Констанца, которую честолюбие и нежные чувства побуждали больше чем кого-либо участвовать во всеобщем веселье, воспользовалась этим моментом, чтоб высказать принцу свою благодарность. Энрико тщетно пытался себя пересилить: он выслушал любезные речи принцессы с таким волнением и был так смущен, что даже не смог найти ответа, который требовала от него благопристойность. Наконец, будучи не в силах сдержаться, он подошел к Сиффреди, которого этикет обязывал находиться поблизости от персоны государя, и сказал ему шепотом:

— Что вы делаете, Леонтио? Бумага, которую я вручил вашей дочери, имела другое назначение. Вы предаете…

— Государь, — прервал его Сиффреди твердым тоном, — подумайте о славе вашего имени. Если вы откажетесь выполнить желание короля, вашего дяди, то потеряете корону Сицилии.

Сказав это, министр быстро отошел от него, чтоб не дать ему возможности ответить. Энрико пребывал в величайшем смущении; его волновали тысячи противоположных ощущений. Он гневался на Сиффреди, так как чувствовал себя не в силах покинуть Бианку, и, колеблясь между ней и славой своего имени, довольно долгое время не знал, что ему выбрать. В конце концов он все-таки принял определенное решение и, как ему казалось, придумал способ сохранить дочь Сиффреди, не отказываясь от трона. Он притворился, будто хочет подчиниться воле Рожера, а сам вознамерился хлопотать в Риме об освобождении от брака с кузиной, надеясь тем временем привлечь к себе благодеяниями вельмож королевства и настолько укрепить свою власть, чтоб избавиться от выполнения неугодного ему пункта завещания.

Приняв это решение, он успокоился и, обернувшись к Констанце, подтвердил ей то, что великий канцлер огласил перед собранием. Но в то самое время, когда он настолько изменил самому себе, что обещал на ней жениться, в залу совета вошла Бианка. Она явилась по приказу отца исполнить свой долг перед принцессой, и при входе до слуха ее долетели слова Энрико. Вдобавок Леонтио, желая отнять у дочери всякие сомнения относительно постигшего ее несчастья, сказал, представляя ее Констанце:

— Дочь моя, выразите ваше почтение королеве; пожелайте ей сладость цветущего царствования и счастливого брака.

Этот жестокий удар сразил несчастную Бианку. Она тщетно попыталась скрыть свои страдания; лицо ее попеременно то краснело, то бледнело, и она дрожала всем телом. Тем не менее принцесса не возымела никаких подозрений; она приписала нескладность ее приветствия замешательству юной особы, воспитанной в уединении и непривычной ко двору. Но иначе обстояло дело с молодым королем: вид Бианки лишил его самообладания, и отчаяние, которое он прочел в ее глазах, потрясло его до глубины души. Он не сомневался, что, руководствуясь внешними признаками, она поверит в его измену. Если б ему удалось с ней поговорить, то он не испытал бы такой тревоги; но как мог он сделать это, когда взоры чуть ли не всей Сицилии были обращены на него? К тому же жестокий Сиффреди лишил его всякой надежды на это. Читая в душах обоих влюбленных и желая предотвратить бедствия, которые сила их страсти могла причинить государству, министр искусно вывел дочь из собрания и отправился с ней в Бельмонте, решив по многим причинам обвенчать ее как можно скорее.

Как только они туда прибыли, Бианка узнала весь ужас ожидавшей ее участи. Отец сообщил ей, что обещал ее руку коннетаблю.

— Боже праведный! — воскликнула она, увлекаемая горестным порывом, который даже присутствие отца не в силах было подавить, — какие ужасные пытки готовите вы для несчастной Бианки!

Отчаяние девушки было так сильно, что сознание покинуло ее; тело поледенело: холодная и бледная, упала она на руки отца. Он был тронут, увидев ее в этом состоянии, но хотя живо сочувствовал ее страданиям, все же не изменил своего первого решения. Наконец, Бианка пришла в чувство, скорее от острого ощущения горя, чем от воды, которую Сиффреди прыскал ей на лицо. Открыв томные очи, она увидала отца, который старался ей помочь, и сказала ему почти угасшим голосом:

— Мне стыдно, сеньор, что я обнаружила перед вами свою слабость, но смерть, которая не замедлит прекратить мои муки, вскоре освободит вас от несчастной дочери, позволившей себе располагать своим сердцем без вашего согласия.

