Давно это было...

Я был хулиганистым парнишкой, балбесом порядочным. В милиции меня хорошо знали, а отчим махнул на меня рукой, он считал, что мое место давно в колонии.

Потом появился Костя.

- Вот что, ребята, довольно валять дурака, если вам скучно, то можно придумать что-нибудь получше ваших игр. Хотите в поход? Это было что-то новое, мы, конечно, хотели. Четыре дня похода для меня было временем сплошных открытий. Это был праздник, которого я раньше никогда не знал.

Потом он заставил меня окончить десятый класс, потом поступить

в институт. Давно это было...

- Вот, Сашок, какая история получается, нравится мне эта женщина, впрочем, это не то, трудно подобрать слово...

- Есть хорошее старое слово - люблю.

- Да, ты прав, это наверное так, но я помню Таню, поэтому все так запутано.

- Тани нет.

- Есть память.

- Одно другому не мешает.

- Как на это люди посмотрят, не знаю.

- Это не важно, гораздо важнее, как посмотрят люди на то, что заперся в четырех стенах, бросил все. Кому ты нужен такой? Та же Рита потянулась к тебе, может только потому, что ты - Шеф, героическая фигура. Хочешь жить стрижкой купонов, надолго ли хватит?

- Я не желаю говорить на эту тему.

- Эх, Костя, порвал ты знамена, а палки - еще целы. Налей-ка мне.

Молча мы выпили, только труба на самых высоких тонах тянула импровизацию, и бубнил ему оркестр.

- Ну ладно, какая она, Рита? Я же ее только один вечер видел.

- Не знаю даже, что сказать. Одно знаю, все время хотелось быть вместе, а вчера вот уехала, и тянет к ней, так тянет. Взял бы, да уехал.

- Может быть, это и хорошо.

- Я хочу выпить за нее.

- Давай.

Мы выпили, потом Костя сменил пленку, и опять комнату заполнил джаз, немного меди в соло фортепьяно, а ударные и контрабас - скромные работяги очерчивали ритмику. Тревожная и, все-таки до конца непонятная музыка.

- Ты давно любишь джаз?

- Давно, может, еще со школьных времен, а потом, когда сидел радистом на Памире, слушал почти круглосуточно. А начальник метеостанции был большим знатоком этой музыки, он и меня научил разбираться в ней. Твоим мелодиям далеко до этого.

- Я знаю, но для меня главное - слова.

Да, главное в песне - это слова. Попробуй, напиши песню с красивой мелодией и с неинтересными словами; ее будут слушать, даже петь, но очень скоро забудут. А если хорошие слова и плохая мелодия? Такую песню будет интересно слушать, мелодия будет раздражать, будет мешать слушать слова.

- Значит, все-таки, и слова, и мелодия, потому что это песня, в которой есть и слова, и мелодия, и исполнение, надо еще и уметь петь. Как много всего надо уметь, как много времени уходит зря.

- Скоро Новый год.

- Встретим в лесу?

- А как же иначе?

- Рита приедет?

- Пока не знаю, но хочу праздник встретить с ней.

Странное у меня было чувство после этого перекура: вроде бы Костя сидит на тех же позициях, и ничего не сказал нового, и ни с чем не согласился, но сам позвал меня к себе, и сам вспомнил о празднике. Посмотрим, впереди больше месяца до начала сезона.

На Центральной площади уже стояла огромная елка, лампочки еще небыли подключены, и ее темный конус высился над домами. Автобус обошел караваны медленно бредущих снегоуборочных машин, сгребавших снег. Зима...

Это Костя приучил меня по-особому относиться к зиме, считать ее лучшим временем года, любить ее приметы, и теперь он делает вид, что ничего не произошло: зима, так, зима, снег - мерзлая водичка, и какое ему до этого дело?

Когда не стало Тани, Костя лечил себя активной деятельностью, стал спасателем и спас самого себя, по крайней мере, он оставался человеком, теперь он вбил себе в башку, что это не для него. Если бы удалось как-нибудь утащить его в горы...

Что же ты притих?

Нам пора уйти снова в зимовье,

Где - когда пурга - белые снега нам в лицо пылят.

