Там мы провели пару недель. Места сказочные и дикие. На берегу райской речки стояли здоровенный дом и строения пасеки. Сам Чайка не бывал в своём доме лет пять. Добираться туда было километров шестьдесят от Усть-Коксы. Мы прожили там пару недель и возвратились на хутор Пирогова в самой середине сентября. Составили договор, по которому берём в аренду его хутор: проживание в обмен на охрану помещений. В двадцатых числах сентября мы направились в Барнаул, имея на борту четверых членов Национал-большевистской партии и Галину Ивановну Беликову — она ехала к дочери, везла мешки с картошкой. Двое наших остались охранять хутор.
Если не ошибаюсь, это было 23 сентября, мы сгрузили Галину Ивановну и её мешки у дома её дочери и отвезли Золотарёва на старый двор, недалеко от гостиницы «Алтай». Он вышел, загорелый, в рубашке с цветами, вынес свой брезентовый мешок. Договорились встретиться. Я обещал привезти ему членский билет НБП. Больше я его не видел.
В тот же вечер я уехал на поезде в Красноярск. В Новосибирске отцепленный вагон стоял часа четыре, ожидая, пока его прицепят к поезду на Лабытнанги, идущему через Красноярск. Пассажиры все извелись. В Красноярске я был 24-го. 26 сентября я встретился с народным олигархом Быковым и решил, что буду писать о нём книгу. Его судьба меня очень интересовала как необыкновенная судьба нашего времени. К тому же партии были необходимы деньги.
Разумеется, пока я путешествовал по Алтаю, партия работала, выходила газета. Главный редактор Алексей Волынец вообще неплохо справлялся с этим тяжким трудом. Как уже стало ясно из главы «Рижская акция», партия пыталась осуществить акцию протеста в Риге. Несколько неудач случились как потому, что национал-большевики не имели нужных умений и навыков, так и потому, что находились под колпаком ФСБ. Как явствует из главы «Рижская акция», подполковник Кузнецов снял наших с поезда СПб—Калининград. Пока их борьба против нас носила превентивный характер, они лишь останавливали да сдавали нас латвийцам, впрочем, предложение «эстонского предпринимателя», приведённого в штаб Сарбучевым, «что-нибудь взорвать в Прибалтике» было уже откровенной провокацией.
Партия работала. Она вкалывала по мере способностей, в соответствии с уровнем непоседливости в генах каждого регионального руководителя. Время от времени кто-то из них выдыхался, затихал. Вперёд вырывался другой руководитель, другое отделение. Андрей Гребнев сел в тюрьму за участие в не относящейся никак к партии бытовой драке. Запил за полночь со знакомыми скинами, уснул в чужой квартире, а скины в это время не спали и побили соседа-корейца. Когда Гребнев попал в руки ментов, те быстро сообразили, с кем имеют дело, и скорёхонько (на вторые сутки!) кинули его в Кресты. Случилось это в октябре 1999 года. Только в мае 2000 года его начали судить. Я ездил в Питер. Отсидел двое суток в зале суда и убедился в несостоятельности обвинения. Суд тогда отложили до октября, и Гребнев был судим только в октябре 2000 года, получил условный срок, и его освободили. К тому времени он отсидел в «Крестах», где приходится 40 квадратных сантиметров пола на заключённого, — целый год. Его наказали именно как лидера НБП. Сознательно.
За то время, пока сидел Гребнев, питерское отделение захирело. В его отсутствие правил исполком: трое отличных ребят, однако все трое были больше талантливыми литераторами, интеллектуалами, а не водителями масс. Какие-то акции они проводили, но отсутствие лидера давало себя знать. Зато отлично стало проявлять себя наше нижегородское отделение. Они совершили ряд ярких акций. Оренбуржцы во главе с Родионом Волоснёвым заметно выделялись как самая мощная сила в оренбургской политике. Их даже стали «нанимать» местные политиканы. Оклемавшись после севастопольской отсидки, привёл в порядок своё отделение Сергей Фомченков. Довёл численность до уровня 1999 года, распространил своё влияние и на соседнюю Белоруссию. В Брянске Роман Коноплёв наконец всецело отдался делу партии (до тех пор он занимался бизнесом и концертной деятельностью), и его отделение наделало шороху в регионе. В начале 2001 года девочка из брянского отделения отхлестала по морде певицу Валерию за исполнение песни «Рига—Москва». В Волгограде прославился созданием бригад «юных бериевцев» товарищ Максим.
