В каком уголке мира не любят новостей в области театра? В тот день в комедийном доме наблюдался необыкновенный наплыв зрителей. Легко понять, что и я не пропустил этого представления. Я немного волновался, пока не началось действие. Как ни был я убежден в талантах матери и дочери, я все же дрожал за них: такое живое участие принимал я в их судьбе. Но едва они раскрыли рты, как рукоплескания, которыми их встретили, сняли с меня всякий страх. Все оценили Эстрелью как законченную комическую артистку, а Лукресию — как чудо на ролях любовниц. Эта последняя завоевала все сердца. Одни восхищались красотой глаз, другие были тронуты сладостью голоса, и все, потрясенные ее прелестью и живым блеском молодости, вышли из театра очарованные ею.

Граф-герцог, который еще больше, чем я думал, интересовался дебютом этой актрисы, был в тот вечер в театре. Я видел, как по окончании пьесы он вышел, по-видимому, чрезвычайно довольный двумя комедиантками.

Любопытствуя узнать, действительно ли они произвели на него впечатление, я последовал за ним на его половину и, проникнув в кабинет, куда он только что успел войти, спросил:

— Ну, как, ваша светлость? довольны ли вы маленькой Мариальвой?

— Моя светлость, — отвечал он с улыбкой, — была бы крайне привередлива, если бы она отказалась присоединиться к голосу публики. Да, дитя мое, твое путешествие в Толедо было удачным. Я восхищен твоей Лукресией и не сомневаюсь в том, что король посмотрит на нее с удовольствием.

ГЛАВА III

Дебют двух новых актрис вскоре нашумел при дворе; на следующий же день о нем заговорили на утреннем приеме у короля. Некоторые сеньоры в особенности превозносили юную Лукресию; они так привлекательно нарисовали ее портрет, что он пленил монарха. Однако король, не показывая вида, будто слова их произвели на него впечатление, хранил молчание и, казалось, не обращал на них никакого внимания.

Но едва очутившись наедине с графом-герцогом, он спросил, что это за актриса, которую так расхваливают. Министр отвечал ему, что это молодая комедиантка из Толедо, которая в прошедший вечер дебютировала с большим успехом.

— Эта актриса, — добавил он, — зовется Лукресией (имя весьма подходящее для особ ее ремесла); она — знакомая Сантильяны, который так хорошо отзывался о ней, что я счел желательным принять ее в труппу вашего величества.

Король улыбнулся, когда услыхал мое имя, припомнив, может быть, в эту минуту, как я в свое время познакомил его с Каталиной, и предчувствуя, что при данной оказии я окажу ему ту же услугу.

— Граф, — сказал он министру, — я хочу завтра посмотреть на игру этой артистки; я поручаю вам поставить ее в известность.

Граф-герцог, пересказав мне этот разговор и передав волю короля, отправил меня к нашим актрисам, чтобы их предупредить. Это повеление было немедленно исполнено.

— Я прихожу, — сказал я Лауре, которая первой вышла ко мне, — сообщить вам великую весть: завтра среди ваших зрителей будет властелин королевства; министр приказал оповестить вас об этом. Я не сомневаюсь, что вы с вашей дочерью приложите все усилия, дабы оправдать ту честь, которую государь собирается вам оказать; но я советую вам выбрать пьесу, в которой имеются музыка и танцы, дабы показать все таланты, какими обладает Лукресия.

— Мы последуем вашему совету, — отвечала Лаура, — и сделаем все возможное; не наша будет вина, если король останется недоволен.

— Он, безусловно, останется доволен, — сказал я, увидев Лукресию, вошедшую в утреннем туалете, который придавал ей еще больше очарования, чем самые роскошные из ее театральных костюмов. — Он тем более будет доволен вашей любезной племянницей, что больше всего прочего любит танцы и пение; он, может быть, даже почувствует искушение бросить ей платок.

