Страсти накалялись. Мишка Хорс (четверо подсудимых заняли лавку лицом ко мне), обернувшись к обвинителям, кричал: «Ваш любимый Гельич проповедует революцию, а сам старые кресла везёт на дачу, мы пёрли эти кресла. Старые кресла! Он буржуй — ваш Гельич, использовал нас, как полковник своих солдат, канаву сраную копать заставил. Гельич, пивом он Костяна упрекает, как будто не он бродил тут пьяный из своей комнаты и обратно. Он пользуется партией для личных целей. Он ещё трусит, не является, действует через подставных лиц!» — «Ладно, давайте голосовать», — закричал Цветков. «Да, да, голосовать», — поддержали его восставшие. «Согласно уставу НБП, исключить из Национал-большевистской партии кого-либо может лишь партсовет, — сообщил им Фёдоров. — Партсовет насчитывает 28 лидеров региональных организаций. Собрать их…»

Недаром они прозвали его «Параграф». Бедлам кончился. «Я временно приостанавливаю своё членство в партии!» — закричал Сурков. И выбежал. «И я! И я! И я!» Мой кабинет опустел наполовину. «Да, — сказал Фёдоров, — славно над ними поработал Мэрлин. Как зазомбированные все. Вроде нормальные пацаны…» — «Видите, Андрей, как действуют на юные души всякие показушные иностранные слова и употребление эзотерической терминологии. Молодой человек чувствует себя посвященным своим гуру в Великие тайны и в обмен на это посвящение готов даже отправить на гражданскую казнь своих товарищей. А вы, — сказал я «обвиняемым», — за то, что я не сдал вас, будете работать». — «Спасибо, Эдуард Вениаминович», — сказали они. «Возьмите списки всего личного состава московского отделения, разделите между собой и вызовите всех назавтра, начиная с утра. Я хочу со всеми отдельно побеседовать». — «А этих, временно приостановивших своё членство?» — «Этих не надо».

На следующий день я потребовал от каждого нацбола клятвы на верность мне лично. Я сказал, что Дугин поставил свои интересы выше интересов партии, и что с ним ушли некоторые партийцы. Список верных мне рос. 3, 16, 26, 29… 54. В «Интернете» Дугин хвастался, что с ним ушло всё московское отделение. По нашим подсчётам с ним ушли 12 или чуть более человек.

Через неделю появились возвращенцы. Пришёл Сергей Ермаков, попросил должность и получил её. Вернулась Таня Тарасова. Вернулся Игорь Минин. Потом Сева.

Уводя ребят, Дугин не знал, что с ними делать, страсть разрушения владела им. Вначале планы у них были великие. Они стали обзванивать наши региональные отделения, пытаясь уговорить их переметнуться. Но лидеры регионалок все годами общались со мной и, естественно, сразу звонили мне. Я успокаивал их. Когда я узнал, что лидером будущей партийной организации Дугина назначен Цветков, я успокоился. В прошлом я давал ему поручения и поэтому знал, что Алексей полностью непригоден к организационной работе.

Вначале вкладка величиной в одну полосу в газете «Завтра» называлась «Национал-большевистское вторжение». Через несколько месяцев Дугин снял «национал-большевистское» и поставил «евразийское». Это было косвенным признанием поражения в борьбе за партию.

Обосновался Дугин вблизи Ново-Девичьего монастыря в библиотеке. Предварительно сделав там евроремонт. (Деньги, говорят, ему дали в «Русском золоте». А в «Русское золото» он попал с моей подачи. Приятель попросил меня дать пресс-секретаря — человека, умеющего работать с прессой. Я порекомендовал Цветкова. Цветков, получив контракт, передал его Дугину.)

Впоследствии Дугин разогнал их всех, кроме Коровина и Бутрима. Макса Суркова он выгнал за то, что тот был обильно татуирован. Он выгнал красно-коричневого сиониста, раболепно глядевшего Дугину в рот. Последним Дугин выгнал Цветкова. Возможно, из человеконенавистничества.

