Наоборот, мысль (отдельный выстрел) работает быстрее.

(...)

4 августа 1942

1

Я полил цветы, бедные цветы детдома, цветы еврейского детдома. Пересохшая земля вздохнула.

К моей работе приглядывался часовой Сердит его, умиляет ли этот мирный в шесть часов утра труд?

Часовой стоит и смотрит. Широко расставил ноги.

2

Ни к чему старания вернуть Эстерку. Я не был уверен, в случае успеха окажу я ей этим услугу или поврежу.

- Где она попалась? - спрашивает кто-то.

Быть может, не она, а мы попались (что остаемся)?

3

Я написал в комиссариат, чтобы выслали Адзя: недоразвит и злостно недисциплинирован. Мы не можем из-за какой-нибудь его выходки рисковать детдомом. (Коллективная ответственность.)

4

На Дзельную покамест одну тонну угля - к Розе Абрамовне. Кто-то спрашивает, в безопасности ли там уголь?

В ответ улыбаюсь.

5

Пасмурное утро. Половина шестого.

Будто и нормально начался день. Говорю Ганне:

- Доброе утро.

Она отвечает удивленным взглядом.

Прошу:

- Ну улыбнись же!

Бывают бледные, чахлые, чахоточные улыбки.

6

Пили вы, господа офицеры, обильно и вкусно - это за кровь; в танце позванивали орденами, салютуя позору, которого вы, слепцы, не видели, вернее, делали вид, что не видите.

7

Мое участие в японской войне. Поражение - крах.

В европейской войне: поражение - крах.

В мировой войне...

Не знаю, как чувствует себя и чем чувствует себя солдат победоносной армии...

8

Журналы, в которых я сотрудничал, закрывались, распускались обанкрочивались.

Издатель мой, разорясь, лишил себя жизни.

И все это не потому, что я еврей, а что родился на Востоке.

Печальное могло бы быть утешение, что и пышному Западу худо.

Могло бы быть, да не стало. Я никому не желаю зла. Не умею. Не знаю, как это делается.

9

"Отче наш, иже еси на небеси..."

Молитву эту изваяли голод и недоля.

Хлеба насущного.

Хлеба.

Ведь то, что я переживаю, было. Было.

Продавали вещи и одежду за литр керосина, за килограмм крупы, за рюмку водки.

Когда один юнак, поляк, дружески спрашивал меня в комендатуре, как я выбрался из блокады, я спросил, не мог бы он "что-нибудь" по делу Эстерки.

- Конечно, нет.

Я поспешил сказать:

- Спасибо на добром слове.

Эта благодарность - бескровное дитя нищеты и унижения.

10

Я поливаю цветы. Моя лысина в окне такая хорошая цель.

У него винтовка. Почему он стоит и смотрит?

Нет приказа.

А может, в бытность свою штатским он был сельским учителем, может, нотариусом, подметальщиком улиц в Лейпциге, официантом в Кёльне?

А что он сделал бы, кивни я ему головой? Помаши дружески рукой?

Может быть, он не знает, что все так, как есть?

Он мог приехать лишь вчера, издалека...