Глава 26. Развязка.

Потянулись одинаковые серые и скудные словно тюремная пища дни. Так уж получилось, что строители держались обособленно от нас, летчиков. Ребята предприняли несколько попыток сблизиться, совместно переносить тяготы заключения, но не смогли преодолеть непонятного, ледяного холода отчуждения. Возможно гражданские считали экипаж виновником своих злоключений. Чеченцы никого из пленников не трогали. Не оскорбляли. Не заставляли работать. Кормили правда впроголодь. Иногда выпускали во двор посидеть, отогреться на горячем летнем солнышке после влажной стылости погреба. Время шло медленно будто в забытьи. Лето сменила осень. Вестей о выкупе, об освобождении все не было. На работы нашу группу не гоняли. Сказывалось покровительство Гоши. Но иногда подвал использовался под перевалочный пункт для других узников, пленных, заложников. Временные постояльцы шепотом рассказывали об ужасах чеченского заточения, о тяжелом, рабском труде на новых рабовладельцев, о оскорблениях, побоях, издевательствах, бескормицу. Среди прошедших через нашу скорбную обитель оказывались похищенные в городах России молодые мужчины, солдатики, уволенные в запас и до бесчувствия пившие в поездах с незнакомыми попутчиками, родственники богатых людей, сами богачи или те, кого чеченцы посчитали достаточно обеспеченными, чтобы заплатить выкуп. Среди последних ходили страшные истории о тех за кого отказались платить. Кровь стыла в жилах от описания ужасных пыток и страшной казни. Из внешнего мира доносилась только тщательно отсортированная и просеенная хозяевами-чеченцами информация о происходящих событиях. Неожиданно на слуху появился генерал Лебедь и тут же начал пользовался у боевиков огромной популярностью и уважением. После заключенных в Хасавьюрте мирных соглашений, фактически подтверждавших статус независимой Чечни и её победу в этой несчастливой для России войне, чеченцы плясали всю ночь национальный воинственный танец, пели песни и палили в Луну из всех стволов. Через несколько дней Гоша с гордостью демонстрировал вырезанную из российской газеты фотографию бравого, немного под шафе генерала, облаченного в презентованную победителями белоснежную бурку и такую же сдвинутую набекрень папаху. Руками, радостно скалящийся отставной воитель, сжимал дареную шашку в дорогих ножнах, а крепкими лошадиными зубами намертво прикусил непомерно длинный, кажущийся шутовским на фоне воинственных причандалов мундштучок с сигареткой. - Вот кто понял чеченцев, наш гордый народ, нашу вольную душу, - потрясал фоткой бывший спецназовец. - Боевой генерал! Не то, что эти паркетные дешевки, продажные шаркуны. - Пародоксально, но Гоша с одной стороны болезненно воспринимал бедственное состояние и нелепое, безответственное руководство российской армией, ее поражения, а с другой радовался победам боевиков, в кои и сам вносил посильный вклад. Откровенничал правда только со мной, на ходу, не задерживаясь. Я не стал комментировать увиденное. Больно стыдно. Вернувшись в подвал, рассказал все своим товарищам по несчастью. - Говоришь, в бурке, с саблей? - Удивился второй пилот. - Не подобает это русскому генералу. Кем он служил в Афгане? Не припомните? Механик развел руками, мол откуда, столько воды утекло, я тоже покачал отрицательно головой. Мы знали, что Лебедь прошел Афган, но в те времена встречаться с ним не пришлось. - Наверно ротой, батальоном командовал. - Так, что же его боевым генералом чечены кличут? Боевой генерал - это генерал командовавший войсками в бою, одерживавший победы. А какие такие победы генерал Лебедь одержал? Не припомню. - Он у Белого Дома, на стороне демократов воевал. - Встряла в разговор женщина-строитель. С его танка сам Ельцин выступал. - Это не то. Там войны как-раз не наблюдалось. Сам присутсвовал, знаю. Возразил ей пожилой прораб. - Страшно было жуть, а до войны дело не дошло. - На стороне демократов... Да он только и делал, что то отводил бригаду, то вновь гнал к Белому Дому. Прикажет Ельцин - он Есть!, прикажет маршал - снова Есть! так и докатался до заместителя Главкома ВДВ. - Уточнил второй пилот. Сам я молчал, далеко находился в те дни от Белого Дома. Но наслушался от людей многого, сложил свое мнение. Теперь не интересовали меня ни белодомовские события, ни люди в них участвовавшие. Видел в то время другие картинки, похлеще.

