Часом позже я заметил солдата в бреду. Дошедший до последней стадии изнеможения пехотинец сидел в снегу на обочине и бормотал нечто невразумительное о зеленых полях и журчащих ручьях. Я попытался остановить один из проезжавших мимо немецких грузовиков, но наши доблестные союзники или делали вид, что не замечают моих сигналов, или отмахивались. Так продолжилось мое знакомство с немцами.
В конце концов, показалась итальянская "бреда" с двухсотдесяткой на буксире. Мы с трудом погрузили упирающегося парня. Прежде чем ехать дальше, водитель сообщил, что ему нетрудно взять еще одного солдата - одним больше, одним меньше... разницы никакой. Но бензина в баке хватит только на 8-9 километров, и потом все равно придется шагать пешком. Но больше я ничего не мог сделать.
* * *
Мы шли дальше.
Нога все еще продолжала беспокоить меня. Я шагал по дороге и с грустью размышлял о собственной судьбе. За что мне все это? Если бы паралич развился, я бы с первого момента был обречен. Неужели Провидение хочет дать мне почувствовать на собственном опыте, что человеческая жизнь в полном смысле этого слова всегда висит на волоске?
Услышав о моих трудностях, майор предложил мне занять место на одном из грузовиков. Но уже давно перевалило за полночь, осталось позади Медово, мы повернули направо, а ни одного итальянского грузовика так и не появилось.
Сразу за деревней располагались биваком чернорубашечники одного из батальонов М{*9}, по-моему, Таглименто. Здесь же я увидел последние средства транспорта, принадлежавшие моей бригаде, - "павези".
Через некоторое время колонна в очередной раз остановилась. Я был вынужден отправиться на поклон к маленькому немецкому лейтенанту с орлиным носом, в ведении которого находился трактор, тянущий трейлер, нагруженный бочками с бензином, и противотанковое орудие. Мы говорили по-французски. Это единственный язык, кроме хорошо знакомого немцам языка насилия, который они понимают. В результате я получил место в машине для себя и еще одного солдата, который не мог идти.
Прежде чем мы снова тронулись в путь, к нам подсел еще один итальянский лейтенант, а затем попытались присоединиться еще несколько, но немцы проявили бдительность и всех отогнали. Мы поехали дальше. Но через каждые несколько метров делали остановки. Сидеть без движения было очень холодно. Первым не выдержал солдат, за ним слез и пошел пешком лейтенант. На их места нашлось много желающих, но немцы больше никого не пустили.
Вперед. Остановка. Снова вперед. Остановка. И так до бесконечности.
В деревне за Медовом, кажется, это было Карасеево, мы остановились надолго. С трейлера выгружали бензин, требовавшийся для заправки грузовиков. Я воспользовался остановкой и подошел к большому костру, окруженному людской толпой. Оказывается, жгли склад продовольствия. Хотя бы таким образом, но я получил возможность немного согреться. Наконец-то!
Затем я вернулся к трейлеру, и мы продолжили путь.
Теперь по дороге все чаще попадались тела замерзших в пути солдат. Сперва мне не хотелось верить своим глазам. Должно быть, я ошибся и на дороге лежат вовсе не люди, а кучки брошенного кем-то тряпья. Но при ближайшем рассмотрении всякий раз оказывалось, что на снегу лежали все-таки люди, превращенные страшным морозом в глыбы льда. Их лица были искажены смертной мукой. Застывшие глаза смотрели в черное небо.
Мы двигались дальше.
Тянущаяся по широкой дороге колонна была все так же четко разделена на итальянскую и немецкую.
Неожиданно нам начали попадаться сначала отдельные люди, а потом небольшие группы, спешащие в обратном направлении. Вскоре идущих навстречу стало так много, что мы были вынуждены остановиться. Я спрыгнул с трейлера и обратился за разъяснениями к бегущим навстречу офицерам. Они поспешно и с некоторым смущением рассказали, что дорога впереди перерезана уже несколько часов назад. Было около двух часов ночи 20 декабря.
Распрощавшись с проявившим ко мне гостеприимство немецким младшим лейтенантом, я побрел обратно в деревню. Очень тихо, чтобы не услышали солдаты, я передал майору Беллини печальные новости. Затем я отправился в битком набитую избу, чтобы погреться.