— Я нисколько не желаю, — возразила Лаура, — чтобы он испытал такое искушение; несмотря на свое королевское всемогущество, он может тут натолкнуться на некоторое препятствие к исполнению своих желаний; Лукресия, хоть и воспитана за кулисами театра, обладает добродетелью, и, какое бы удовольствие ей ни доставляли рукоплескания, она все же предпочитает слыть честной девушкой, нежели хорошей актрисой.

— Тетушка, — сказала тогда маленькая Мариальва, вмешавшись в наш разговор, — зачем создавать химеры и самим же с ними бороться? Мне никогда не придется быть в таком затруднительном положении, чтоб отвергать вздохи короля: изящество его вкуса спасет его от упреков, которые он заслужил бы, опустив свой взор до меня.

— Но, обворожительная Лукресия, — сказал я ей, — если бы случилось так, что государь увлекся вами и избрал вас своей возлюбленной, неужели у вас хватило бы жестокости заставить его томиться в ваших сетях, как обычного поклонника?

— Почему нет? — отвечала она. — Да, конечно! И, не говоря уже о добродетели, самолюбие мое было бы больше польщено, если бы я противостояла его страсти, чем если бы ей уступила.

Я немало был удивлен, услыхав такие речи из уст воспитанницы Лауры, и, поздравив эту последнюю с прекрасными нравственными правилами, которые она внушила Лукресии, откланялся дамам.

На следующий день король, которому не терпелось увидать Лукресию, поехал в театр. Сыграли пьесу, пересыпанную пляской и пением, в которой наша юная актриса явилась в полном блеске. Я от начала до конца не спускал глаз с государя и старался прочитать в его взгляде, что он думает. Но король посрамил мою проницательность величественным видом, который он все время сохранял перед людьми. Я лишь на следующий день узнал то, что жаждал услышать.

— Сантильяна, — сказал мне министр, — я только что от короля, который говорил со мной о Лукресии так оживленно, что я не сомневаюсь в его увлечении этой юной актрисой; а так как я сообщил ему, что это ты выписал ее из Толедо, то он выразил желание поговорить с тобою наедине. Иди немедленно к дверям его опочивальни; там уже отдано приказание тебя впустить. Беги же и возвращайся поскорее, чтобы дать мне отчет об этом разговоре.

Я прежде всего полетел к королю и застал его одного. В ожидании меня он ходил взад и вперед большими шагами, и казалось, что мысли его сильно заняты. Он задал мне несколько вопросов о Лукресии, историю коей заставил меня рассказать. Затем он спросил, не было ли уже у этой маленькой осе бы каких-нибудь галантных приключений. Я смело утверждал, что нет, несмотря на рискованность подобных утверждений; это, как мне показалось, доставило королю большое удовольствие.

— Если так, — подхватил он, — то я выбираю тебя своим ходатаем перед Лукресией; я хочу, чтобы она при твоем посредстве узнала о своей победе. Пойди, извести ее об этом, — прибавил он, вручая мне шкатулку, в которой было драгоценных камней больше чем на пятьдесят тысяч эскудо, — и скажи, что я прошу ее принять этот подарок в ожидании более прочных знаков моей страсти.

Прежде чем исполнить это поручение, я зашел к графу-герцогу, которому в точности передал все, что говорил мне король. Я ожидал увидеть министра скорее огорченным, нежели обрадованным, ибо воображал, как уже сказано, будто он сам имеет сердечные виды на Лукресию и с горестью узнает, что государь стал его соперником. Но я ошибался. Он не только не казался обиженным, но, напротив, проникся такой радостью, что, не будучи в силах ее скрыть, обронил несколько слов, которые я немедленно принял к сведению.

— О, клянусь богом, Филипп! — воскликнул он, — теперь я вас держу крепко! Вот когда дела начнут вас пугать!

Эта апострофа раскрыла передо мной весь маневр графа-герцога: я понял, что сановник, опасаясь, как бы государь не вздумал заняться серьезными делами, пытался отвлечь его удовольствиями, более подходящими к его характеру.