Гантимур сказал:

- Разбойные монголы и воровские буряты, прослышав о твоем, царского посла, караване, перепугались, признав твоих людей за воинов.

Спафарий улыбнулся.

Гантимур говорил послу:

- Пути в Китайщину мне ведомы. Пошлю с твоим караваном лучшего вожака. Дай ему потребное жалованье.

Спафарий удивился уму и храбрости Гантимура, в дорожный дневник записал: "Сей князец - муж достойный: и богат, и родовит, и храбр. И хоть веры не христианской, имя царя русского чтит, в изменниках Руси не бывал".

Гантимур и его родичи низко откланялись Спафарию, ускакали в степь.

Караван Спафария готовился к походу: кричали верблюды, мычали быки, скрип арб заглушал людской гам. Кибитка Спафария с запряженными в нее десятью быками стояла посередине каравана. С боку кибитки за длинный повод был привязан оседланный гнедой конь; то конь царского посла для скорого объезда длинного каравана в пути.

Спафарий подошел к кибитке, отвязал коня, легко поднялся на седло. От воеводы прибежал гонец. Просил он посла обождать, ибо надобно грамотку важную и скорую разобрать. Спафарий повернул коня и поскакал к острогу. У резного крыльца стоял воевода.

Спафарий вошел в приказную избу.

Воевода сказал:

- Не прогневаю царского посла, коль скажу ему о грамотке, писанной воровскими людишками Албазинского острога? О той грамотке я запамятовал...

- Молви, какие вести?

- От воров - воровские и вести. Послал грабежник Ярошка своего дружка, тоже лиходея и грабежника, Пашку Минина и с ним добра разного десять возков да полонянку черных кровей с дитем.

Спафарий удивился:

- Каким добром хвастают грабежники? Какая причина?

Воевода заторопился:

- Возки туго набиты отборными соболями, лисицами, а сверх того серебром и каменьями. Грабежники все это на Москву царю-батюшке норовят с грамоткой отправить, чтоб возымел пресветлый государь к ним милость и пощаду.

Спафарий оглядел воеводу:

- Какова воля воеводы?

Воевода гордо ответил:

- Именем царя пресветлого того вора - Пашку Минина и его людишек велел я забить в колодки и бросить в тюремную яму. Добро же, которое грабежники нарекли дарами царскими, отобрал.

Лицом Спафарий стал строг, краской запылали щеки, воеводе он сказал сурово:

- Сотворил, воевода, негодное, ложное дело. Те люди стоят на рубежах Росии крепко. Принимают муки и раны, а многие за те рубежи обрели смерть. Пусть и вперед на берегах великого Амура русские люди ногой стоят твердо.

- То не русские люди, то грабежники...

- Крест на груди носят. Руси землю защищают!

- А прежние разбои и шалости воровские ужели прощены?

- Надобно тех людей, Пашку Минина и иных, отпустить с миром. Оказать ратную подмогу Албазинской крепости. Дары албазинцев с грамотой-отпиской скорым гонцом отправить в Москву. Суд и расправу чинить над ними, коль на то будет воля самого царя пресветлого, не иначе...

Воевода сокрушался. Упреки царского посла принял, сказанное послом обещал исполнить и, грамоту царю отписав, перед рождеством отправил при надежном гонце с подарками в Москву.

Передал воевода Спафарию и грамоту китайского богдыхана русскому царю. Это была вторичная грамота о беглеце Гантимуре и его происках и набегах казаков на Амуре.

Караван вышел из Нерчинского острога, растянулся длинной вереницей.

За острогом, минуя реку Аргунь, раскинулись степи и горы, подвластные Китайскому царству.

Две недели шел караван по людным степям, богатым кормовищами и водой. За Аргунью раскинулись малоснежные, безлюдные степи и горные хребты. Узкая тропка бесцветных кочевников извивалась по пустынным местам. Стояла стужа. Жгучие степные ветры гнали пески. Часто проводник, потеряв тропку, вел караван по замерзшим кочковатым болотам, по кромкам горных утесов. Верблюды и лошади шли короткой ступью, караван двигался тихо.

