- Посиди пожалуйста, - непривычно мягко просил он сестру. - Я попробую тебя нарисовать.

Зоя сидела подолгу, терпеливо, почти не шевелясь. И даже в тех первых портретах, сделанных еще неумелой рукой, было сходство - правда, едва уловимое, неясное, а все-таки с листа смотрели несомненно Зоины глаза: пристальные, серьезные, вдумчивые...

И вот я перебираю Шурины рисунки. Кем же он станет, когда вырастет?

Шура, бесспорно, прекрасный математик, он унаследовал от отца любовь к технике, и у него ловкие и быстрые, действительно золотые руки: он все умеет, за что ни возьмется, - все у него спорится. Меня не удивляет, что ему хочется быть инженером. Он все свои карманные деньги тратит на журнал "Наука и техника" и не только прочитывает каждый номер, но постоянно мастерит что-нибудь по совету журнала.

Работает Шура всегда горячо, с душой. Как-то я зашла к ним в школу взглянуть на сад. Работа была в разгаре: вскапывали землю, сажали кусты и молодые деревца, воздух звенел от громких ребячьих голосов. Зоя, раскрасневшаяся, с растрепавшимися волосами, на секунду опустила лопату и издали помахала мне рукой. Шура в паре с мальчуганом постарше тащил носилки. Трудно было представить себе, как умещается на этих носилках такая груда земли!

- Осторожнее, Космодемьянский, надорвешься! - крикнула ему вслед высокая белокурая девушка, по виду несомненно спортсменка.

И я слышала, как Шура, замедлив шаг, весело ответил:

- Ну нет! Мне еще дед говорил: когда работаешь на совесть, не надорвешься. Работа сутулит, когда ее боишься, а если сил не жалеть - еще сильнее станешь!

В тот день, за ужином, он сказал не то шутя, не то серьезно:

- Мам, а может, мне после школы в Тимирязевку пойти? Сады буду сажать, в земле копаться. Как ты думаешь?

Кроме того, Шуре хочется быть спортсменом-профессионалом. Зимой они с Зоей катаются на коньках, ходят на лыжах, летом купаются в Тимирязевском пруду.

Шура - богатырь: в тринадцать лет он выглядит пятнадцатилетним. Зимой он натирается снегом, купаться начинает весною раньше всех, а кончает поздней осенью, когда самых отважных купальщиков дрожь пробирает при взгляде на воду. А о футболе и говорить нечего: из-за футбола Шура готов забыть и о еде и об уроках.

И все же... все же, кажется, больше всего Шура хочет быть художником. В последнее время он каждую свободную минуту отдает рисованию. Из библиотеки приносит и меня просит приносить биографии Репина, Серова, Сурикова, Левитана.

- Знаешь, - с уважением говорит он, - Репин с девяти лет рисовал каждый день, за всю жизнь ни разу не пропустил! Ты только подумай: каждый день! А когда у него заболела левая рука и он не мог держать палитру, он привязал ее к себе и все-таки работал. Вот это я понимаю!

... Я перебираю Шурины рисунки и узнаю то нашу любимую скамейку в парке, то куст боярышника, растущий неподалеку от нашего дома, - под ним Шура любит лежать в жаркие летние вечера. Вот наше крыльцо, где он допоздна засиживается с товарищами после игры, а вот и лужок - их футбольное поле.

Сейчас Шура все время рисует Испанию: неслыханной голубизны небо, серебристые оливы, рыжие горы, обожженная солнцем земля, изрытая траншеями, истерзанная взрывами, залитая жаркой кровью республиканских бойцов... Мне кажется, когда зимой в Третьяковке открылась выставка Сурикова, Шура бегал туда несколько раз еще и ради испанских акварелей: словно Суриков стал ближе ему потому, что путешествовал по Испании, видел и рисовал эту далекую землю.

А это что?.. Фасад высокого здания со множеством окон кажется мне знакомым. Да это 201-я школа! А вокруг - будущий сад: березы, клены, дубы и... пальмы!

ПАРИ

Зоя и Шура становились уже совсем большими. Но иногда, напротив, они казались мне совсем маленькими.

... Я быстро уснула в тот вечер и проснулась вдруг, как от толчка: мне послышалось, будто кто то целыми пригоршнями кидает в стекло мелкие камешки. Это дождь так и хлестал в окно, так и барабанил по стеклу. Я села на кровати и увидела, что Шура тоже не спит.

- Где Зоя? - спросили мы оба разом.

