Как этого добиться?
Решили прибегнуть к дезинформации.
Война войной, а молодежь да и более пожилые собирались субботними вечерами в заброшенном сарае. Приходил гармонист, молодые танцевали, иногда пели хором, те, что постарше, судачили. Выпивали тоже.
Получалось подобие этакого клуба.
Разумеется, вовсю шел обмен новостями, слухами…
Немцы «клуба» не трогали — то ли не до того было, то ли не хотели еще больше озлоблять людей, а, может быть, как раз, черпали информацию на этих сходках.
Вот и решили партизаны подослать туда своих людей, те, якобы, выпьют лишнего, развяжут языки, один намекнет, другой сболтнет и, глядишь, в тот же вечер немцам станет известно о готовящемся на складе горючего нападении. Передислоцируют свои силы. Тут партизаны по электростанции и ударят.
А что немцам будет доложено, сомневаться не приходилось. Сотня людей соберется, что ж, среди них не найдется услужливого осведомителя?
— И представляете, — восклицал полковник, обводя нас восторженным взглядом, — не нашлось! Погорел наш хитрый план с дезинформацией! Сто человек, и среди них самые разные люди собрались вместе, узнали о том, что партизаны готовят нападение. И ни один, понимаете, ни один не донес! А, бывало, предавал человек, которому вроде бы полагалось верить. Предатели, они, ведь, куда как хитрые бывают. Я вам к чему все это рассказываю: да, человеку можно не доверять, а коллективу, людям нужно верить.
Вот такими примерами иллюстрировал полковник Дубравин свои мысли.
Нам они представлялись убедительными.
Возвращаюсь мыслями к самолету.
Представляю себе летчиков — этих здоровых сильных парней, для которых вдвойне невыносимо бездеятельно и беспомощно сидеть, выполняя указания каких-то подонков.
Мне подумалось, что их героизм в том и заключается сейчас, что они сдерживают себя. Ведь куда легче было бы вступить в борьбу: в такие минуты о своей жизни не думаешь. Но речь-то идет не о твоей, о жизни других и многих. Вот и сиди, молчи, выполняй…
И еще с особой тоской я представляю себе стюардесс — этих красивых приветливых девушек, но ведь совсем девчонок, которым бы разреветься, да позвать «мама», но которые сами успокаивают пассажиров, нянчат детей, оказывают, какую могут, помощь, не оглядываясь на нацеленные на них пистолеты…
Сердце сжимается, когда я думаю о той, которую убили. Убили все-таки мерзавцы! Какая она была? Постарше других, помоложе, задумчивая, веселая, высокая, миниатюрная, какая?..
Кто ее ждет — отец, мать, брат, жених? Небось беспокоились каждый раз, отговаривали летать — самолет… вдруг, что случится, разобьешься еще…
Самолет не разбился.
А ее, вот, нет. Уже нет. А они ждут. Ничего не знают.
Мать, может, готовит пирог какой-нибудь традиционный к приезду, жених билеты взял в театр, цветы достал, да просто скучает…
Братишка ждет, небось, из Японии какую-нибудь игрушку — водяной пистолет, например. А там была другая игрушка, другой пистолет, настоящий.
Ну, что она видела в жизни, эта девчонка, кроме дальних стран и городов. Так разве в этом жизнь?
Меня охватывает жгучая ненависть к этим четверым. Голыми бы руками их задушил — и неважно, женщины они или мужчины — голыми руками!
Вот сидели бы в этом самолете Ленка с Вадимом (а ведь там сколько женщин, двадцать семь детей!), что бы я тогда чувствовал здесь, на земле? Да и там, если б был с ними?
Нет страшнее преступления, чем похищение людей! Только смерть! Только смерть похитителям!
Я гоню эти мысли. Перед операцией нельзя давать волю чувствам. Голова должна быть ясной и холодной. Думать только о деле. О том, что надо делать, как, в какой последовательности.
Чтобы ничего не отвлекало, ничего не рассеивало внимания, не ослабляло напряжения. Сейчас, в эти предстоящие минуты, да какие там минуты — секунды, доли секунд каждая крошечная деталь, каждый миг времени — все будет иметь решающее значение. Все будет невероятно важно, вырастет в гору.
