Иван еще слышал ясный голос, но в глазах его - показалось сначала - как дымка встала. Потом понял, что не глаза виноваты, что тает, теряет четкость облик прекрасной женщины, стоящей перед ним.

- Уходишь?

- Встрече нашей конец подошел. Будь счастлив, Иванко. Дари любовь свою, в завтрашний день не заглядывая. Будь счастлив, светлый человек.

...Вскинулся Иван ото сна - за окном тихая весенняя ночь. Что разбудило - непонятно. И тут опять, будто всхлипнул кто. Иван подхватился - Дарьюшка! В момент очутился у большого сундука, где из подушек и одеял была устроена временная постелька.

Девочка спала. Но что-то снилось ей, отчего она всхлипывала во сне.

- Маленькая... - Иван легонько, невесомо провел рукой по шелковым кудряшкам - они буйными, упругими завитками рассыпались по подушке. Золотко желанное, что за беда у тебя?

Девочка открыла глаза, сонно поглядела на него.

- Что тебе снится, девонька моя? Плохой сон? Я прогоню его.

Она не отводила от него глаз, потом прошептала:

- А серчать на меня не будешь?

- За что?

- Не знаю. Только у тебя глаза хмурые... ровно, серчаешь всегда.

Иван почувствовал, как зажгло под веками, как будто ветер песком дунул в лицо.

- А хоть ты и не глядишь, я все равно знаю, что хмур. У меня вот тут болит тогда, - она уставила пальчик в рубашонку на груди.

Вовсе уж ни в силах ничего сказать, Иван протянул к ней руки. Она с готовностью подалась к нему, крепко обхватила за шею, прильнула.

- Славница ты моя! - пробормотал Иван, прикоснулся губами к теплой нежной щечке, вдыхая еще непривычный ему, удивительный аромат.

Девочка подняла голову, посмотрела на него озадаченно и тронула маленькими, горячими ладошками его лицо.

- Тебе тоже больно? - спросила беспокойно.

- Теперь нет, - улыбнулся Иван.

- Тогда не плачь больше, - принялась она отирать его щеки.

Иван молчал, дивясь и той волне радости, которая хлынула вдруг в его сердце, вздымая его на самую вершину счастья, и легкости маленького тельца дотоле не доводилось ему пестовать на руках малых деток, доверчивость маленького человечка оказалась столь сладостна... И одновременно пытался вспомнить Иван, - нечто удивительно, что снилось ему только что.

Вспугнутый сон отлетел, осталось только твердое ощущения, что было в нем про Алену. Значит, дождался он, пришла-таки Алена. А что сон забылся видать, так Аленушка хотела. Но теперь от печали и следа не осталось, в сердце одна только радость, источник которой вот эта кроха у него на руках. И было еще одно, самое главное, самое стойкое ощущение, что Алена здесь, рядом, с ним в каждую минуту. И впереди - встреча с ней, а уж он отыщет, непременно ее отыщет.

- Спи, дитятко мое ненаглядное, разумница моя... Я покажу им, как мою девоньку забижать! Ужо я вам!

Он шептал ей тихие слова, когда бессмысленные, когда смешные, но полные нежности и любви. Тихонько баюкал ее, покачивая на руках невесомую ношу свою.

- Спи, радость моя, красавица моя. Никому-никому тебя не отдам!

С тихим счастьем обретения он глядел, как смежились сонно реснички, словно лепестки цветов. Она еще раз вздохнула прерывисто, ворохнулась у него на руках, устраиваясь поудобнее - упругие золотые кудряшки пощекотали грудь Ивана. Он любовался ею, и на лице его был покой и счастливое умиротворение.

