На заседаниях координационного комитета решено было снабдить всех товарищей поддельными удостоверениями на случай акции или депортации.

А в гетто царит относительное спокойствие. Вот уже некоторое время не происходит ничего из ряда вон выходящего. Люди, пользуясь передышкой, начинают налаживать жизнь, проявляя при этом незаурядную волю и талант.

По инициативе учителя Олицкого в гетто основана школа. Здесь дети проводят большую часть дня до возвращения родителей с работы. Повсюду организованно борются с антисанитарией. На улицах продают кипяток для заварки чая.

А по вечерам можно уже видеть толпы гуляющей молодежи, заметить подчас и влюбленные пары. Их юные, полные жизни лица особенно выделяются на сером фоне. И бьет по сердцу их немой крик: мы молоды, верните нам весну нашей жизни!..

На улице Страшунь 6 находится книгохранилище "Мефицей-Хаскала". Немцы разрешили сосредоточить здесь книги из остальных библиотек. И люди читают. Здесь постоянно длинные очереди, причем многие становятся завсегдатаями.

А на воротах гетто большая вывеска, прибитая гитлеровцами:

"ЭПИДЕМИЯ! ВХОД ВОСПРЕЩЕН!"

Под нею вторая вывеска, и буквы поменьше:

"Евреям запрещается вносить продукты питания и топливо.

За нарушение - расстрел!"

В гетто начинаются браки... "шейнов". Поскольку обладатель "фахарбейтершейна" имеет право содержать семью - жену и детей, многие регистрируются фиктивно. Поначалу эти браки носят только "семейно-дружественный" характер: сыновья записывают своих матерей как жен, есть отцы - ровесники своих детей. Много таких супружеских пар, где жена замужем за посторонним, у которого есть "фахарбей-тершейн", в то время как ее настоящий муж тоже ищет себе привилегированную с "шейном", согласную зарегистрироваться с ним...

Вскоре эти браки начинают служить источником спекуляции. За регистрацию требуют платить наличными и золотом. Цена на владельцев "шейнов" головокружительно растет. Люди снимают с себя последнее, продают все подчистую, чтобы заплатить за регистрацию. И если набирают нужную сумму, покупают "шейн".

Настал Судный день. Первый в гетто. На рассвете все рабочие ушли на свои объекты. В старых полуопустошенных синагогах, на частных квартирах истово молятся старики.

Не знаю, правда ли, или мне только померещилось, будто взмыл над городом слитный, могучий крик смертного плача:

Боже, за что ты меня отринул!..

После полудня по всем дворам забегала еврейская полиция, приказывая мужчинам выходить из домов и собраться на улице. В гетто вошли немцы. Пришли якобы установить, кто не вышел сегодня на работу. Начались обыски. Нескольких евреев избили. Орали, издевались, потом убрались восвояси, никою не забрав. Гетто глубоко вздохнуло. В измученных сердцах затеплился лучик надежды: может, одним страхом и отделаемся?

В сумерках вернулись мужчины. На местах работы ничего не стряслось. Люди повеселели. В воротах разрешают проносить больше продуктов, чем обычно. Вернулись с молитвы старики, ослабевшие, истомленные постом, но приободрившиеся.

К ночи, когда после дневных треволнений воцарился покой, гетто было окружено немцами и литовцами. Тысячи людей заметались в кромешной тьме. Женский плач, крики. Что происходит, чего хотят немцы?.. Кто без "шейнов", кинулись в "малины", прекрасно понимая, что в любом случае первые жертвы они. Да и обладатели "шейнов" раздумывают, не лучше ли им попрятаться. Панику усиливает еврейская полиция, которая издает противоречивые приказы и распространяет неверную информацию. В гетто вошли литовцы.

В этот момент у большинства наших товарищей не было "шейнов". В последнюю минуту, когда гетто уже окружили, все по собственной инициативе собрались в комнатке на улице Страшунь. В такие мгновения люди судорожно льнут друг к другу.

В комнате почти весь наш актив. С нами и Хайка, она пришла в гетто накануне. Нет у нас никакого убежища, ни одной "малины", а сейчас искать поздно.