И все же не могу прогнать это видение: моя Ленка, всегда веселая, белозубая, румяная Ленка, с серым лицом, с ввалившимися глазами, в которых затаилось отчаяние, мой курносый Вадим, притихший, словно чувствующий всю огромность несчастья.
Это последний заряд для меня, заряд ненависти.
А теперь прочь из головы, из сердца, из души все, что может отвлечь.
Теперь только выполнение задачи. Это ведь работа. Работа как работа.
…Нам не надо разговаривать, чтобы понимать друг друга. Каждое движение, каждый жест, каждый поступок давно оттренированы, знакомы до автоматизма, как прием самбо.
Мы неслышно расходимся по своим местам и ждем сигнала командира.
И вот звучит этот негромкий сигнал, и мы начинаем атаку…
Не проходит и нескольких секунд — мы в самолете.
Но здесь я позволю себе маленькое отступление.
Как мы в самолете оказались?
Я надеюсь, что читатель не обидится на меня, и поймет правильно. У нас тоже есть свои военные тайны, тоже есть вещи, не подлежащие разглашению.
Борьба с «воздушными пиратами» трудна и очень опасна. От точности и слаженности наших действий, от совершенства используемых нами оружия и технических средств и умения ими пользоваться, от правильности разработки операции и безупречности проведения ее в жизнь, от того, как мы готовы к выполнению своих задач, а главное — от быстроты наших действий, где секундное промедление порой равносильно провалу — зависит успех всей операции. И, конечно же, очень многое зависит от внезапности наших действий, от того, что примененные нами технические средства окажутся для преступников полной неожиданностью.
Так уж извини меня, читатель, если я не буду здесь описывать эти средства. Не сомневаюсь, ты поймешь меня и поддержишь.
Скажу лишь одно — полиции всего мира разрабатывают различные новинки для борьбы с «воздушными пиратами». Ну хоть те же «шоковые гранаты».
Думаю, что средства, которыми располагает наша милиция, наиболее эффективны. Я даже позволю себе утверждать большее — они неотразимы.
Уж поверьте мне на слово.
Поэтому я пропущу рассказ о тех немногих секундах, которые нам потребовались, чтобы проникнуть в самолет, и скажу только, что мы оказались внутри.
Глава IX. НЕ ЛЮДИ, А ЧЕРТИ!
Я, Джон Леруа, бывший агент отдела по борьбе с воздушными террористами, ныне сотрудник отдела по борьбе с контрабандой наркотиками, красавец, атлет, любимец женщин, я многое повидал в жизни.
Я бывал в разных интересных странах и городах. А какие у меня были романы!
И какая есть квартирка, и какой должен быть загородный домик, и какие машины!
И все это я бы отдал, согласился превратиться в того дряхлого америкашку с бельмом, сухой рукой и хромого, что сидит в последнем ряду, лишь бы не пережить того, что я пережил в эту ночь.
Не понимаю, как меня не хватил удар, инсульт, инфаркт, паралич, что там еще бывает… Я даже не представлял, что один человек может испытать столько страха, отчаяния, волнений и остаться в живых. Надо сходить в медицинский институт и продать им мое сердце после смерти. Пусть заспиртуют и выставят в каком-нибудь музее — самое крепкое сердце за всю историю человечества!
Вы знаете, у нас в отделе работал один парень. Он был шизофреником. Не удивляйтесь — у нас в полиции много шизофреников. Они потому туда и идут. Или такими становятся. Ну, какой нормальный человек пойдет работать в полицию, если приходится переживать то, что я пережил в эту ночь?
Я, конечно, тоже рано или поздно стану психопатом.
Есть такая научная теория, что все преступники — люди психически не совсем полноценные, во всяком случае с отклонениями от нормы. Не знаю — те, кого я встречал, очень даже нормальные и прекрасно знают, чего хотят. А вот полицейских у нас с приветом — встречал очень часто.
К чему это я? Ах да, тот парень из нашего отдела. Сначала никто ничего не замечал. А потом он стал очень мрачным, молчаливым, словно застывшим. Как-то, когда мы шли по улице, показал мне на высоченный дом и совершенно спокойно заметил: «Вон с той крыши я брошусь». Другой раз приоткрыл чемоданчик, который нес в руке (а там ничего нет, кроме веревки) и шепчет: «Это я чтобы повеситься, все время не выберу».