Короче, партийная жизнь, я уже привык к этому, активизировалась в одних очагах, затихала на время в других. Партия вела себя, как вулкан, из которого прорывается лава — то в старом кратере, то в образовавшихся боковых, — словом, через бесчисленные расселины то тут, то там вырывались огонь, дым и шла магма.
В Барнаул из Красноярска я вернулся на чудовищном поезде Иркутск—Ташкент. Удивляюсь, как я остался жив. Там ехала арабская банда ОПГ. Они даже своих грабили. А я возил на себе все имеющиеся у меня наличные деньги, идиот! Из Барнаула я выехал в Москву. Нужно было уговорить издателя и получить аванс за книгу о Быкове.
глава XXII. Под прессом
Я уговорил «Лимбус-Пресс» благодаря их ошибке, на самом деле. Они решили, что я буду писать роман. Это выяснилось позднее, когда я сдал рукопись и обнаружилось, что я сдал детальное расследование. (Да такое детальное, что сам Быков недавно передал, что в книге 90 % правды.)
Мне выдали 5.000 долларов авансом, и я вместе с крошечной Настей погрузился в поезд на Красноярск. Поезд назывался «Москва—Лена». Было это 28 октября… 31 октября мы приехали в Красноярск, и, сменив несколько квартир, поселились в конце концов на углу улиц Ленина и Горького в однокомнатной квартире на втором этаже. Боковое окно квартиры выходило на музей Ленина — серую избу. Дальнейшие два месяца моей жизни нашли отражение в книге «Охота на Быкова». Я встречался с очевидцами жизни Быкова, в общей сложности я опросил около 50 свидетелей его жизни. Соученики, учителя, соседи в шахтёрском городке Назарово, друзья в Красноярске, следователи, милиционеры, враги. По утрам я обобщал свои записи. А крошечная Настя спала под шестью или восемью одеялами. Смешная, в ночной рубашке, розовая, как суслик, протопывала часов в десять в туалет.
Я трудился в поте лица своего. Помимо всего прочего, я должен был где-то после 15 ноября съездить на Алтай, — сменить дежуривших на заимке Пирогова ребят. Это было дело чести. Мы взялись охранять, взялись испытать свои силы, испытать, сможем ли мы выжить на Алтае зимой, значит, следовало довести эксперимент до конца. И я не мог устраниться. «Комбат батяня, батяня комбат, ты сердце не прятал за спины ребят», — так я декларировал свою позицию словами известной песни. Надо было не прятать сердце. Тем более, что нужно было менять людей, — Мишка, Сергей, Олег и Артём сидели там с августа.
Вскоре выяснилось, что меня пасут и в Красноярске. И прослушивают. Мои друзья-бизнесмены, в офисе которых я часто встречался с людьми, дававшими мне сведения для книги о Быкове, — Фёдор Федоренко и Олег Тихомиров сообщили, что их кабинет прослушивается. Близкий к Быкову человек — Георгий Рогаченко сообщил мне, что ему сказали: «Лимонов приехал достать денег для покупки оружия». Следователь Быкова майор милиции Алексей Щипанов сообщил, что его предупредили, будто я приехал в Красноярск с целью провокации. Председатель НБП в Красноярске, робкий Андрей, перепуганный, рассказал, что ему звонил некий чурка и пытался угрозами узнать мой адрес в Красноярске.
В разгар всей этой шпионской деятельности произошли рижские события. Меня оповестили о них по телефону. В те же дни позвонила перепуганная хозяйка (я отсутствовал, с ней беседовала крошечная Настя) квартиры и сообщила зачем-то, что потеряла запасной ключ от квартиры. При всём при том я даже не нанимал эту квартиру — наняла её фирма «Авторадио» через агентство по найму.
Я даже не пытался понять, кто в этом клубке есть кто. И кто на кого работает. Если бы врагам Быкова не нравилась моя деятельность, они бы действовали иначе, подумал я. Дали бы мне для начала по голове, предупредили бы. Широкомасштабность же всей этой возни и прослушиваний заставляла думать, что на подобную активность способна у нас в стране лишь контора. Меня давно взяли под колпак — еще раз убедился я и продолжил свою работу. Даже если бы я всё бросил, сел бы в Москве и смотрел телевизор, они бы продолжали ткать свою паутину. Да и как я мог бросить книгу, не говоря уже о партийной работе. А честь?