Карапет сделал из своей кибитки нечто вроде каземата броненосца кажется, ни одна пуля не пробьет уложенных до самого верха мешками стен его лавочки. Много их шлепает в верх кибитки, да те не опасны - никого не заденут, разве шальная, пущенная под углом в шестьдесят градусов к горизонту, ухитрится упасть в средину кибитки, отстоящей от неприятеля на 600-700 шагов, словом, покоен Карапет, покойны его гости...
Вдруг с дребезжащим звоном слетает с полки почти пустая жестяная коробка английских печений, падает стоящая на ней бочка с сельдями, падает и сам Карапет к ногам удивленных офицеров, только что собравшихся еще потребовать бутылку дорогостоящей смеси! Бедняга катается в судорогах по полу кибитки, ударяясь головой и ногами о бочонки, заменяющие стулья...
Кровь заливает его черкеску; пуля как раз угодила на вершок выше его кожаного, усаженного металлическими пуговицами кушака... Офицеры хотят его поднять - он отмахивается руками и страшно стонет, умоляя оставить его в покое... Лучшее украшение его армянской физиономии - полуторааршинный нос побледнел. Близка твоя смерть, Карапет! Вот тебе и деньги твои! Так себе и пропадут все эти кипы засаленных бумажек, спрятанные тобой так тщательно в землю под мешком с сушеным инжиром! Хорошо, если кто-нибудь из твоих сородичей знает твой секрет и хоть десятую долю их доставит твоей семье, а то ведь пропадут все плоды твоего обмана и мошенничества.
Один из офицеров кладет около хрипящего армянина десятирублевые бумажки - плату за выпитое вино, и все трое выходят из кибитки. Группа солдат сидит за мешками в нескольких шагах от кибитки; солдатики провели несколько дней в траншеях и теперь отдыхают, если можно назвать отдыхом сидение в грязи под свистящими пулями... Один наигрывает на гармонике...
- Ребята, тут вот в кибитке ранило маркитанта, снесите его в Красный Крест, - обращается один из офицеров к солдатикам...
Через минуту глухо стонущий Карапетка уже покачивается на руках четверых солдат, а его товарищи маркитанты наводнили кибитку...
Пропал Карапет, пропал его товар...
Сегодня убили его, завтра кого-нибудь другого - пройдет 5-6 дней, и ни одна душа уже не будет помнить, что такой-то существовал когда-то, у каждого слишком много забот о целости и сохранности собственной шкуры...
Вот кибитка артиллеристов 4-й батареи 20-й бригады, заглянуть разве туда?
Предварительно надо согнуться в три погибели: черное отверстие, именуемое дверью, будто сделано только для входа кошек, а не для людей, даже небольшого роста. В довершение неудобства вход закрыт кошмой. После нескольких попыток ваш покорнейший слуга пролезает в кибитку.
- А, моряк, здорово! Откуда Бог принес? - слышится из разных углов.
Народонаселение кибитки очень густое; здесь собрались почти все офицеры 4-й батареи. Представлять их вам, читатель, всех затруднительно, познакомлю вас только с лихим командиром этой батареи - капитаном Полковниковым, который за экспедицию, благодаря своей храбрости и разумному командованию своею частью, получил чин подполковника в 27 лет, Георгиевский крест и золотую саблю. Он - любимец фортуны, пули его не трогают, имеет большой успех у женщин и удивительно счастливо играет в карты - два последних обстоятельства обыкновенно, судя по пословице, не совпадают, но Петр Васильевич в этом случае редкое исключение.
- Ты из траншей к нам забрел? - обращается он к вновь пришедшему моряку.
- Нет, только что вернулся из Самурского (так названо было укрепление Эгян-Батыр-Кала в 12 верстах от Геок-Тепе). - Надо было забрать пожитки людей и посмотреть, что поделывают там наши, оставленные с одним орудием. А что, господа, водки и легкого пыжа у вас не найдется?
- Как не найтись, есть понятно! Эй, Иван! Дай господину моряку водки и пыж, какой найдется!
Для мирного читателя наша, выработанная походом терминология может быть не совсем понятна. Пыжом называется всякая закуска, ибо, как заряд пороха отделяется от пули пыжом, так, обыкновенно, и одна рюмка отделяется от другой куском чего бы то ни было - в крайнем случае сухарем.