Что крылось за пустяковыми придирками к не самым плохим национал-большевикам? Думаю, Дугин понимал, что эпоха сменилась. Страна насытилась знаниями о фашизме. Магазин «Библио-Глобус» весь пестрел богато иллюстрированными альбомами о Гитлере, Геббельсе и Третьем рейхе. Можно было пойти и купить то, что Дугин добывал с трудом и отпускал по каплям, необходимость в культуртрегерской деятельности отпала. Должность гуру была не нужна. «Кирилл и Мефодий фашизма» вскоре должен был остаться не у дел в партии. Одновременно Дугин уже успел переквалифицироваться в верховного жреца геополитики. Безо всякой иронии считаю, что он — самый блестящий истолкователь геополитики, какой возможен в России. И геополитика ему подходит, поскольку это необязательная сказка о том, как должен вести себя мир. А Дугин ведь сказочник. Был ещё один аспект в расколе НБП, вряд ли сам Дугин его понимал: в 1998 году завершалось в общих чертах становление Национал-большевистской партии. Нет, партстроительство не завершилось, оно продолжается. Однако партия свершилась. Она была. Политическая партия не есть кружок интеллектуалов и подчиняется другим законам, нежели кружок интеллектуалов. В партии со сложившейся идеологией на первый план выходят делатели, а не прорицатели красивых слов. То есть партия должна была неминуемо от разговоров о революции, от дискуссий, каким способом её лучше совершить, перейти к деланию. А в делании философ Дугин был нулём. Он со скрипом вышел на несколько наших шествий. Уход Дугина, таким образом, был совсем не случайностью. Мы друг друга перестали устраивать. Его лекция «Философский русский» была предложением совершить ещё один виток самосовершенствования. Но ведь мы его уже совершили с ноября 1994 года по 1998-й. Становиться профессиональными пикейными жилетами мы не хотели. Я не хотел. Потому в 1998 году «курс Костяна Локоткова» победил «курс Александра Дугина».

Так что я переживал две беды сразу. Потерю Лизы и Дугина. Мне нелегко было с дистанцией в 14 дней потерять любимую, во всяком случае очень и очень нравившуюся мне женщину, и друга, единомышленника, сооснователя партии, блестящего человека (что бы он там обо мне ни говорил плохого, даже сейчас, когда я в тюрьме, он на своём сайте в Интернете распространяет обо мне мерзости.)

Однако весной 1998 года была у меня и радость. 3 марта мы увидели на экранах телевизоров свои родные флаги НБП, развевавшиеся над головами молодёжи в городе Риге. Накануне русскоязычные пенсионеры, собравшиеся на акцию протеста, были безжалостно разбросаны латвийским ОМОНом. Загадка флагов НБП немедленно разрешилась. Оказалось, Костя Михайлюк и парень по фамилии Быков создали в Риге ячейку НБП. Они связались с нами. Утром 5 марта — вместе с союзниками, людьми Анпилова и Терехова, — мы вышли на несанкционированный митинг перед латвийским посольством. Тогда-то и родились лозунги: «Наши МИГи сядут в Риге!» и «За наших стариков — уши отрежем!». И в тот же день по сговору с нами наше новорожденное рижское отделение пикетировало Дом правительства Латвии, а питерские штурмовики Гребнева атаковали посольство Латвии в Санкт-Петербурге. В дальнейшем развитие НБП в Латвии превзошло все наши ожидания. И к нашей доброй зависти латвийские СМИ уделяли им тонны внимания. В короткий срок рижским нацболам удалось поставить балтийскую республику на уши.

Нам здесь тоже кое-что удалось. Призвав 5 марта в резолюции митинга у стен латвийского посольства к бойкоту латвийских товаров, разбив о посольство банки с латвийской сметаной и яйца, мы на следующий день отправились в сопровождении камеры ТВ-6 по магазинам, где перед телекамерой призывали хозяев магазинов, продавцов и покупателей к бойкоту. К нашему удивлению и радости, в конце марта у латвийского посольства побывал мэр Лужков и подхватил нашу инициативу: призывал московские власти к бойкоту латвийских товаров. За ним последовал губернатор Приморья Ноздратенко, а чуть позже ещё десяток вельмож. Нам удалось сдвинуть Россию хоть чуть-чуть.