- Ладно, пусть не у Белого Дома, не в Афгане, а в Приднестровье он уж точно всех пораскидал, умиротворил. - Не унималась почитательница Лебедя. - Вот и здесь, на Кавказе, только появился сразу мир установил. Соглашения заключил. - Черт его знает, как и сказать о Приднестровье. Лично мне, более симпатичен тот комбат саперного батальона, что не выдержал, поднял по тревоге личный состав и своими, страшно ограниченными силами отбил первую, самую серьезную атаку молдавской полиции, создал костяк будущих вооруженных сил Республики. Лебедь же тянул до последнего, выжидал, а потом пугнул, побряцал железом, пообещал накостылять и тем, и другим. Не разбираясь. Приднестровье-то, совсем другого ждало. Я, считаю, не умиротворил генерал, просто загнал ситуацию в патовое состояние, а сам перебрался спокойненько в Москву. Нет, парни, не люб мне, что-то этот кавалерийский генерал, ох не люб. Но, это лично мое мнение. Никому не навязываю. - Подвел итог второй пилот. Обитатели подвала много спорили, обсуждая ситуацию по тем отрывочным сведениям, что достигали нашего узилища, но к окончательному решению, общему для всех так и не пришли. Стали короче дни. Начались дожди. Вместе с утренними заморозками пришло долгожданное освобождение. Первым об обмене сообщил сияющий от радости Гоша. Он сделал все, что мог для обмена, но сам на заключительном этапе присутствовать по каким-то соображениям не мог. Бог с ним. Мы не стали прилюдно показывать чувства, только пожали друг другу руки на прощание. Считанные минуты заняли сборы. Рассаженные по потрепанным Нивам едем извилистой горной тропой вниз, на равнину. К свободе. Дорога ведущая на волю разбита, покрыта серой, вязкой, какой-то ненатуральной, полужидкой субстанцией, лишь отдаленно напоминающей нормальную российскую грязь. Машины пробуксовывают, скользят, но водители не сбавляя скорости, в волнах и брызгах жижи, проходят крутые повороты, пологие спуски. От шоферского ухарства замирает сердце. Весь этот слалом напоминает последний вылет, когда подобными виражами уходили от обстрела зениток. Тогда это имело смысл, а сейчас? Все, к счастью закончилось благополучно. Возле небольшого сельца нас высадили из машин. По колено в грязи, чертыхаясь, еле вытягивая вязнущие ноги, побрели к месту обмена, конвоируемые чеченцами. Какой дурак надумал проводить обмен именно здесь? На небольшой площадке, такие же как и мы заляпанные грязью, стояли российские солдаты и офицеры. Позади них разложены непонятные, продолговатые, тюки или снопы, прикрытые завазюканными, потерявшими цвет, грязными, солдатскими, грубого сукна одеялами с неприменными полосками. - Привели? Всех? - Спросил офицер старшего из чеченцев. - Всэ здэс, началнык. Посмотри, здоровые, сытые, цэлие. В плэн хуже брали. Самы нэ ели, их кармыли. Нэ в плену, в гастях билы. - Ладно. Предъявите ваши документы, я сверю со списком, - Хмуро оборвал его федерал, всем видом давая понять, что гражданские пленники, всего лишь досадная обуза, довесок к чему-то действительно для него, как военного человека, нужному и важному. Люди по очереди называли себя, передавали офицеру документы и переходили через невидимую черту на сторону армейцев. - Так, с этим делом закончили. Все действительно в полном порядке. Теперь о двухсотых. Не вижу пока. - Обратился к чеченцу офицер. Звания его разобрать я не мог, погоны скрывались под откинутым меховым воротником куртки. - Опаздывают люди, выдыш какой дороги. Грязь. Подождем, покурым. С обеих сторон закурили. Потянулись струйки дыма. Солдаты великодушно