Он пристально посмотрел в глаза полковнику, но Нестеров выдержал этот взгляд. Он еще подумал о змее, но та больше не появлялась.

-Вы бодливая корова, которой почему-то дадены рога, - сказал он собеседнику.

-Именно поэтому англичане отправляют в Россию мясо больных коров. И все это вместе с тем, что вы прочитали, называется демократией. О которой вы так все мечтали. Можно, конечно, фрондерить и не быть демократом. Но тогда Запад перестанет помогать. Про больных коров кто знает, кроме нас с вами? С голодухи ведь и падаль сожрешь! Наступает время правых, полковник. Приятно быть в тихой, сытой оппозиции, и теперь получается, что самые прозорливые люди - консерваторы. Они всегда, как им теперь кажется, говорили то, что думали. В то время как остальные были в заднице и помалкивали, а теперь вот повылезли и говорят, что очень им обратно в эту задницу не хочется. Но ничего для этого не предпринимают.

-Но это не все. Конечно, - сам себя перебил Морони, - кое-что будет, конечно, пущено на самотек. Например, стоимость бензина для владельцев автомашин. Чем меньше будет машин, тем удобнее проехать. Что для этого надо. Пользуясь общей разрухой? - и сам же ответил: - Разбавлять этот бензин, и постепенно машин будет еще меньше. А проблем у вас - больше и больше. Кстати, еще Бжезинский говорил, что контролировать такую большую страну, как Советский Союз, очень сложно, надо бы его уменьшить, и тогда ваш приятель Моисеев, который опознал меня, сможет съездить в зарубежную поездку на Украину. За чернобыльским салом.

Морони болтал как сумасшедший, а Нестерову хотелось поговорить о Винченце, но Морони никакой новой информации не давал, и пару раз обмолвился и хотя впрямую не сказал, но Нестеров уже понял: Винченца тоже была подвержена психотронным экспериментам. И кое-что из ее памяти было стерто.

Зазвонил телефон. Морони прервал монолог и взял трубку. В ответ, видимо на "добрый день", он коротко бросил: - а Нестеров подумал, что в ответ на "добрый день" отвечают "добрый" только очень закомплексованные люди, которым, впрочем, временно кажется, что они очень сильные.

Морони говорил бы еще. Видимо, трепотня сегодня была его силой.

- Скажите, - прорвался в паузу Нестеров, - каким образом наш сегодняшний разговор соотносится с тем, что вы говорили в прошлом году в аэропорту Анкона о России, о служении ей, о том, что вы виноваты перед той страной, где вы родились?

- Милый полковник, - сказал Морони, - России сегодня две. Мы служим разным, но когда вы недобираете очки, я вам их часто дарю, не так ли?

Это было правдой. Но почему?

Нестеров чувствовал себя неуютно и вскоре, распрощавшись с Морони, подписал у него пропуск на выход и поехал в лифте вниз. Он узнал мало, но сама тональность разговора подсказала ему многое.

Мельком взглянул он на пропуск, потом на часы, увидел, что Морони дал ему десять минут лишних, и, не доходя до выходной двери, плюхнулся в мягкое кожаное кресло и прикрыл глаза рукой.

Почему-то подумалось ему о Боге.

Когда он пришел в себя и взял пропуск с тем, чтобы, выходя на улицу, отдать его роскошному привратнику в форме, то на обратной его стороне вдруг увидел что-то написанное рукой Морони:

Он прочитал: "Минут десять посидите в холле, подумайте о Боге".

Глава 6. Несидевший Солженицын

Департамент иностранных дел Швейцарии

изучил ноту советского посольства в Берне с

просьбой о проверке наличия счетов КПСС и

КП РСФСР в швейцарских банках, а также о

замораживании находящихся на них средств.

Комментируя этот дипломатический демарш,

представитель Маркус-Александр Антониет

ти обратил внимание на то, что советская

нота составлена в слишком общих выражени

ях. И это значит, считают местные коммен

таторы, что швейцарской стороне следует

предпринять конкретные шаги по оказанию

Советскому Союзу юридического содействия в

поисках предполагаемых партийных авуаров в

местных банках не ранее, чем ей будет предос

тавлена необходимая дополнительная инфор

мация.

