«Многим кажется удивительным и непонятным тот факт, что крушение векового монархического строя не вызвало среди армии, воспитанной в его традициях, не только борьбы, но даже отдельных вспышек. Что армия не создала своей Вандеи.

Мне известны три эпизода резкого протеста: движение отряда генерала Иванова на Царское Село, организованное Ставкой в первые дни волнений в Петрограде, выполненное весьма неумело и вскоре отмененное, и две телеграммы, посланные государю командирами 3-го конного и гвардейского конного корпусов графом Келлером и ханом Нахичеванским. Оба они предлагали себя и свои войска в распоряжение государя для подавления мятежа. Было бы ошибочно думать, что армия являлась вполне подготовленной для восприятия временной «демократической республики», что в ней не было «верных частей» и «верных начальников», которые решились бы вступить в борьбу. Несомненно были. Но сдерживающим началом для всех них явились два обстоятельства: первое - видимая легальность обоих актов отречения, причем второй из них, призывая подчиниться Временному правительству, «облеченному всей полнотой власти», выбивал из рук монархистов всякое оружие: и второе - боязнь междуусобной войной открыть фронт. Армия тогда была послушна своим вождям. А они - генерал Алексеев, все главнокомандующие - признали новую власть».

Настроения, описанные генералом Деникиным, преобладали главным образом среди офицеров и известного процента старых, кадровых солдат. Настроение же солдатской массы, по мнению Деникина, «слишком темной, чтобы разобраться в событиях, и слишком инертной, чтобы тотчас реагировать на них, тогда не вполне еще определилось».

Из писем генерала Деникина, цитированных в начале этой главы, мы знаем, как он воспринял переворот.

Деникин не был поклонником старого строя, отлично отдавал себе отчет в его ошибках и бездарности. Считая необходимым создание во время войны сильной национальной власти, опирающейся на доверие широких кругов населения, он с беспокойством и растущим возмущением наблюдал, как царское правительство своими неразумными поступками и отсутствием творческой мысли настраивало против себя даже законопослушный элемент.

«Безудержная вакханалия, - писал он, - какой-то садизм власти, который проявляли сменявшиеся один за другим правители распутинского назначения, к началу 1917 года привели к тому, что в государстве не было ни одной политической партии, ни одного сословия, ни одного класса, на которое могло бы опереться царское правительство. Врагом народа его считали все: Пуришкевич и Чхеидзе, объединенное дворянство и рабочие группы, великие князья и сколько-нибудь образованные солдаты».

И, тем не менее, до самого момента переворота он принимал только путь устранения отживших принципов и методов управления постепенным путем эволюции, а не революции. Хорошо изучив историю своего народа и близко столкнувшись с анархией 1905 года, генерал Деникин понимал невозможность внедрения в отсталой России наиболее прогрессивных форм демократии и политических свобод. А потому он знал цену мечтаниям умеренных социалистов, наивно веривших, что падение царского режима чуть ли не сразу водворит эру неограниченной свободы в стране, являвшейся почти на три четверти темной и необразованной. И немудрено, что его первая реакция на события в Петрограде сводилась к опасению, «чтобы под флагом освободительного движения грязная накипь его не помешала наступающему успокоению страны». Он хотел бы видеть в России конституционную монархию британского типа, но форма правления не играла в его мышлении доминирующей роли. На первом месте стояла Родина, которой грозила смертельная опасность от внешнего врага - германского империализма. А потому он считал необходимым продолжать войну. Временное правительство, придерживалось того же взгляда, и Деникин безропотно и чистосердечно подчинился ему. Как и весь командующий генералитет, он проявил полную лояльность в отношении нового правительства.

Но вскоре Антон Иванович увидел, что в столице параллельно с официальной властью появилась новая, неофициальная, но напористая власть Совета рабочих и солдатских депутатов, взгляды и стремления которого в корне расходились с его личными убеждениями. Он понял, что революция, уничтожив весь огромный правительственный и административный аппарат старой России, поставила Временное правительство в беспомощное положение, без исполнительного аппарата на местах, и что там, в провинции, на всем огромном пространстве страны эта образовавшаяся пустота быстро заполнялась влиянием Советов.

Наконец с возмущением и болью в сердце генерал Деникин готовился вступить в открытую борьбу с развалом вооруженных сил России. Ведь шло время, и он отчетливее сознавал, что на своем пути Россия дошла до одного из тех редких исторических перекрестков, где привычные понятия морали, закона и порядка неизбежно и со страшной силой столкнутся с несущимся вперед хаосом новых утопических идей, и что никому не удастся избежать последствий этого жуткого столкновения.

Нутром своим он чувствовал, что февральская революция, которую с гордостью тогда называли великой и бескровной, «родила бурю и вызвала злых духов из бездны».

В таких вопросах характер Деникина не допускал колебаний. Гражданский долг указывал ему лишь на один выход. И, приняв решение, генерал с твердостью держался его до конца.

5. Новые веяния

18 марта Деникин получил телеграмму с вызовом немедленно приехать в Петроград для переговоров с военным министром Временного правительства. Причина вызова и цель переговоров не были указаны. Предположения, догадки и неизвестность волновали Антона Ивановича. Он выехал в столицу в ту же ночь. По дороге, проезжая Киев, он с изумлением услышал на железнодорожной станции выкрики газетчика: «Последние новости… Назначение генерала Деникина начальником штаба Верховного Главнокомандующего».

Приехав в Петроград, Деникин сразу же отправился к новому военному министру А. И. Гучкову, с которым он прежде не был знаком и никогда не встречался. В разговоре Гучков сообщил, что среди членов Временного правительства и Временного комитета Государственной думы были разногласия по вопросу о выборе кандидата на пост Верховного Главнокомандующего. Одни предлагали генерала Алексеева, другие - генерала Брусилова. Родзянко и другие были против Алексеева. Однако вопрос все же был решен в пользу генерала Алексеева. Тем не менее, считая Алексеева «человеком мягкого характера», новое правительство решило «подпереть Верховного Главнокомандующего боевым генералом в роли начальника штаба», и выбор пал на генерала Деникина.

«Несколько подготовленный к такому предложению отделом «Вести и слухи» киевской газетки, - рассказывал генерал Деникин о своем свидании с Гучковым, - я все же был и взволнован, и несколько даже подавлен теми широчайшими перспективами работы, которые открылись так неожиданно, и той огромной нравственной ответственностью, которая была сопряжена с назначением. Долго и искренне я отказывался от него, приводя достаточно серьезные мотивы: вся служба моя прошла в строю и в строевых штабах; всю войну я командовал дивизией и корпусом, и к этой боевой и строевой деятельности чувствовал призвание и большое влечение. С вопросами политики, государственной обороны и администрации - в таком огромном, государственном масштабе - не сталкивался никогда…»

В разговоре выяснилось, что Гучков высказал генералу Алексееву мотивы назначения Деникина и поставил вопрос об этом назначении довольно ультимативно. Генерал Деникин оказался в весьма щекотливом положении и потому выговорил себе право, прежде чем принять окончательное решение, поговорить с генералом Алексеевым. Разговор этот произошел в Ставке 25 марта.

Алексеев принял своего будущего начальника штаба вежливо, но в разговоре чувствовались натянутость и обида. Деникин повторил все доводы, приведенные им Гучкову против своего назначения; просил генерала Алексеева, как своего старого профессора по академии Генерального штаба, откровенно высказаться по этому вопросу, ибо без его чистосердечного согласия и одобрения, он, Деникин, считал невозможным для себя принять новую должность.