, изредка касаясь его рукой…
— Возраст не скрыть физическими упражнениями, макияжем, инъекциями гормонов или пластическими операциями… Не обижайтесь на банальности, Ковбой… Когда дело доходит до вашей собственной старости, вы сразу теряете критику…, даже рассудок, и начинаете проявлять чрезмерный оптимизм в отношении собственной зрелости и спортивной карьеры…. Наш Вавила говорит, что в старости на смену разуму приходит мудрость… — Она поняла, что грубит, но другой дороги не было и она продолжала, стараясь сгладить резкость своих слов. — Он, разуеется, не имел в виду вас…, но экстраполировать мудрые Вавиловы мысли, заимствованные, как всегда, из чужих источников, скоро станет очень легко…
Она поерзала, осторожно высвободила пальцы из шуршащей ладони Ковбой-Трофима, чтобы быть подальше в случае новой атаки и сказала уверенно и строго, словно она и есть Ковбой, а он — робкая девочка-сирота по имени Лена Лопухина, взрощенная и обученная им почти всему…, кроме большой хирургии, которая никак не давалась:
— Backasswards, на языке нью-йоркских негров означает «через жопу»…, и я не хочу, чтоб, воюя с вашей старостью, мы делали все backasswards.
— У тебя есть идея? — напрягся Ковбой.
— Н-не знаю… Может и есть… Фрэт говорит, что…
— Опять этот дерьмовый Фрэт! Последнее время я слышу о нем все чаще! — взорвался Ковбой. — Кто этот сукин сын, с которым ты обсуждаешь мои личные дела?! Новый сотрудник? Тогда кто разрешил тебе принимать на работу людей без моей визы?! Кто?! Отвечай! — Он опять вырастал, занимая собой пространство гигантского кабинета, почти касаясь головой потолка…
— Корчи у окна мне сегодня все-таки привиделись, — подумала Лопухина и сказала вслух, становясь маленькой девочкой.: — Это не сотрудник, Глеб Иваныч… Это бигль… собака… кобель… английская гончая — beagle harrier… Год назад их привезли из Питсбурга, из лаборатории доктора Хьюза… Семь штук… По вашей просьбе… Фрэт у них предводитель… Вроде, как вы в Цехе…
— Что же рекомендует твой приятель? — поинтересовался Ковбой-Трофим, успокаиваясь. — Не может быть, чтоб он присоветовал такое, чего не знаю я…
— Может.
— Выкладывай!
— Хотите сказать, что готовы следовать советам английской гончей из Питсбурга, штат Пенсильвания? — удивилась Лопухина так искренне, что Ковбой расхохотался.
— Если ты находишь их заслуживающими, почему не последовать. Может, он дело говорит, твой кобель…— И она сразу вспомнила до мелочей свой последний разговор с Фрэтом, забыв удивиться естественности, с которой Ковбой-Трофим отреагировал на рассказ о говорящем бигле…
Она сидела на стуле без спинки перед Фрэтом, посреди небольшой комнаты Вивария, в которой жили бигли, пристегнутые к стенам металическими цепями, привычно вонючей, с постоянно отваливающейся кафельной плиткой, с потеками мочи и воды на полу, чуть присыпанном старыми опилками. В помещение периодически заглядывала настороженная Станислава, ревностно относившаяся к их дружбе…
Елена слегка раздвинула колени, чтобы он мог видеть и чувствовать промежность, и сказала:
— Здравствуй, собака!
— Здравствуйте, мадам! — сказал Фрэт по-русски, осторожно опускаясь на задние лапы, чтоб не испачкать зад на мокром полу.
— Мне нужен совет… — Она нервно похлопала себя по карманам в поисках сигарет и, оглянувшись, продолжала негромко, всякий раз с трудом привыкая к абсурдности происходящего, почти безумного, но неизъяснимо прекрасного, словно снизошла на нее благодать и беседует она с посланником Божьим или инопланетяниным…
Бигль не мог долго смотреть ей в глаза: его собственные тогда наполнялись такой неземной, почти еврейской вселенской тоской, что у безбожницы Лопухиной наворачивались слезы и начинали неконтролируемо капать: тяжелые и густые они не впитывались в халат, но легко скатывались и глухо ударяли об пол… Она думала, что знает о причинах его тоски и своих слез, и от этого становилось тревожно и сладостно, будто давал ей бигль знание, что делало ее сильнее и лучше, и даже чище, хотя казалось, чище — некуда, и знание это сулило исполнение желаний, о которых могла пока лишь догадываться… И были в этих знаниях Ковбой-Трофим и Фрэт, и обоих она любила, не зная кому отдать предпочтение, и требовательный и неутомимый на допросах и… в постели Волошин, обладавший выносливостью Железного дровосека, и Станислава с пурпурным негром Абрамом, и остроумный Вавила, бабник и грибник, для которого хирургия была лишь средством, а не наслаждением, как для Глеба Трофимова, или, как для бигля Фрэта его предназначение служить людям…
— Ковбой-Трофим стареет, — сказала Лопухина, пытаясь поймать желтые глаза бигля. — С этим надо что-то делать, иначе все пойдет backasswards.
— Let it go, madam! — подумал Фрэт и сказал вслух по-русски:. — И пусть идет, мадам! Это биологический закон… Ваш Ковбой стал геронтом и мыслит и живет, как геронт…, хоть и оперирует еще, как Бог…, и вы чувствуете в нем геронта лишь во время занятий любовью…, однако скоро печать старца-предводителя проявится в других делах…, не менее важных…. — Он должен уйти, чтоб его место занял другой: не жадный до денег до одурения, до власти, имеющий принципы и следующий им, способный отказаться от грязных услуг, даже если о них никто не узнает, готовый взять на себя тяжкий труд и очистить Цех от скверны, скопившейся там не без помощи вашего всемогущего старца… и не без вашей…
— Цех не может функционировать нормально на те жалкие гроши, что ему отпускает вороватое государство… и потом изымает руками своих же чиновников… В богатых Штатах, откуда ты родом, трансплантации возведены в ранг клинических экспериментов, и пациент, отважившийся на подобную операцию, оплачиваемую государством, получает доплату за риск…, за страх.., за то, что служит медицинской науке, как нам скоро станут служить бигли…, как космонавт получает свое… Ковбою надо памятник ставить при жизни… и мне, пожалуй, тоже…, а не преследовать, как это делает Волошин.