В последний момент, когда уже нечего было терять, все собравшиеся втиснулись в нашу комнатку в самой глубине квартиры. Дверь замаскировали найденным у соседей тяжелым дубовым шкафом. Скрыв таким образом наличие комнаты, с бьющимися сердцами принялись ждать развития событий. Я с Виткой осталась в пустой квартире. У нас тоже не было "шейнов". Но ведь нельзя было оставить всю квартиру без единой живой души - это вызвало бы у немцев подозрение и начался бы обыск.

А дело принимало скверный оборот. Приказ гласил, что все обладатели "фахарбейтершейнов" должны собраться с семьями у ворот для перерегистрации, а те, у кого "шейнов" нет, - немедленно отправляться во Второе гетто.

Литовцы входили в квартиры, вытаскивали прячущихся, выстукивали стены, взламывали полы. И где бы они ни появлялись, раздавались крики и плач депортируемых.

По такому пронзительному крику, просверлившему тишину нашей квартиры, мы поняли, что они рядом и вот-вот войдут.

А вдруг - чудо, вдруг пройдут мимо?!..

Внезапно мы сорвались с места. До этого мгновения мы не обменялись ни единым словом. Надо посмотреть, что происходит. Сидеть так и ждать - этого нельзя больше выдержать. Двор был погружен во мрак, ни души, но мы точно знали, что литовцы рядом, они где-то здесь. А может, были и ушли?! Да нет, это было бы слишком большим счастьем. Мы начали подниматься по ступенькам и наскочили на них на лестничном пролете первого этажа, откуда они вывели нашего соседа. Сердце упало. Конец, и некому будет даже рассказать. И тут мы заговорили с ними - на авось, терять-то все равно нечего. Невинно спрашиваем, должны ли жены полицейских тоже регистрировать "шейны"? Мы жены полицейских и слыхали, что на нас это не распространяется. Говорим, а внутри озноб - вдруг сейчас потребуют показать "шейн".

- Почему здесь вертитесь? - пробурчал один, а другой жестко спросил:

- Что вы здесь делаете?

Мы затянули ту же песню: жены полицейских, тут живем. Вглядываются в нас, изучают. Колеблются. В глазах хмурое недоверие. И вдруг:

- Жены полицейских - марш по квартирам! Нечего вам здесь!

Ноги у меня подкашиваются. Собираю последние силы, чтобы уронить: наверху только квартиры полицейских, и сейчас там никого нет.

Молча мы вернулись наверх, в наши пустые комнаты, в которых еще стыл страх, не осмеливаясь нарушить их кладбищенское безмолвие. Мы боялись собственного голоса, боялись подумать, что удалось-таки спасти жизнь...

Постучались в стену. Отозвался тревожный голос Эдека. "Успокойтесь, опасность миновала", - сказала одна из нас. Ответом было молчание.

Это угнетающее молчание продолжалось всю долгую, бессонную ночь, которую мы провели в квартире по-прежнему в полном одиночестве, наедине со своими переживаниями и мыслями. Едва начала рассеиваться тревога за судьбу близких, нахлынул ужас при мысли об участи гетто и его жителей, угоняемых литовцами. В растущем с часа на час волнении ждали мы возвращения тех жильцов нашего двора, у кого на руках были "шейны".

Никто не вернулся.

Утром стало известно, что немцы потребовали восемь тысяч евреев. Перерегистрация "фахарбейтершейнов" была западней, в которую попались устремившиеся к воротам владельцы удостоверений. Немцы на месте рвали все свидетельства и депортировали их обладателей из гетто.

С ними же увели всех лишенных "шейнов", которым было приказано переместиться во Второе гетто.

Яков Генс , начальник полиции, вступил в переговоры с главным палачом гетто - начальником гестапо Вайсом. Он, Генс , согласен добровольно поставить две тысячи евреев. Вайс не уступал, настаивал на цифре 8 тысяч и грозил уничтожить гетто целиком. В конце концов, поладили и сошлись на трех тысячах.

Генс был очень горд собой. Он верил, что благодаря его уму и дипломатическому таланту удалось спасти пять тысяч евреев. На следующий день выяснилось, что еврейская полиция провела акцию собственными руками. Сами полицейские тоже были убеждены, что действуют на благо гетто, и восхищались своим начальником.