"Известия"

Ни один художник не дал бы красок на то, чтобы нарисовать картину, на которой был бы изображен Моисеев, отпрашивающийся у главного редактора газеты "Всероссийские юридические вести" для того, чтобы неизвестно для каких целей, но по просьбе всесильного Нестерова посетить Соединенные Штаты. Тем не менее, картина была смельчаком нарисована, Моисеев, хотя и со скрипом отпущен (дело в том, что он был очень ценным работником редакции, и даже его недолгое отсутствие могло принести редакции неудобство).

А все остальное была круговерть каких-то событий. обрывков фраз, посещений консульского управления, наклеивание на заграничный паспорт фотографии и прочее, и прочее, и прочее.

Моисеев собирался за границу так, как собираются на войну. И ему было так же беспокойно, как бывает неспокойно всякому, кому предстоит неведомое сражение, но при этом он убеждал себя, что едет на праведное дело. Он так и не придумал хорошо, как лучше выразить свою любовь к России, как доказать ей свой патриотизм, и в конце-концов уже был готов даже пожертвовать собой там, или бросившись на неведомую империалистическую амбразуру, или совершив преступление, например перевернув первый же киоск с сувенирами там. за границей, хоть бы и прямо в аэропорту. Но, поразмыслив. сообразив, что политику империализма это если и остановит, то ненадолго, а посему решил придумать что-нибудь другое.

Он вспомнил слова Нестерова, что в "этой поездке я с удовольствием буду вами командовать, а вы с радостью мне подчиняться", и вдруг неожиданно, приняв стакан русской водки, успокоился. Слава тебе, тетереву мохнатой лапочке, он будет избавлен от принятия самостоятельных решений. Потому что теперь если даже надо будет своротить во имя социализма Статую свободы - он ее, конечно, своротит, не подкачает, но не раньше, чем получит на это указание.

И, открывая для себя роскошный российский валютный магазин в аэропорту "Шеременьева-2", стал думать о философском отношении к жизни, забыв при этом, что философское отношение к жизни в его положении очень походило на капитулянство.

Моисеев был высокий и толстый, однако рядом с ним тусовался какой-то фарцовщик, который был еще выше Моисеева и еще толще. Моисеев хотел было дать ему по физиономии за дискредитацию выстраданных в течение жизни идей, но решил, что это лишнее, потому что тот может этого и не заметить.

Таможенник Моисеева тоже раздражил. Надо же, свой своего, а обыскал. Ведь других же он не обыскивал, а значит, получил с них что-то. "Другие взятки берут от голода, - думал Моисеев, - а таможенники даже не из спортивного интереса, а просто по привычке, а может быть, состоят на окладе у инофирм".

У паспортного контроля его встретил Нестеров.

В ожидании самолета друзья вели неторопливые. даже ленивые разговоры, причем Нестерову очень почему-то хотелось разыграть Моисеева, он, например, ему сказал, что часы, чтобы не портить лишний раз и не трогать стрелки, надо просто перевернуть вверх ногами, то есть надеть наоборот, и тогда они будут показывать как раз американское время.

- Только надо привыкнуть, - добавил он, - что цифра "шесть" наверху, и не обращать на это внимания.

Так, с перевернутыми часами, Моисеев и прожил потом три дня в стране свободы. Кончилось это тем, что он вообще перестал ориентироваться во времени.

Второй раз Нестеров разыграл Моисеева, сказав ему, что посадка их самолета в Ирландии бывает не всегда, она "по требованию" пассажиров, и если кому надо выйти, он просто нажимает кнопку над входным люком, и тогда самолет совершает посадку.

И, наконец, в третий раз: Моисеев розыгрыш не понял и убежден в том, что так и есть. до сих пор, - это объяснил Нестеров в каком-то отвлеченном разговоре: как отцу ребенка определить - он ли является настоящим отцом. Оказывается, грудничку, когда мама устала, а ребенок просит грудь, отец дает свою, и если ребенок не отвернулся, это значит, он - его. Моисеев так разволновался, что даже записал этот метод определения истины.