предложили курево и освобожденным. С непривычки немного закружилась голова. Последний раз я курил в гостях у Гоши. Потом, мы редко встречались. При встречах не просил у него ничего для себя лично, а он и не предлагал. Пленникам же курева не полагалось, видимо не хватало самим чеченцам. Наконец, шлепая подспущенными скатами по грязи, появился старенький, с простреленной и залатанной фанеркой, кабиной, принадлежавший раньше армии Урал. Боевики залезли в кузов и начали вынимать замотанные в обрывки палаточной ткани тела солдат. Трупы переносили на сторону федералов и складывали рядком возле нашей группы. Оскаленные провалы ртов. Кровоподтеки. Оторванные кисти, ступни с грязноголубыми осколками костей. Женщина не выдержала, завыла, зарыдала, остальные отвернулись. Уж слишком тяжелое зрелище. Старший из боевиков передал федералам замотанные в обрывок камуфляжной ткани медальоны и сохранившиеся документы. - Это все, командыр. Офицер подошел к лежащим на земле останкам солдат. Откинул носком ботинка ткань с одного, другого. - Пытали! ... Вот - уши обрезаны, вот - глаза выколоты, а у этого ... вообще... - Ну не можете вы ... без этого. - Зло ткнул пальцем в чеченца. - Эй, ты, не хочешь - не бери свою падаль. Пусть твоих вояк шакалы жрут. Спасибо скажи, что пособирали. Будешь много выступать - рядом ляжешь! - Боевик молниеносно перехватил автомат, ткнул ствол в направление офицера. Еще мгновение и с обоих сторон на протвника оказались направлены автоматы, пулеметы, подствольные гранатометы. Буксуя колесами, надсадно гудя движком, вылезла из ложбинки невидимая раньше БРДМка с грозно вытянутым в сторону Урала рыльцем крупнокалиберного пулемета. Из невидимых щелей вынырнули чеченские боевики с РПГ, нацеленным на бронемашину. - Ладно, ладно. Все путем, все в норме. Убери пушку. - Сам убери сначала. - Так, давай одновременно. Идет? - Давай. Опустил автомат офицер, за ним, на долю секунды позже, боевик. - Пусть все возьмут оружие на предохранитель и переведут в положение за спину, - предложил офицер. - Иначе мы наломаем дров, а дело не сделаем. Пострелять еще будет время, но не сейчас и не здесь. Согласен? - Согласен. - После гортанной команды и федералы и боевики закинули оружие за спину. Гранатометчики положили РПГ в кузов Урала, БРДМ закашляла синим дымом, истерично взвыла раздолбанной за долгую нелегкую жизнь трансмиссией и попятилась задом на прежнее место. Все успокоились и вновь потянулись за сигаретами. Закурили. - Ладно. Считай приняли. Забирайте своих. - махнул рукой офицер. И не удержавшись добавил. - Они целее. Наши такими делами не балуются. Чеченцы промолчали, принялись переносить на свою сторону трупы боевиков, предварительно откидывая укрывавшие их одеяла. Бородатые люди брали мертвые тела сородичей, бережно поднимали с земли и несли к грузовику под слова каких-то не то проклятий, не то молитв. Три тела, однако, остались лежать в грязи. - Что же этих забыли? - Спросил федерал, ткнув пальцем в лежащих на земле. - Нэ наши, - коротко бросил старший боевиков. - Как не ваши? - Удивился офицер. - Они же на вашей стороне воевали. Снайперша, мать ее разтак, двое других - пулеметчики. - Воевали - нэ воевали. Нэ наши. Пусть их свои зарывают. Нам они нэ нужны. Нэ мусульмане. Наемники. Хотите, тут заройте, нет - так оставьте. - Он презрительно сплюнул, повернулся и пошел не прощаясь и не оглядываясь к своему дрындулету. Его прямая, затянутая в кожанку спина выражала полное призрение и неуважение остающимся на месте обмена противникам, потому шел легко, не