Насколько нам было известно, русским никогда не удавалось выйти из немецкого окружения.
Глава 3.
20 декабря
Всего через несколько минут поступил приказ 30-й артиллерийской бригаде строиться. Остатки 60-го батальона присоединились к 61-му.
Я слышал голоса майора Беллини и капитана Россито, командира 1-й батареи, но не торопился выйти из теплой избы и присоединиться к ним. Должен признаться, что я отчаянно устал и, кроме того, меня страшила перспектива вновь оказаться на морозе, пробирающем до костей. Когда же я все-таки выполз на воздух, оказалось, что батальон ушел. Люди, торопливо шагающие по обледенелой дороге, были мне незнакомы.
Я громко крикнул. Голос мой разнесся очень далеко в морозной ночи, но ответа не последовало. Я остался один. Следовало как можно скорее догнать батальон.
Я присоединился к мрачной колонне, которая, оставив дорогу на Мешков слева, повернула на юг к выходу из деревни и двинулась по направлению к Поповке. Появилась информация, что на этом направлении немцы планируют прорыв.
Вдруг я заметил транспортные средства, принадлежащие артиллеристам Пасубио. Несколько тягачей с натугой волокли орудия. За ними тянулись люди. Я вспрыгнул на подножку одного из тягачей и таким образом преодолел семь или восемь километров, отделяющих меня от Поповки.
* * *
Занимался новый зимний день.
Вокруг нас была только бесконечная заснеженная степь, а над головами такое же бесконечное свинцово-голубое небо.
В деревне я встретил нескольких знакомых ребят из 80-го пехотного полка. Лейтенант Корреале (в далекой мирной жизни преподаватель философии) настолько устал, что с трудом передвигал ноги. К тому же он сильно охрип и совсем не мог говорить, лишь сипел. Он сказал мне, что, если ему прикажут снова идти вперед, он умрет.
Больше я его никогда не видел.
А пока, глядя на его усталое обветренное лицо, я вспоминал долгие беседы, которые мы вели с ним и майором Пассини долгими зимними вечерами в офицерской столовой в Абросимове на Дону. С мальчишеской горячностью мы всячески превозносили мастерство и храбрость итальянских солдат. Майор, бывший намного старше и опытнее нас, добродушно усмехался и спокойно объяснял, что мы не правы.
Сидя за отдельным маленьким столиком, младший лейтенант Бернаби бросал на нас негодующие взгляды. Было поздно, все офицеры уже поели и разошлись, а мы продолжали оживленно беседовать, не собираясь покидать помещение. Дело в том, что младший лейтенант Бернаби, недавно прибывший из Италии, спал в этой комнате, когда все уходили. А звание младшего лейтенанта получил всего два месяца назад.
А затем начались тяжелые бои. Однажды лунной ночью Бернаби отправился на санях в роту. Он был очень доволен, потому что должен был принять под командование отделение. И погиб. Майор Пассини тоже погиб. И еще многих людей из того батальона уже нет в живых.
Теперь я считал, что самое худшее позади. Я наткнулся на Корреале, который, прихрамывая, бродил вокруг в поисках своих солдат. Большинство из них были рекрутами с Сицилии, только что прибывшими на фронт, и при любом удобном случае старались улизнуть подальше. Очевидно, майор в своих оценках все-таки был прав.
Некоторые вещи лучше забыть.
Здесь же были капитан Ланциани и младший лейтенант Фаброцини, бойкий неаполитанец. Как и Корреале, капитан Ланциани прихрамывал.
Мы остановились.
* * *
В самом разгаре дня немцы на 8 или 9 тяжелых броневиках отправились куда-то в восточном направлении. Они должны были прорвать окружение. Во всяком случае, мы так считали.
За ними двигались фургоны с пожитками, а дальше шли две колонны итальянских солдат. Черные ленты, извивающиеся по ослепительно белому снегу. Огромное пространство вокруг Поповки теперь кишело людьми, причем со стороны Медова подходили все новые колонны. Я держался рядом с Фаброцини, офицером, командующим в Абросимове остатками взвода разведчиков. Нам пришлось многое пережить вместе, и ладили мы хорошо.