Но если художественные ценности порой проверяются временем, то врачебное искусство всегда сиюминутно.

И скульптура на живом здесь прежде всего восстановление материала природы: в ней ничего нет пенужного.

Кривонос был слова прооперирован...

А вот Ясникопу стало совсем худо. Потеря плазмы во время ожога была колоссальная. Но пластическую операцию откладывать было уже нзкуда.

"Завтра, завтра, завтра", - не выходит из головы.

Василий Петрович спустился по лестнице, на ходу застегивая пуговицы шипели. Он шел по аллее госпитального парка не спеша, заложив за спину руки. Кому-то ответил на приветствие, кого-то, легко одетого в пижаму, отправил в корпус. Ео!цел в дом. Он живот рядом, через дорогу.

- Пойдем, - сказал жене с порога.

Василий Петрович остался вдовым, когда дочери едва исполнилось десять лет. на территории госпитального городка он появлялся мрачным, без кровинки в лице.

Таким он пришел однажды в лабораторию, где работала Людмила Ивановна чуткий, добрый, отзывчивый человек. К чужой биде она относилась, как к собственной.

Тогда он впервые сказал ей: "Пойдем", и она покорно, ни о чем не спрашивая, пошла. Она поняла, ощутила женским чутьем, что очень нужна ему и его маленькой дочери. Одно сознание необходимости участия в его судьбе делало ее счастливой. Она стала заботливой матерью.

Марина выросла, вышла замуж и уехала в Москву," где работал ее муж.

- Пойдем, - повторил Василий Петрович.

По тревожному тону, по бледному от усталости лицу она поняла, что нужно идти. Они спустились вниз, к Дворцу спорта, мимо кинопанорамы вышли на Красноармейскую, шагнули в подъезд.

В этот дом он приходит выпить стакан чаю, поговорить. Но сегодня он шел, чтобы отвлечься от того, что ему предстояло пережить завтра.

Дверь открыла Светлана Николаевна, маленькая, довольно полная женщина, но очень подвижная, с веселыми живыми глазами. Он нежно поцеловал ей руку.

- Наконец-то! - радостно воскликнула она. - Где можно столько пропадать?

Вслед за супругой в коридоре появился и хозяин дома, Михаил Степанович Костич.

- В самом деле, где можно столько пропадать?

Друзья крепко пожали друг другу руки, женщины звонко расцеловались.

За окнами сгустились ранние сумерки, предвестники зимней поры. Студеный порывистый ветер гнал тяжелые, свинцовые тучи. Вот-вот закружатся первые снежинки.

Михаил Степанович взял со стола пепельницу и сел на тахту рядом с Василием Петровичем. Он видел, что друг очень озабочен, много курит ч молчит. Сердцем замполит понимал, что врач своими мыслями и сейчас гдето в госпитале.

- Понимаешь, я чего-то не знаю, - сказал он наконец.

- Не бояться сказать, что ты чего-то не знаешь, - это высшее проявление порядочности.

Василий Петрович усмехнулся:

- Сказать-то сказал, но от этого ни мне, ни Ясникову не легче. - С минуту врач помолчал и вновь заговорил: - Вот ты пишешь доклад. Ты можешь написать неудачную страницу и тут же ее зачеркнуть. А я? Я не могу, не имею права зачеркивать жизнь.

Последние слова врач произнес медленно, растягивая по слогам, и они звучали как укоризна самому себе. Василий Петрович прикрыл ладонью глаза и заговорил тихим голосом:

- Не так я прожил свою жизнь, Миша. Не так.

В детстве, помню, я увлекался физикой. У меня что-то получалось. И вдруг медицина. Почему именно она?

Вручили повестку в военкомате, сказали, надо ехать в академию. Я и поехал. И, как видно теперь, не в ту сторону. Вот откуда ошибки.

Замполит усмехнулся своими бархатными глазами, помял новую сигарету, не прикурив, положил ее в пепельницу:

- А я в детстве мечтал быть врачом. Да вот не получилось, как видишь. И жалею, жалею, что не получилось. Так что давай меняться ролями, а? Михаил Степанович прикурил сигарету. - По-моему, доктор, тебе срочно нужно отправиться в отпуск. Ты просто устал.

На пороге комнаты стояла хозяйка дома. В тон своему мужу она обратилась к Максимову:

- Кстати, доктор, вы готовы мне аккомпанировать?

- После ужина, естественно, - отозвался Максимов.