горбясь. Казалась грязь не липнет, не тянет назад крепкие ноги в коротких десантных сапогах. Я посмотрел на брошенные чеченцами тела. Двое молодых парней в покрытых кровью и грязью комуфляжных костюмах, с вывернутыми наружу серыми полотняными карманами, лежали запрокинув русоволосые головы, с открытыми, тусклыми, не поймешь уже какого цвета глазами, с топорщащимися скобками усов, в волосках которых застряли комочки земли, грязи, спекшейся черной крови. Третьей лежала девушка или молодая женщина, светловолосая, с мучительно напряженным худощавым лицом, серыми глазами, с руками вытянутыми вдоль туловища и судорожно сжатыми в окостеневшие навечно кулачки. Ее камуфляж был разодран и затем впопыхах, неловко вновь заправлен. С одной стороны брюки не дотянули до пояса, разошедшиеся клочки защитной ткани оголяли восковое женское бедро и край на удивление белой среди всеобщей грязи, короткой полотняной рубашонки, отороченной кружавчиками. Кто эти трое? Какого черта им было нужно на этой нелепой войне? На каком краю земли ждут их матери? Они стали наемниками при жизни. Я не жалел их, более того будь они живы я презирал бы их, ненавидел, желал им погибели. Но теперь... Не знаю. Ненависти в сердце уже не осталось. - Что с этой падалью делать, товарищ подполковник? - Спросил один из ранее молчаливо присутствовавших офицеров. - Зарыть. - Коротко приказал тот. Чертыхаясь и скользя бутсами по грязи, один из солдатиков поплелся к БРДМ и вернулся с лопатой. По очереди, с перекурами бойцы выкопали три неглубокие ямки, спихнули туда ногами тела погибших и закидали комками тяжело срывающейся с лопаты жижи. - Все? Двинули. - Скомандывал подполковник и живые, неся на носилках мертых, потянулись продавленной бронемашиной колеей к ложбинке. Рядом с БРДМ стояли несколько вездеходов и автобус, наподобие того, что возил нас давнымдавно на аэродром к вертолету и обратно в Грозный. Теперь корпус вертолета ржавел в предгорье Кавказа, экипаж и пассажиры возвращались в Россию, оплаченные и принятые по счету словно дорогостоящий штучный товар. Дудаев - мертв, разнесенный в клочья ракетой с ночного истребителя. Грозный контролировался толи боевиками, то-ли федералами, то-ли совместными комендатурами. Война на Кавказе замирала под сенью снующего туда-сюда миротворца Лебедя. Для нас Чечня закончивалась военным аэродромом, куда прилетел выделенный армейским командованием вертолет. Согласно полученным указаниям в Ростове освобожденных пленников ждал арендованный фирмой небольшой пассажирский самолет чешской постройки, готовый доставить вчерашних заложников в Москву. Вертолет, задерживался с вылетом. Летчики матерясь ожидали завязших в бездорожье навязанных начальством журналистов-телевизионщиков. Я вышел размять ноги, перекурить. Тем временем подошла еще одна компания внеплановых пассажиров. Подсчитал возможный перегруз, чертыхнулся и втайне пожелал, чтобы машина просто не оторвалась от земли. Занятый такими печальными мыслями, не заметил как сзади кто-то неслышно подошел и легонько похлопал по плечу. Резко обернулся. На рот мне легла ладонь. - Тш! Тихо, майор. Это я, Гоша. Отойдем-ка в сторонку, не будем мозолить глаза. Действительно, это пришел он, помолодевший, одетый в ладно, привычно, сидящую на нем форму разведчика-десантника, такой каким я помнил его по Афгану, в бело-голубой тельняшкой выглядывающей из распахнутой на груди гимнастерки. Я обнял парня за плечи, пожал, вынырнувшему из прошлого, другу руку. И тут вдруг понял, что это только образ, маскировка. Гоша увлек меня за