Вечером я возвращался на аэродром с чувством глубокого душевного покоя. Человек живет и исполняет свои обязанности. Они скромны и велики, эти обязанности. Скромность их в обыденности повседневных человеческих поступков, величие - в исторической грандиозности задач, которые начертал в Октябрьские дни семнадцатого года Ленинский гений и которые отстаиваем мы теперь в смертельной схватке с врагом.

НА ЗАПАД

Наступал завершающий период войны. Гремели бои под Львовом и на Сандомирском плацдарме. Солнце фашистского рейха клонилось к закату,

Мощные удары Советских войск сотрясали фронт на всем его протяжении, от стен героически сражавшегося Ленинграда до предгорий Карпат.

В те дни в войсках и в тылу очень много говорили об открытии второго фронта в Европе. Однако союзники не торопились. Советская Армия по-прежнему в одиночку ломала хребет издыхающему, но все еще сильному врагу.

В первой половине 1944 года слухи об открытии второго фронта поползли с небывалой силой.

Не помню точно дату, но случилось это в один из погожих весенних дней. К нам на фронт приехала американская делегация. В ее составе были генерал командующий стратегической авиацией, которая совершала челночные операции с запада на восток и обратно, два генерала и полковник. Американских гостей привезли в наш полк.

Делегация прилетела на самолете, которым управлял мой добрый знакомый Виктор Григорьевич Грачев. Я поинтересовался, с какой миссией прилетели высокие гости. Виктор Григорьевич усмехнулся:

- Да вот ездят, смотрят. Все рассчитывают, не пора ли открывать второй фронт? И прогадать не хочется и опоздать опасно. К дележу-то могут и не пустить...

- Эге. Ничего себе - гости.

- Ну, они уж, кажется, многое видели. Это ж не первый год войны. Посмотреть теперь есть что. Чего-чего, а такого они не ожидали. Думали, у нас уж тут совсем... Ладно, пошли. Зовут.

Нужно сказать, что американцы проявляли поразительную любознательность и деловитость. Их сухощавые подтянутые фигуры в несколько необычной для нас форме цвета хаки мелькали повсюду. Гости интересовались материально-технической оснащенностью полка, наградами летчиков, потерями в боях, спрашивали наше мнение о противнике. Словом, они взвешивали и рассчитывали.

В первый же день с американскими гостями произошел небольшой курьез. Не успели они как следует освоиться - на наш аэродром налетели несколько "фокке-вульф-190". Немецкие самолеты появились неожиданно, сбросили лишь несколько мелких пехотных бомб. Тотчас в воздух поднялось звено наших истребителей под командой Виктора Усова, В коротком бою над самым аэродромом Усов сбил один самолет, остальные поспешили уйти восвояси.

Налет как налет, бой как бой. На фронте мы к этому привыкли. Но американцы порядком испугались. Помнится, летчиков наших это поразило. Лишь некоторые рассудительно пояснили: чему же удивляться? Ведь американцам еще не приходилось воевать...

Конфуза гостей мы постарались не заметить. Вечером в общей землянке был накрыт праздничный стол. Хозяева и гости расселись кто где хотел. Американцы оказались веселыми, общительными людьми. После нескольких тостов за победу, за дружбу русских и американцев создалась весьма непринужденная обстановка. Шум, смех, мешается русская и английская речь.

Генерал Рязанов попросил внимания и завел речь об открытии второго фронта.

Развеселившиеся американцы готовы были говорить о чем угодно, только не об этом щекотливом деле. Генерал бросил несколько ничего не значащих, общих фраз и поспешил перевести разговор. Но Рязанов гнул свое. С невинным выражением лица он попросил перевести гостям следующий анекдот. Какой-то чудак, удобно расположившись у бочки с водой, неторопливо отчерпывает в ведро чайной ложкой. "Да чего ты мучаешься? Возьми и отлей сколько нужно". "Зачем? - отвечает чудак. - Мне торопиться некуда".

Генерал, ничего не сказав, только рассмеялся и погрозил Рязанову пальцем.

Американцы, подвыпив, попросили музыки и танцев. Мы вспомнили, что кто-то из наших по вечерам пиликает на баяне. Послали за баянистом.

