Шумск был город с долгой, многовековой историей, он стоял на пограничье леса и степи, на пограничье, в прошлом, Москвы, Польши, кочевого и мусульманского юга, а жизнь пограничья - это война и торговля, это богатство, которое часто зарывалось в землю и осталось там навсегда.
Шумск стоял на путях из Москвы в Константинополь и Палестину, из Польши в Крым и Персию. И всякий проходящий и проезжающий этими путями задерживался в Шумске, посередине своего странствия, чтобы помолиться, оставить лепту на храм или попировать хорошенько, облегчить свой кошель перед дорогой через степь - Дикое Поле, где человек, завидев издали другого человека, хватался за оружие или спешил скрыться, уверенный, что он видел врага, где путники, кроме нападений беззаконных татар, ногайцев, казаков, должны были еще опасаться степных пожаров, туч саранчи, отравляющей воды и выедающей траву до корня, хищных зверей, суховеев, обжигающих гортань и глаза, мутящих рассудок.
Через Шумск также пролегали пути на Сечь, которыми с севера и запада бежали спасающиеся от государства, старости, вечного понедельника, ищущие воли и праздника. И в Шумск же они возвращались ненадолго, чтобы спустить здесь проклятое золото, захваченное в прибрежных торговых городах Черного моря.
В Шумске четыре раза в год была ярмарка, на которую съезжались купцы из Кракова, Кенигсберга, Киева, Москвы, из Мултянии, Армении, Крыма, цесарские купцы. В разные времена город вел большую торговлю то зерном, то медом и воском, то кошенилью, то, когда Петр Великий завел мореходство, пенькой. Шумск быстро богател, горожане становились кичливы, чванливы, заносчивы, самодовольны, самонадеянны, а втайне неуверенны, боязливы перед завтрашним днем и богатство свое или расточали безрассудно, или превращали в золото и прятали подальше, поглубже. Скороспелое богатство притягивало пожары, нашествия, ураганы, моры и прочие бедствия.
Бедствия на город притягивали не только богатства его, но и невесты, которыми Шумск славился всегда. Нежные, белотелые, свежеумытые, они были лакомой добычей для воняющих баранами женихов из степи.
Не однажды в городе ждали конца света, бывало, что казалось, он уже совершается, и радующимися в такой час были единственно те, кто успел пожертвовать богатство на церковь. Неуспевшие торопились доверить его земле.
Во все стороны был открыт город Шумск, он лежал на огромной равнине, на той части ее, где реки текут на юг, и народы, как ветры, кружили по равнине из века в век и пропали все, оставив после себя одни могильные курганы, предмет интереса археологов и кладоискателей.
От всех веков осталось в земле Шумска и окрест его что-то ценное для кладоискателей, и постоянно что-нибудь выкапывалось ими из земли: бронзовый перстень, медный крестик, оплавленная монета, бусинки из цветного стекла, наконечники стрел, свинцовые пули, глиняные грузила, клыки дикого кабана, ружейные кремни, костяные рукоятки ножей, черепки посуды... Выкапывалось обычно не то, что искалось. Заветной мечтой, целью поисков всех шумских кладоискателей были сокровища князя Иеремии Славинецкого, жившего в семнадцатом веке, оставившего по себе в истории Шумска память громкую и противоречивую.
В молодости князь Иеремия Славинецкий был расточитель, к старости сделался скрягой, который и пылинку, сверкнувшую на солнце, старался прислюнить на палец, подозревая, что она золотая. И как в старости прославился он беспримерной скупостью, так в молодости была баснословна его щедрость. Все находили у князя милость и награду, с разных сторон влеклись к нему люди, всем было место за княжеским столом, не только званым гостям, но и незваным: и иезуиту, направляющемуся в Индию в маленькой дорожной карете, в каких ездят женщины; и толпе протестантов-антитринитариев, голодных и прожорливых, как стая бродячих собак; и философу, написавшему книгу о продлении жизни, принесшему с собой неслыханную еще в этих краях весть о том, что чудеса человеческого духа превосходят чудеса небес; и алхимику, просящему денег на эксплуатацию философского камня; и рыцарю, никогда не снимавшему железной перчатки с правой руки, ни в одной стране не находившему себе места, потому что везде перо побеждало копье; и самозванцу, шедшему на Москву и задержавшемуся у князя, чтобы подучиться риторике; и бесчисленным пилигримам, из конца в конец меряющим христианский мир; и простодушному иноку, который искал место, где сходятся небо с землей, где должен быть рай...