Через минуту гардемарин зарядил себя стаканчиком живительной влаги и крепко прибивал этот стаканчик пыжом из сардинок и колбасы.
- Ну, что хорошего видел в Смурском? - спросил Петр Васильевич, видя что моряк прибил уже как следует заряд и принялся крутить папиросу.
- Да ничего интересного! Скучают там бедняки, сильно рвутся сюда, завидуют нам!
- Ну, завидовать-то нечему, - заметил молодой, высокого роста красивый поручик Сущинский, подымаясь с постели и потягиваясь; он направился к столу, где стояла еще бутылка водки и коробка сардинок. Едва он сделал шаг, как все сидевшие в кибитке вздрогнули: что-то сильно шлепнулось в верхний переплет, облако пыли и осколков дерева разлетелось повсюду, и большая, полуфунтовая фальконетная пуля упала к ногам поручика...
- Ну, они подлецы, решительно замышляют меня отправить на тот свет, проговорил поручик, наклоняясь и подымая эту безобразную, призматическую, сильно сплюснувшуюся пулю. - Нынешнюю ночь всадили мне пулю в пальто, которое я свернул и подложил под голову, сегодня же чуть не залепили в голову...
- Да она бы не убила тебя, - сказал совсем молоденький прапорщик, взяв пулю и рассматривая ее.
- Покорно благодарю, если бы щелкнула в голову... Ведь, если даже прямо упала с этой высоты, и то сильно ушибла бы, а то ведь, кроме того, сила еще сохранилась... Нет, это, пожалуй, рана была бы изрядная...
- Зато первого разряда, в голову, - сказал моряк, выпуская клуб табачного дыма ртом и носом.
- Вчера был интересный случай, - заметил, подымая глаза от книги, которую прилежно читал, один из офицеров 19-й бригады, - прохожу я около траншеи перед лагерем, а там выстроена рота, назначенная на ночь на смену туркестанцам в Великокняжескую Калу. Фельдфебель, такой бравый из себя, с двумя крестами, делал расчет людям. Дошел уже почти до средины фронта, солдаты откликаются: первый, второй, первый, второй - вдруг откуда-то шальная пуля хлопнула прямо в переносье одного во фронте уж из числа рассчитанных, и не пикнул - слетел с ног! Фельдфебель сплюнул, выругался и говорит: "Ишь проклятая, только расчет испортила!" - Я его готов был за такое хладнокровие расцеловать...
- Действительно, молодчина, - согласились все.
- Ну, однако, засиживаться-то у вас не приходится, - заметил моряк, подымаясь и подтягивая кушак с висевшей на нем кобурой, откуда торчало ложе револьвера.
- Ты куда? - обратился к нему Петр Васильевич.
- Да к себе, в Охотничью.
- Что, поди, у вас там посвистывает?
- Изрядно-таки, пристрелялись, подлецы, здорово! Да и близко ведь всего восемьдесят шагов. Приходится на ночь бойницы в стене затыкать стреляют на огонь, который просвечивает. На башне уж трех моих стрелков уложили - в глаз каждого... Как только выставишь дуло винтовки, так и начинают пули щелкать около бойницы; сам замечаешь, как они ложатся все ближе и ближе, каждый раз ожидаешь, что влепят тебе в зрачок прямо... Но все-таки у вас в лагере хуже, там по крайней мере на ночь уляжешься себе под стеной, ближайшей к неприятелю, и дрыхни сколько угодно...
- Сегодня утром жаловался Гештель, что наши осколки от бомб падают к вам, - сказал поручик, чуть было не получивший в голову текинского презента.
- Это верно, - подтвердил гардемарин. - Как только увидишь вечером над головой букет этих свистящих и светящихся шариков, так и ожидаешь, что посыпятся осколки в Калу... Неприятно они жужжат, пули куда лучше... Однако, господа, пора мне и к себе. - И моряк крепко пожал протянутые ему руки.
Быстрым шагом прошел он открытое место до кибиток апшеронцев. Но как ни быстро шел молодой моряк, а все-таки около него свистнуло две пули и одна шлепнулась в двух шагах перед ним.
- Ишь подлецы, это ведь для меня специально предназначались, пробормотал сквозь зубы гардемарин и поторопился завернуть за ряд кибиток, ибо молодой моряк не чувствовал никакого желания быть убитым так себе, ни за что ни про что.