Не дойдя до китайских рубежей, караван впал в нужду: кормовищ для скота и дров для костров нельзя было отыскать. Падали лошади и верблюды. Надвигалась неминуемая гибель. Со многими людьми приключились болезни, многие проморозились и покалечились. Люди зароптали: стали ругать Спафария, обвинив его в нерадении и неудачах.

Спафарий послал к китайским рубежам сына боярского Телешова, а с ним Гантимурова проводника, знающего китайский язык. Наказал Спафарий настрого: просить китайцев оказать посольству скорую помощь скотом и людьми, за услуги обещать щедрые подарки.

Китайцы пригнали лошадей, верблюдов, а для охраны каравана прислали воинов.

Ранней весной подошел караван к пограничному китайскому городку Науну. Русского посла встретил наунский наместник с двумя сотнями конников. У городской стены Науна караван остановили, отвели в сторону, в город не впустили. Посольство раскинулось становищем. Спафарий поставил на пригорке свою дорожную юрту. На вершине юрты, покрытой белым холстом с узорчатой прошвой, отороченной сукном и атласом, колыхалось русское знамя.

В юрту посла никто не приходил.

На восходе второго дня, качаясь на плечах носильщиков, приплыл пестрый шелковый паланкин. Наунский наместник сдвинул штору, огляделся, взмахнул рукой. Носильщики опустили паланкин.

Наместник вошел в юрту русского посла, удивился ее отменному убранству и роскоши. Юрту пересекала занавеска ярко-желтого сукна с парчовой прошвой. На полу лежали дорогие ковры и шкуры медведя; стол стоял резной росписи, а церковный подсвечник с горящими восковыми свечами сиял золотыми отблесками. Над атласной лежанкой посла в золоченой оправе икона божьей матери работы московских иконописцев.

Люди наунского наместника принесли послу утреннюю еду: свиное мясо, горячее вино, чашечку разварного риса. Вместо ложки подали две тонкие палочки, длиной с лебяжье перо, обернутые в прозрачную бумагу. Посол палочки отложил, мясо брал руками, рис черпал своей дорожной ложкой.

Наместник учтиво кланялся, справлялся о здоровье посла, тут же с тонким лукавством выспрашивал, что написано в царской грамоте, зачем едет посол в Китай.

Спафарий отговаривался усталостью, на лукавые вопросы отвечал уклончиво, отменно ласково. Наместник и его свита кланялись почтительно, вновь заводили хитрые речи, и вновь Спафарий уклонялся от тех хитрых речей. Китайцы упрямились и русского посла в городок не впускали. Наунский наместник ссылался на многие причины: строгости обычаев, богдыхановы указы и иные помехи. Спафарий торопил:

- В город богдыханова величества - Пекин надобно идти с великой поспешностью.

Наместник щурил льстивые глаза:

- В лесах рыщут барсы свирепости невиданной, не обидели бы они русского посла...

- Не страшусь смерти!.. Страшусь прогневить великого государя Руси.

Наместник складывал ладони вместе, поднимал их над головой и, вскинув глаза к небесам, шептал:

- Луна на небе одна, а звезд неисчислимое количество. Великий богдыхан один, а забот у него не счесть...

Посольство простояло под стенами Науна еще три недели. Богдыхановы чиновники изменили отношение к послу: держались дерзко, неуступчиво, Наунский наместник подъезжал к юрте Спафария с большой свитой разодетых по-праздничному чиновников, говорил заносчиво:

- Какой ты есть посол, мы не знаем. Имеешь ли грамоту к великому богдыхану?

Спафарий отвечал степенно:

- Коль доеду до величества богдыханова и грамоты не покажу - казни достоин.

Наместник дерзко кричал:

- Что в той грамоте русского царя? Может, в ней обидные слова начертаны?!

Наместник вновь говорил о беглеце Гантимуре, о происках и бесчинствах казаков на Амуре.

Спафарий терпеливо отговаривался, ссылаясь на грамоту: в ней, мол, все прописано.

Упорства Спафария богдыхановы чиновники не сломили, уехали с угрозами, вокруг посольства прибавили караул, подолгу не приносили послу и его людям еду.

Каждое утро к юрте русского посла носильщики приносили наунского наместника в цветном паланкине. Не выходя из него, наместник кричал: