Примчались мальчишки — те уже успели незаметно сбегать на огород к Дранице. Там действительно была раскопана земля, и они быстро нашли тайник. Под деревом лежала завернутая в рваный мешок брезентовая торба.

Иван Падерин взял торбу, взвесил на большом пальце.

— Ого! — сказал он весело.

Мужики повставали с бревен, обступили Ивана Падерина, однако глядеть при этом друг на друга не могли. На месте остались только Денис Зазыба, которому сделалось неприятно, что взрослые люди начали дурачиться, да еще Романов Рахим, который, казалось, был безразличен ко всему окружающему. Иван Падерин расстегнул торбу, сунул туда руку и вытащил целую стопку бумаг. Подержал в вытянутой руке, потом, разочарованный, отдал их Роману Семочкину. Тот тоже посмотрел на бумаги и с еще большим разочарованием передал Парфену Вершкову.

— Вынимай все! — сказал Силка Хрупчик. Иван Падерин перевернул торбу, встряхнул.

— А я — то думал, — покачал головой Силка Хрупчик, — может, деньги какие они прятали… А тут во-он что! Берите, хлопцы, — сказал он подросткам, — да несите эту писанину в озеро карасям.

— Подожди, Силантий, — заступил ребятам дорогу Парфен Вершков. — Может, что важное, государственное. Надо хорошо посмотреть. Может, какие документы из района. А ты — в озеро! Карасям! Евменович, — позвал он Зазыбу, — погляди, может, и правда что нужно. — Нагнулся, сгреб растопыренной рукой бумаги и понес к Зазыбе.

Зазыба принял их, начал вчитываться.

Парфен Вершков между тем стоял, не отходя, и наблюдал, как Зазыба все больше хмурил лоб, перебирая бумаги. Остальные веремейковские мужики также не сводили глаз с заместителя председателя колхоза. Наконец Зазыба поднял глаза на Парфена Вершкова и, виновато усмехаясь, сказал:

— Глупость одна… Ничего государственного тут нет… Можно и в озеро бросить.

— Тогда зачем же было закапывать Дранице? — не поверил Роман Семочкин.

— И правда, зачем? — удивился Силка Хрупчик.

— Может, Зазыба не все прочитал? — посмотрел на мужиков Роман Семочкин.

— А что тут читать? — отмахнулся Зазыба.

— Так то, что написано, — пошел наседать на Зазыбу Иван Падерин.

— В конце концов, ты сам грамотный, возьми и читай, — сказал ему Зазыба. — Это письма подметные.

— Письма? Целая торба?

— Может, и другие бумаги есть, а мне попались письма.

— И все на веремейковцев? — ошалело таращил глаза Иван Падерин.

— А, следовательно, на кого? — пришел в недоумение Роман Семочкин.

— Во всяком случае, не на тебя, — бросил ему Зазыба.

— Но и не на тебя! — с какой-то открытой завистью сказал Роман Семочкин. — Ты Советской власти служил верой и правдой. А что она тебя малость осадила, так не надо было так стараться. Масея твоего тоже, должно быть, за сильную преданность забрали. Не-е, на тебя писем не писали. Кому было писать?

— Нехай покопаются, — кивнул головой Зазыба, — так, может, найдут и твои.

Мужики подступали к Ивану Падерину — давай читай. Но тот, будто остерегаясь чего, отказался. Тогда позвали Ивана Гоманькова: парень в этом году перешел в шестой класс и на него можно было положиться.

Иван сразу узнал руку своего одноклассника Митьки Драницы, тот писал под диктовку отца.

Первое письмо попалось на Родиона Чубаря. И это удивило веремейковских мужиков — Микита Драница все эти годы, пока Чубарь жил в Веремейках, набивался к нему в друзья.

— «И тогда, — читал Иван Гоманьков, — я пригласил товарища Чубаря Родивона Антоновича к себе. — Дранице, очевидно, очень хотелось, чтобы написано было по-русски. — Пили мы самогонку, которую принес мне Федос из Держинья, а также московскую водку, которую взяли на свои деньги в магазине. Товарищ Чубарь при етом ругал присядателя рика товарища Силязнева, критиковал, также товарища Кочуру, который приезжал вчера в Веремейки. Затем товарищ Чубарь собрался и поехал в поселок Мамоновку к своей полюбовнице Аграфене Азаровой, которая потеряла мужа в филянскую кумпанию. В чем и расписываюсь. Никита Драница».

Было среди бумаг письмо и на председателя Веремейковского Совета Егора Пилипчикова. Послушали и его с неподдельным крестьянским любопытством.

— А это уже про дядьку Дениса, — сказал Иван Гоманьков через некоторое время, отыскав письмо, написанное крупными буквами на листке из ученической тетради.

— Читай! — подбодрили парнишку мужики, им было интересно послушать, о чем писал про своих односельчан Драница. — Что он там про Зазыбу пишет?

Но Гоманьков то и дело оглядывался.

— Ничего, читай, — наступил на ногу ему Парфен Вершков. Тогда Зазыба покрутил головой, усмехнулся.

— И любите ж вы… — но не высказал до конца свою мысль.

— «Сопчаю, — начал читать Иван Гоманьков, — что последнее врэмя я наблюдал за нашим завхозом Зазыбой Денисом Е., которого три года назад прогнали с присядателя и поставили Чубаря. Д. Е. Зазыба молчит, но есть люди, которые не верют ему, потому что он не пьет. В дальнейшем буду также отписывать вам и пиридавать через мою бабу, так как она возит по пятницам в райвон сливки из Гутянского сипаратора. К сему — Никита Лексеевич Драница».

— Как рашпилем, — покрутил головой Иван Падерин и передразнил Драницу: — «К сему — Ни-кита Ле-е-ксеевич…» Кто бы подумал?

— Так он же про Дениса не очень, а? — посмотрев на всех по очереди, сказал Силка Хрупчик.

Тогда захохотал Роман Семочкин.

— Ишь, как тот пес, никогда блинов не пек — тестом ел!

— А ты рот нараспашку, — сделал придурковатое лицо Парфен Вершков.

Роман Семочкин почувствовал, что разговор с Микиты Драницы может перекинуться на него, и оттого сразу надулся, хотя Парфен Вершков, в сущности, ничего оскорбительного не сказал. Тем не менее Роман уже не на шутку покраснел от злости, которая распирала его и которую он старался сдержать.

Парфену Вершкову Роман Семочкин не отвечал. Он повернулся к Рахиму, буркнул:

— Пойдем… может, немцы уже в деревне, а мы…

— Оно и точно! — нервно засмеялся Иван Падерин. — Пока мы сидим тут, так немцы, может, уже с бабами нашими!..

Но шутку никто не поддержал. Парфен Вершков нахмурился, провел ладонью по сухим губам. Хрупчик тем временем достал из-под бревна упряжь на целого коня — хомут, седелку, дугу — и сказал подросткам:

— Отнесите на конюшню.

— Ты же собирался за клепками ехать? — насмешливо посмотрел на него Зазыба.

— Куда, теперь поедешь! — отвел глаза Силка Хрупчик. Расходились по двое. Сперва двинулся Роман Семочкин, повел куда-то своего Рахима, за ними подались домой Иван Падерин и Силка Хрупчик, Денис Зазыба шел вместе с Парфеном Вершковым, им было по дороге.

Начинался дождь.

Тучи теперь чуть ли не цеплялись за деревенские крыши. Только кое-где в разрывах между ними можно было увидеть небо.

Редкие, но крупные капли дождя падали на черную стежку, протоптанную вдоль заборов, лопотали на огородах по ботве, сбивали придорожную пыль с чистотела, этого чертова серебра, что не успело отцвести.

Гнездо аистов, возвышавшееся на березе возле кладбища, тоже было окутано тучами. Оно то выступало из них на короткое время, и тогда было видно, как стояла там на одной ноге старая аистиха, который год сиротливо прилетавшая сюда, то снова скрывалось.

— А вы тоже, — сказал с укором Зазыба Парфену Вершкову, — пришли на работу! Только сами айда на посиделки, а баб на конюшню послали… Нехай те растаскивают колхозную упряжь, а мы, мол, ни при чем.

— Так оно ж… — замялся Парфен Вершков. — Чубарь куда-то ушел, а ты вот… будто и не хозяин теперь в колхозе. Как сгонял коров, так не только самого на деревне не видать, даже голосу не слышно. А время не ждет ведь. И немцы, ты сам говоришь, в Бабиновичах, и… жатву пора начинать. В другие годы мы уже, считай, кончали таким числом. А тут, как нарочно, этот год, будто одно к одному. К тому же Роман, наверное, правду сказал, колхозов немцы не допустят больше. Так что…

— Не Роману колхозом распоряжаться, — со злостью сказал Зазыба. Своей головой он понимал, что Парфен Вершков прав, беспокойство не напрасное, но сам пока был не способен ни объяснить что-нибудь из того, что волновало людей в Веремейках, ни сделать правильный шаг, чтобы решить, в сущности, неотложное и насущное дело. А дело пока состояло в одном — что-то надо было делать или в колхозе, или с колхозом.