Где полярная длинная дуга служит изголовьем

И лежит в ногах, в тающих снегах вся моя земля.

Это важно, где и какой горе сдать души недуги,

И куда бежать, чтобы побеждать годы и себя.

Ты еще не стар, ты же не устал северу быть другом,

Рано связи рвать, рано отставать от своих ребят.

... Тогда Костя мне сказал:

- Этой зимой я буду работать в спасотряде, хочешь поехать врачом?

- Когда трубят твои трубы, я всегда готов встать под твои знамена, мой шеф. А справлюсь ли?

- Я в тебя верю, мой мальчик.

Служба была спокойная, мы даже сами успели сделать поход, а весной началось...

Ураганные ветры со снегом, в горах лавины, а на маршруте группа. Мы нашли тех ребят, обмороженных, потерявших силы, потерявших надежду. И мы их тащили через перевал в пургу. Костя обморозился сам, но тащил как зверь из последних сил, только приговаривал:

- Ничего, ничего, надо - сможем.

И смогли.

За перевалом нас ждали вездеходы, а потом Костя месяц провалялся у меня в больнице.

Я напомнил ему об этом случае.

- Да, но тогда от нас требовалось одно: действовать. Было очень плохо, очень тяжело, но было просто, нам не нужно было выбирать, нам нужно было работать. Тогда наша совесть была чиста.

- А сейчас?

- Сейчас нет.

- Ты стал просто рефлексирующим интеллигентом.

- Не копайся, Сашка, в конце - концов, я лучше других в себе разберусь.

- Ну и разбирайся.

Один из моих дорогих для меня людей развенчал сам себя.

Не дай вам бог, когда придет беда

Уйти в себя, укрыться на запоры.

Сказать "прости" оставленным следам,

И отказаться, не вступая в споры.

От рук друзей, не подавать руки,

И прятать взгляд от ищущего взгляда,

Рассудком жить, рассудку вопреки

И застывать, кому же это надо?!

Из письма Кости.

"Я все помню: и первый вечер, когда тебя впервые увидел, и снегопад, и когда первый раз поцеловал тебя. Это произошло само собой, мы уже не убегали вперед, и незачем было оглядываться. Ты все время со мной, чтобы я ни делал. Ты - со мной. Но это только моя выдумка, а на самом деле, где ты - не знаю, нужен ли я тебе, думаешь ли ты обо мне - ничего не знаю.

И все-таки мне хорошо, я не знаю, что будет потом, не знаю, будешь ли ты писать мне, не знаю, захочешь ли увидеть меня, нужно ли тебе это. Но я люблю тебя, очень скучаю по тебе, очень хочу тебя видеть. Может быть, приехать мне к тебе?

Телеграмма Риты.

"Не выдумывай. Нужно. Приеду. Рита".

4. Костя Серов.

Сначала пришло ощущение счастья, а уже потом я проснулся, а ощущение не уходило и я вспомнил: сегодня приезжает Рита. Нужно отпроситься с работы, нужно достать цветы, у нас зимой это не так легко и сделать: люди с благодатного юга не балуют Минск цветами, придется в Ботаническом саду поупрашивать.

Последние дни прошли в суете, но это была приятная суета. Наша лесная избушка уже украшена, все подготовленно к празднованию Нового года.

Автобус. Первая сигарета. Лаборатория.

- С наступающим Новым годом!

- С новым счастьем!

Какие все красивые, бодрые, добрые, если бы люди каждый день были такими. А впрочем, чего и не нужно, скучно было бы жить, да и примелькались бы это красота и доброта.

Несмотря на диалектико-материалистическое воспитание, люди где-то в глубине души - язычники и Новый год - самый языческий праздник, вот они и просят для себя и других успехов, здоровья, удачи. А потом, через сутки, они уже опять становятся диалектиками. Но так приятно на день в году стать язычником.

А потому какая там работа 31 декабря? Наши женщины освободили от радиохлама подоконник и установили на нем елку, а украсить ее - совсем просто: тот же радиохлам, подвешенный на елку, смотрится очень мило.

- Костя, ты не хочешь с нами встречать праздник?

- Нет, спасибо, я - в лесу, у нас уже все готово.

- Новый год - все-таки домашний праздник.