Светлана Николаевна и Людмила Ивановна накрыли на стол. Тушенная с яблоками утка, салат оливье, аджика, привезенная Костиным с Кавказа, где они отдыхали прошедшим летом.

Переходя из компаты в комнату, Василий Петрович остановился в коридоре возле телефона, позвонил в госпиталь.

- Все в порядке, - услышал он голос дежурной сестры, - Ясников чувствует себя нормально. Отдыхайте, Василий Петрович.

Он с аппетитом ел утку с яблоками, салат, пил вкусный горячий чай. Потом встал, подошел к фортепьяно.

Играл тихо, изредка прерываясь и оглядывая свои руки.

"Все ли нормально у Ясникова, все ли нормально?" - врывалось в его мысли, которых никак не вытесняли ни звуки пианино, ни голос Светланы Николаевны, звучавший сегодня особенно приподнято и вдохновенно. Она пела старинный русский романс "Гори, гори, моя звезда". Мелодия навевала грусть, она была созвучна его настроению. Он и здесь, в гостях, продолжал искать лихорадочно и горячо, лишь внешне оставаясь спокойным.

- Людочка, - сказал он, как только Светлана Николаевна спела романс, аплодируй подруге, она природная певица.

Это был хороший и нужный вечер. Прощаясь с хозяевами, Василий Петрович попросил:

- Миша, приходи завтра в отделение к десяти.

- А ты пустишь меня в операционную?

- Конечно, нет. Но ты приходи, посидишь там у меня в "предбаннике".

- Посижу, - пообещал полковник Костин.

И снова они шли с женой извилистой улицей мимо кинотеатра. Людмила Ивановна ласково взяла мужа под руку:

- Не надо метаться, Василий. Все будет хорошо.

- Не надо, - сказал он твердо.

...В окно операционной хлынул утренний свет, и от смешения его со светом бестеневых ламп казалось, что в комнате повис туман.

- Пульс? - спрашивает хирург.

- Падает...

Почему с введением наркоза падает пульс? Нет ли тут какой-то затаенной злой закономерности? Накаиупг Василий Петрович советовался с известным анестезиологом, нс ошибся ли он в выборе наркоза. "Ошибки нет", - замерял седовласый профессор. Но почему же снова все повторяется?

Хирург хотел было отложить операцию, как вдруг сердце Ясникова вновь остановилось. В операционной наступило молчание. Оно было тягостнее прежнего. Сегодня уже никто ни на что не мог надеяться. Казалось, все было исчерпано. Но нет, не все! В запасе оставалась сила духа хирурга, его неиссякаемая фантазия. "Четыре минуты, четыре минуты", - стучало в висках. Василий Петрович встал на табурет и начал массировать грудь Ясникова, вминая ребра до самого позвоночника. И сердце забилось! Он встретил радостные глаза коллег, но не осветил на их веселость, считая ее преждевременной: ведь операцию по пересадке кожи вновь пришлось отложить.

Василий Петрович набрал номер телефона профессоpa, но передумал, положил трубку, едва услышав молоденький голосок секретарши: "Приемная..."

- И все-таки ошибка есть, - сказал он полковнику Костину, который сидел здесь все эти часы. - Понимаешь, ожоговые больные реагируют на наркоз совсем не так, как люди, получившие травму иного характера.

- Значит, дело в выборе наркоза, - раздумывая, произнес полковник Костин. - Вот это и есть та самая страница, которую тебе предстоит сегодня написать.

Хирург читает, ищет, сопоставляет все применяемые ныне наркозные препараты. В составе каждого из них присутствуют элементы, с которыми неумолимо вступают в "конфликт" белковые вещества. Значит, нет ответа? Значит, есть только одна альтернатива: ничего не делать, и больше не предпринимать обреченных на пропал попыток кожной пластики, и потерять Валерия Ясникова, единственную радость матери. Убитая горем женщина рассказала врачу о своем сыне. Отец его пвгиб за несколько недель до рождения Валерия. По профессии оп был журналистом.

Ниточка судеб солдата и полковника тянулась к войне. Василий Петрович помнит заснеженный Куйбышев, сорокаградусные морозы. Медицинская академия жила тогда по законам боевой обстановки. Стреляли. Правда, в тире. Лечили раненых. Пилили дрова. Драили полы, и, конечно, с утра до вечера учеба, учеба, учеба. Еще, помнится, постоянно хотелось есть. При немалой тыловой нагрузке - три раза в день лишь мучная затирка и пайка хлеба раз в сутки. И все-таки он, Максимов, только учился. А отец Ясникова воевал, был на передовой.