штабель зеленых ящиков из под боеприпасов, затянутый поверху маскировочной сетью. - Ты с ума сошел! В фильтрационный лагерь захотел? - Э, времена теперь не те. Кончаются лагеря, если уже не закончились. Наша победа. Но я здесь по другому делу. Твоему. Слушай, не знаю как другим, а тебе в Ростов нельзя. Убъют. Такое дело. Получили мы деньги за вас. Все точно. Но человек передавший бабки, тут же предложил еще приплатить, если мы тебя ... - Он провел ребром ладони по горлу. - Не знаю, чем ты кому-то допек, но получил намек. Должны тебя в Растове на аэродроме убрать. Не мои люди, другие... Мой тебе совет, под каким нибудь предлогом не лети в Москву, а на поезде дуй домой, в Харьков, отсидись там, осмотрись, разведай обстановку, а потом действуй по обстоятельствам. Не маленький, сам приймешь решение. Документы у тебя в порядке. Деньги я привез. На билет, на первое время вполне хватит. Держи. - Спасибо, друг. - Взял из проятнутой руки сверток, сунул неглядя в карман. Обнял Гошку. - Так это ты ради меня рисковал? Маскарад с переодеванием устроил... А если бы попался? - А, пустое. - Он провел рукой по форме. - Будто на десяток лет помолодел. Все же хорошее было время. Мы - молодые, жизнь - простая. Четко знали кто друг, кто враг. - Гоша тяжело вздохнул. - Тогда ты меня спас, теперь я тебе немного помог. Долг платежом красен. Так в школе учили. Ладно, хоть ты и неверный, но да поможет тебе Аллах. Прощай. Бывший спецназовец, бывший рабочий, студент, а ныне полевой командир Ичкерийской армии, повернулся и также неслышно как подошел, исчез, расстворился среди снующего по площадке военного и гражданского люда, нагромождения ящиков, тягачей, автокранов. Перегруженный борт наперекор моим расчетам и здравому смыслу все же взлетел и взял курс на Ростов, пошел ревя движками, не поднимаясь высоко над землей покрытой холодной, вязкой, засасывающей грязью. В Ростове я проделал все предложенное бывшим спецназовцем. После приземления на военном аэродроме, уговорив паренька телефониста, позвонил в Харьков и записал на автоответчик Димыча сообщение о своем освобождении. Говорить о возможном скором приезде не стал, по известным соображениям. Наоборот, сказал, что вылетаю в Москву на самолете, арендованном фирмой. Подойдя к группе недавних заложников, с озабоченным видом отозвал в сторону второго пилота и выложил часть полученной от Гоши информации. Потом добавил. - Только-что говорил с Харьковом, у них вроде все спокойно. Во всяком случае те, кто меня заказал, наверняка не появлялись. Посему, вы все, без меня, летите в Москву. Мне же туда дорога пока заказана. Ты, побудь за старшего. Остальным о моем решении не говори, наоборот, мол догонит группу перед посадкой. Дела сердечные побежал кое-какие решать по-быстрому. А потом, как время истечет, скажешь - Видимо загулял командир. Что ждать. Сам доберется. Лады? - Не нравится мне все это. Почему тебя одного, заказали? - Наверно, считают главным виновником аварии, потери вертолета. Или наоборот, спасения людей. Всех перебить не по зубам, а одного кончить, остальных припугнуть - это в их силах. Во всяком случае, ни о ком другом Гошка не упоминал. Деньги ему только за меня давали. - Так он тебе кореш? - С Афгана за ним должок оставался. Вот он и отдал. Бывший спецназовец, разведчик. Награды его контрактники украли, самого прикладом двинули, еле очухался, дом снарядом разнесло... Мой заместитель только присвистнул. - Такие люди против нас воюют! Теперь понятно, чего нас не очень мурыжили, документы вернули. Так он тебя сразу узнал?