Зоина кровать была пуста. Но тут же, словно в ответ нам, на лестнице послышались приглушенные голоса и смех, и дверь нашей комнаты тихо отворилась! на пороге стояли Зоя и Ира - ее сверстница, жившая в маленьком домике по соседству.

- Где вы были? Откуда вы?

Зоя молча сняла пальто, повесила его и принялась стаскивать разбухшие, насквозь мокрые туфли.

- Да где вы были? - взорвался Шура.

И тогда Ира, взволнованная до того, что, даже когда она смеялась, по щекам ее текли слезы, стала рассказывать.

Часов в десять вечера к ней в окно постучала Зоя. И когда Ира вышла, Зоя сообщила ей, что поспорила, с девочками. Они уверяли, что Зоя в такой темный осенний вечер побоится пройти через весь Тимирязевский парк, а Зоя утверждала: "Не побоюсь". И они заключили пари: девочки поедут на трамвае до остановки "Тимирязевская академия", а Зоя пойдет туда пешком. "Я буду делать на деревьях заметки", - сказала Зоя. "Мы тебе и так верим", - ответили девочки. Но в последнюю минуту они сами испугались и стали уговаривать Зою отменить пари: очень холодно и темно было на улице, и уже начинался дождь.

- ...Но она только больше раззадорилась, - смеясь и плача, рассказывала Ира. - И пошла. А мы поехали на трамвае. Ждем, а ее нет и нет. А потом смотрим - она идет... и смеется...

Я с удивлением смотрела на Зою. Она все так же молча развешивала у печки мокрые чулки.

- Ну, знаешь, не ждала я от тебя этого, - сказала я. - Такая большая и такая...

- ...глупая? - улыбаясь, докончила Зоя.

- Да, уж извини, но, конечно, это не слишком умно!

- Если б еще это сделал я, тогда понятно, - вырвалось у Шуры.

- Так ведь она и обратно хотела пешком, - пожаловалась Ира. - Насилу мы ее уговорили, чтоб ехала с нами на трамвае.

- Да раздевайся же, Ира! - опомнилась я. - Грейся скорей, ты тоже совсем промокла!

- Нет, я домой... там мама тоже будет сердиться... - призналась Ира.

Оставшись одни, мы некоторое время молчали. Зоя весело улыбалась, но разговора не начинала, а спокойно сушилась и грелась у печки.

- Ладно, пари ты выиграла, - сказал наконец Шура. - А что же тебе за это полагается?

- Ой, я об этом и не подумала! - отозвалась Зоя. - Мы просто поспорили, а на что - не условились... - И на лице ее отразилось искреннее огорчение.

- Эх, ты! - воскликнул Шура. - Хоть бы обо мне подумала: дескать, если я выиграю, гоните Шурке новый футбольный мяч. Нет того, чтобы о родном брате позаботиться! - Он укоризненно покачал головой. Потом добавил серьезно: - А все-таки я от тебя этого не ожидал. С чего ты стала таким способом доказывать свою храбрость? Даже я понимаю, что это неправильно.

- А я, думаешь, не понимаю? - сказала Зоя. - Но только мне очень хотелось попугать девочек: шла-то по лесу я, а боялись-то ведь они!

Она засмеялась, и мы с Шурой поневоле присоединились к ней.

ТАТЬЯНА СОЛОМАХА

Очень рано я стала решать наши денежные дела сообща с детьми.

Помню, в 1937 году мы завели сберегательную книжку и торжественно положили на нее первые семьдесят пять рублей. Всякий раз, когда к концу месяца удавалось сэкономить немного денег, Зоя относила их в сберкассу, даже если сумма была невелика: пятнадцать - двадцать рублей.

Сейчас у нас появилась еще одна статья расхода: в банке существует счет No 159782, на него граждане СССР пересылают деньги, собранные для женщин и детей республиканской Испании. Делаем это и мы. Мысль эта принадлежит не мне, ее первым высказал Шура:

- Мы с Зоей можем меньше тратить на завтрак.

- Нет, - сказала я, - завтрак трогать не будем. А вот не пойти разок-другой на футбол - это даже полезно...

Потом мы составляем список самых необходимых вещей: у Зои нет варежек, у Шуры совсем развалились башмаки, у меня порвались галоши. Кроме того, у Шуры кончились краски, а Зое нужны нитки для вышиванья. Тут случается и поспорить: ребята всегда настаивают на том, чтобы прежде всего покупалось то, что нужно мне.