Было уже поздно, и я хотел незаметно уйти. Уже в дверях я расслышал громкий голос американского полковника, просившего баяниста сыграть вальс Штрауса, Мне стало смешно: наш баянист умел играть только барыню.

На другой день американцы получили возможность увидеть всю мощь советской авиации, Началось наступление, и над нашими головами нескончаемым потоком шли тяжелые эскадры бомбардировщиков, "петляковых", штурмовиков, надежно прикрытых истребителями. Самолеты шли несколькими ярусами. Зрелище было внушительное. Американцы смотрели с серьезными лицами. Не знаю, но, быть может, именно эта картина несокрушимой воздушной мощи России, которую гости наблюдали с нашего аэродрома, заставила союзников поторопиться. Во всяком случае, вскоре после этих событий мы узнали, что второй фронт в Европе открыт.

В тот же день наши гости попросили показать им воздушный бой. Они еще не видели "Яковлевых" в деле. Я подумал, что как раз вчера им представлялся прекрасный случай посмотреть настоящий бой наших истребителей с "фоккерами", но... Словом, я ничего не сказал о вчерашнем конфузе американцев и распорядился поднять в воздух две боевых машины.

Взлетели Кузьмичев и Шут. Сначала они продемонстрировали несколько фигур высшего пилотажа, а затем провели показательный воздушный бой. Американцы, задрав головы, внимательно наблюдали. Высокий сухопарый полковник горячился, о чем-то живо рассказывал генералу. Тот коротко отвечал.

Едва самолеты наших товарищей приземлились, американский полковник, размашисто шагая, подошел к одной из машин, быстро оглядел ее со стороны, затем ногтем постучал по крылу. По лицу его скользнула снисходительная усмешка. Он постучал еще раз и прислушался.

- Да-да, - сказал я. - Фанера. Настоящая фанера.

- О! - воскликнул полковник и что-то быстро залопотал.

Я не стал ждать перевода.

- Фанера, но вашу "кобру", между прочим, с одного захода - фьють!.. Это точно.

Полковник выслушал перевод и добродушно рассмеялся:

- Не может быть!

- Ах, так!

Поспорили. Полковник, разгорячившись, скинул пилотку и быстрыми шагами направился к "кобре", Мне ничего не оставалось, как садиться в свой ЯК.

Взлетели. Американец управлял самолетом четко и уверенно. Сошлись раз и разминулись. Снова стали сближаться. После второго захода я "прицепился" к хвосту американца и уже не выпускал его. Устав, полковник повел самолет на посадку.

На аэродроме он горячо пожал мне руку, похлопал по плечу и, отцепив от своего погона литой значок, изображавший орла, протянул мне:

- Желаю стать полковником!

Я подарил ему зажигалку. Полковник повертел мой подарок в руках и растерянно обратился к генералу. Переводчик с улыбкой перевел:

- Не понимает, почему именно зажигалка. Говорит, может быть, это намек? Мало огня к войне?

Раздался общий дружный смех.

Дядю Мишу, так звали мешковатого пожилого бойца аэродромной охраны, знал весь полк. Был дядя Миша угрюм, неразговорчив, но тем не менее отзывчив на любое чужое горе. До войны жил и работал в Ленинграде вагоновожатым трамвая. Дядю Мишу призвали на фронт, а его семья осталась в осажденном Ленинграде.

Когда сняли блокаду Ленинграда, дядя Миша получил долгожданное письмо. Об этом с радостью узнал весь полк. Но письмо было безрадостным. Я читал его и помню старательный детский почерк: "Вчера схоронил мамку на саночках на кладбище... Папка, бей немцев хорошенько..." - писал сынишка дяди Миши, оставшийся теперь сиротой в огромном городе.

Дядя Миша ни о чем не просил, Ребята сами собрали крупную сумму денег и снарядили старика в Ленинград в краткосрочный отпуск: устроить сына в детский дом.

Помнится, мы с Кузьмичевым собрались в полет, парой, на свободную охоту. Дядя Миша подошел попрощаться. Я стоял на плоскости самолета, надевал парашют.

- Едешь, дядя Миша?