Ворота замка князя были открыты для всех странников, и гонимых гневом небес, и влекомых подвигами ad majorem Dei gloriam - ради вящей Божьей славы. Все находили отдых и приют здесь, на окраине мира, на границе с Диким Полем, пространство которого на карте у женственного иезуита было обозначено: hic sunt leones - тут львы. Тут, во владениях князя, лев мог возлечь с ягненком, тут никто не опасался, что в его вино подмешают яд, тут был рай - место схождения полноты небес с частностью земли, и инок, которому показали в степи древнюю широкую дорогу, не иначе протоптанную слонами войска Александра Македонского - тоже искателя края земли, - не отправился вслед слонам, но остался у князя. Остался и иезуит, но не потому, что в его карете нельзя было достичь Индии, а потому, что здесь, у князя, праздник следовал за праздником, и не было дня, в который Бог благословил бы начало трудного дела.
Праздник следовал за праздником, пиры перемежались охотой в Диком Поле или победной бранью с крымчаками, и даже похороны превращались в праздник. В степи был найден белый каменный гроб, оставшийся, судя по величине, от времен, когда землю населяли богатыри. Князь лег в гроб, и никто бы тогда не сказал, что гроб слишком велик для него. Под музыку, танцы, песни гроб с князем вынесли на улицы Шумска, и он, воскреснув из мертвых, бросал золотые на все стороны, творя чудеса. Поднимались параличные, бежали калеки, прозревали слепые, всех возвращал к жизни блеск и звон золота, все валили за своим князем, смешавшись в одной толпе: монахи, философы, купцы, воины, скоморохи с медведем, кузнечный цех, оружейный, ткацкий, портняжный, книжный, лекарский, золотой, нищий, веселый цех пречистых сестер, весь город праздновал воскрешение из мертвых своего князя.
Когда праздники кончились, когда он одряхлел, прежде чем умереть, его, исчахшего от слишком долгой старости, положили в тот же белый каменный гроб, но теперь за ним, как за преступником, везомым на казнь, тащились лишь зеваки, не ожидающие никакого чуда, воры да нищие. Все в городе знали, что левая, дающая рука князя отсохла еще при жизни.
Князь пережил всех, кто знал его молодым, кто любил его. Он пережил и философа, написавшего книгу о продлении жизни, в которой он призывал следовать правилу: "Ничего слишком" - и умершего от чрезмерности в любви; он пережил и иезуита-андрогина, которые вообще отличаются долгожительством. Князь пережил всех, потому что кровь его была отравлена, охлаждена змеиной кровью. В числе незваных гостей в его замок однажды явился неизвестно откуда маг-чудотворец, который продавал эликсир, составленный из подземных грибов, болотного масла, звездной пыли и крови дракона, древнего змия, крови последнего дракона из обитавших на земле. Маг утверждал, что принявший этот эликсир будет жить столь долго, что доживет до лучших времен - до каких, как известно, обычно никто не доживает - и увидит новую землю, новые небеса и людей, выправивших свои кривые пути. За эликсир маг просил дорогую цену, никто, кроме князя, не мог купить его. Князь купил эликсир не из желания увидеть лучшие времена, а из любопытства ко всему новому. Он выпил его, размешав с вином, и неведомая дотоле тоска вошла в его сердце, он понял, что выпил яд, что он будет теперь всегда думать о смерти.
Магический эликсир продлил дни князя, но на долгом пути жизни он так и не достиг земли обетованной, он заблудился в пустыне своей старости. Умерли все, кого он любил, князь остался один на земле.
В молодости его, бывало, мост замка разоряли за каким-нибудь долгожданным гостем, теперь мост рушили, разбивая также окна в покоях замка, при нашествии холеры или чумы на город, чтобы холере и чуме было видно: в замке уже нет живых людей.