— Нет, дорогая Бианка, — отвечал Леонтио, — вы не умрете, и ваша добродетель снова восторжествует над вами. Сватовство коннетабля делает вам честь; это самая видная партия в королевстве…

— Я ценю его самого и его заслуги, — прервала Бианка речь отца. — Но, сеньор, король позволил мне надеяться…

— Дочь моя, — прервал ее Сиффреди в свою очередь, — я знаю все, что вы можете сказать по этому поводу. Мне известно ваше чувство к нашему монарху, и я не порицал бы его при других обстоятельствах. Я даже всячески старался бы устроить ваш брак с Энрико, если бы его слава и интересы государства не обязывали его взять в супруги Констанцу. Покойный король назначил его своим преемником только при условии, что он женится на принцессе. Неужели вы хотите, чтоб он предпочел вас сицилийской короне. Поверьте, что я страдаю вместе с вами по поводу поразившего вас жестокого удара. Но поскольку мы не можем противиться року, то сделайте над собой великодушное усилие; никто в королевстве не должен знать, что вы обольстились легкомысленной надеждой: этого требует ваша честь. Чувство, которое вы испытываете к королю, может подать повод к неблагоприятным для вас слухам, и единственное средство предохранить себя от них — это выйти замуж за коннетабля. Наконец, Бианка, теперь уже поздно рассуждать: король променял вас на трон, он женится на Констанце. Я дал слово коннетаблю; прошу вас его не нарушать, и если для вашего согласия необходимо, чтобы я использовал свою власть, то я вам это приказываю.

Сказав это, он покинул ее, чтоб дать ей возможность обдумать его слова. Он надеялся, что, взвесив основания, приведенные им с целью заставить ее добродетель преодолеть сердечную Склонность, она согласится отдать руку коннетаблю. И, действительно, он не ошибся. Но чего стоило печальной Бианке принять это решение! Она пребывала в состоянии, достойном величайшей жалости. Скорбь по поводу измены Энрико, подтвердившей ее предчувствия, и необходимость, теряя его, отдаться человеку, которого она не могла полюбить, так угнетали бедную девушку, что каждая минута превращалась для нее в новую пытку.

— Если мое несчастье неизбежно, — восклицала она, — то как воспротивиться ему, не лишившись жизни? Безжалостная судьба, к чему обольщала ты меня сладчайшими надеждами, если собиралась ввергнуть в бездну отчаяния? А ты, вероломный любовник, обещавший мне непоколебимую верность, ты отдаешься другой! Неужели ты мог так быстро забыть данную мне клятву? Пусть же небо в наказание за твой жестокий обман превратит брачное ложе, которое ты собираешься осквернить клятвопреступлением, из источника наслаждений в источник раскаяния! Пусть ласки Констанцы вольют яд в твое вероломное сердце! Пусть твой брак будет так же ужасен, как и мой! Да, предатель, я выйду за коннетабля, которого не люблю, чтоб отомстить самой себе, чтоб наказать себя за то, что столь неудачно выбрала предмет своей безумной страсти. Коль скоро религия запрещает мне посягать на свою жизнь, я хочу, чтоб остающиеся мне дни стали мрачной цепью страданий и печалей. Если ты еще сколько-нибудь любишь меня, то я отомщу и тебе тем, что на твоих глазах брошусь в объятия другого; а если ты окончательно меня позабыл, то Сицилия, по крайней мере, сможет гордо назваться родиной женщины, покаравшей себя за то, что слишком легкомысленно отдала свое сердце.

Вот в каком состоянии провела эта печальная жертва любви и долга ночь, предшествовавшую ее браку с коннетаблем. Сиффреди, убедившись на следующее утро, что она готова исполнить его желание, поторопился воспользоваться этим благоприятным настроением. Он в тот же день вызвал коннетабля в Бельмонте и тайно обвенчал его с дочерью в часовне замка. Что за день для Бианки! Мало того, что она отказалась от короны, потеряла возлюбленного и должна была отдаться ненавистному человеку, ей приходилось еще сдерживать свои чувства перед супругом, пылавшим к ней пламенной страстью и ревнивым от природы. Этот муж, осчастливленный тем, что она ему досталась, был беспрестанно у ее ног. Он даже не оставил ей печального утешения оплакивать втайне свои несчастья. Ночь наступила, и скорбь Бианки стала еще сильнее. Но что испытала она, когда служанки, покончив с раздеванием, оставили ее наедине с коннетаблем! Он почтительно осведомился о причине ее уныния. Этот вопрос смутил Бианку, и она притворилась, будто ей стало дурно. Муж сперва дался на обман, но ему недолго пришлось оставаться в заблуждении. Действительно, обеспокоенный ее состоянием, он принялся усиленно уговаривать ее, чтоб она легла в постель; но эти настойчивые просьбы, ложно ею истолкованные, вызвали в ее душе такие ужасные образы, что, не будучи в состоянии пересилить себя, она дала полную волю вздохам и слезам. Какое зрелище для человека, мнившего себя у предела своих желаний! Он уже не сомневался, что за унынием супруги скрывалась какая-то угроза его любви. Хотя это открытие ввергло его почти в такое же плачевное состояние, в каком находилась Бианка, однако же у него хватило сил не выдать своих подозрений. Он удвоил заботливость и продолжал настаивать, чтобы супруга улеглась, обещая предоставить ей полный покой и предлагая даже позвать служанок, если только их помощь могла, по ее мнению, несколько облегчить ей страдания. Успокоенная этим обещанием, Бианка отвечала, что только сон может избавить ее от слабости, которую она испытывает. Он притворился, что поверил. После этого они легли в постель и провели ночь, весьма отличную от той, которую любовь и Гименей посылают любовникам, очарованным друг другом.