Глава шестьдесят третья

Эпилог

Однажды появился на Лебяжьем странник. Седые волосы лежали на плечах, за спиной - легкая котомка, в руке - черемуховый посох. Шел себе не спеша серединой улицы. Глядел вокруг не как чужой, а так, как смотрит человек в доме своем, где все знает и все принадлежит ему. Собаки деревенские выбегали из дворов навстречу чужому и... ластились к нему, приветливо виляя хвостами, провожали дальше. Весть полетела по селу, обгоняя странника - признали его. Об этом человеке давно и широко молва шла. Будто глазами своими, юношески молодыми, любого видит в истинном свете его, душу видит, помыслы, и толку нету лжу ему говорить. Будто владеет он волшебной целительной силой, исцелить болезного ему - лишь рукой коснуться. Только просить об исцелении труд напрасный. И про хвори ему рассказывать не надо, он так их видит, и сам выбирает, кого избавить от страданий, а кого с ними оставить. Однако в тоске и безнадеге ни один не останется, коль посчастливилось со старцем встренуться - странным образом оставляет он в сердце каждого свет веры и искру надежды, как путеводные звездочки, которые отныне будут сопровождать на всех дорогах жизни, освещать ночи несчастий, а радость делать еще светлее...

Много чего рассказывали про старца удивительного столь, что порой и не верилось, вправду ли ходит такой по свету, а может то предание старины незапамятной, а может сказка-мечтание об такой святости в земном человеке.

И вот шел он по пыльной улице, вроде совсем как странник обычный, но что-то было в нем, что люди признали: "Он!.."

Отворяли широко ворота и двери, выходили с поклоном, с надеждой, что в их дом войдет и будет это все равно, что благословение на счастье и благоденствие... Но старец на привет приветом отвечал, поднимал руку, чтоб крестным знамением осенить, и так же не спеша шел дальше. И дошел почти до околицы, когда из проулка старцу навстречу быстро вышла девица, будто выпорхнула. Седовласый странник как вкопанный стал, глаз с нее не сводя, и она так же стояла, но глядела на него с улыбкой, чуть склоня голову на бок. И в прекрасных ее незабудковых глазах не было и тени благоговения, с которым глядели на него другие.

Толи это долго было, толи мгновения короткие они друг на друга глядели, а потом девица поклонилась низко старцу, подошла и взяла его за руку, и он пошел за нею. Люди же глядели им в след и дивились той странной схожести, которая бросалась в глаза теперь, когда странник и девица шли рядом. Они оба были высоки и легки в движениях, будто земля не тянула их тяжестью. Длинные седые волосы старца не были тусклыми и безжизненными, они падали на плечи волнами и ярко серебрились на солнце. А у девицы золотые, буйные, с рыжеватым отливом кудри как будто сами светились солнечно. И еще схожесть была в том, что невозможно было глазу проскользнуть по ним без остановки, напротив, приковывали, зачаровывали они людские взоры. И стояли люди, разные характером и нравом, глядели кто радостно, кто растроганно, со слезой, кто восхищенно, но ни один - завистливо, злобно ли, аль с другой какой недобротой.

Девушка растворила широко воротца перед гостем, но старик не вошел, остановился.

- В счастливый дом иду. Живущие в нем менее других нуждаются, чтоб вошел я в него.

- Это нужно тебе самому, - приветливо улыбнулась девица.

Они сидели за пустым столом и смотрели друг на друга. И никто не признал бы сейчас старца с пронзительным взором, наделенного чудесной силой в старике с устало опущенными плечами, а глаза... глаза, как много было в них и как поразили бы они случайного соглядатая. Нет, не поразили - сразили бы на месте.

Они сидели так, пока в дом не вошел, чуть пригнув в дверях голову, высокий широкоплечий мужчина и девица взглянула на него вспыхнувшими светом глазами.

- Дарена, гость у нас! Да за пустым столом!

Старец встал неторопливо, повернулся во всей своей благородной красоте, прямой, высокий, с величественной осанкой.

- Господь благослови тебя, добрый хозяин. А только задушевную беседу ни на какое самое богатющее угощение не поменяешь.

- Ты прав, мудрый странник. Но коль прервал я вашу беседу, так значит самое время трапезе подошло.

- Ты рано так. Случилось что? - Дарьюшка быстро подхватилась из-за стола, глядела обеспокоено.

- А как же не случилось. Ко мне сосед, Добролюб верши прилетел, беги, говорит, домой спехом, там у тебя такое!.. Аж перепугал. Садись, странный человек, раздели с нами нашу пищу, - позвал Иван и, утерев руки полотенцем, тоже присел к столу.

Дарьюшка положила руки ему на плечи и осталась так на несколько секунд, будто позволяя гостю полюбоваться на них двоих.