Когда человек изобрел дверь, он искал не входа, а выхода.
Много побед одержал великий Пирр, но в историю вошла только одна пиррова победа.
Они мыслили точно так, как Сократ. А цикуту им заменяла цитата.
…и тогда Демосфен выплюнул свои камни и набрал в рот воды.
И до конца своих дней Гомер слепо верил в прозрение своих современников.
Жребий был брошен вместе со всеми доспехами при попытке обратно перейти Рубикон.
Когда Калигула ввел в сенат своего коня, все лошади Рима воспрянули духом.
Иногда опасно уходить от достигнутого. Даже вперед.
Битвы за свои убеждения никогда не бывают столь жестоки, как битвы за свои заблуждения.
А что касается войн Алой и Белой розы, то это были только цветочки.
Из века в век бродя по дорогам, рыцари одичали, отбились от своих дам и превратились в настоящих разбойников.
Факты — солдаты истории: они всегда подчиняются генералам.
Свидетели истории могут быть как свидетелями защиты, так и свидетелями обвинения. Все от того зависит, кто их вызывает на суд.
Суд истории — это суд, всегда выносящий приговор, но никогда не приводящий его в исполнение.
Буйным становится человек, когда он продает душу дьяволу, но каким же кротким становится он, когда он отдает богу душу.
Если бы люди вели себя, как ангелы, а работали, как черти.
Цель оправдывает средства, но — увы — не всегда их дает.
Мудрые мысли погребены в толстых книгах, а немудреные входят в пословицы и живут у всех на устах.
Когда перед тобой возникнет стена, вбей в нее гвоздь, повесь на него шляпу и чувствуй себя, как дома: одна стена у тебя уже есть.
Мы вырубим все оазисы, чтобы они не заслоняли от нас пустынь, которые нам еще предстоит засадить деревьями.
Очнувшись от своей игры, Орфей застал свою жену в объятиях Морфея.
И вот уже он стал таким великим художником, что мог не слышать ничего вокруг, как Бетховен, и не видеть ничего вокруг, как Гомер.
Театр начинается с вешалки и кончается вешалкой. Но помните: главное всегда в середине.
Настоящего зрителя искусство всегда возвышает.
Уходя из театра, каждый зритель уносит с собой по лавровому листку.
Современность — это то, что понимается только со временем.
Сегодня и завтра, в любой сезон — билеты на сегодняшнюю трагедию действительны на завтрашнюю комедию.
При естественном движении от начала к концу — вечное движение к началу.
…а старые обезьяны все еще вспоминают о том, как они жили до эволюции…
ПРОСТЫЕ РАССКАЗЫ
ПРИВЕТ ИЗ ЛИТЕРАТУРЫ
У нас на лестнице живет Некрасов. Не писатель, конечно. И живет у нас на лестнице Белинский — тоже не критик, а так. И вот Белинский (не наш) написал статью про Некрасова (тоже не нашего). Вообще-то он ее написал давно, только мы о ней недавно узнали.
Наш Белинский говорит:
— Неудобно хвалить, но написано здорово. Я специально, чтоб почитать, записался в библиотеку. Прочитаю — выпишусь.
— Надо и себе записаться, — говорит наш Некрасов. — Интересно, как там твой моего…
Некрасов — тот еще — выпустил сборник. Не то московский, не то ленинградский, словом, по какому-то из городов. Правда, он не весь сборник написал, были там еще, не с нашей лестницы. А Белинский (тот) возьми и грохни статью.
Наш говорит:
— Их там на сборник человек десять, а он один — про всех.
— Ну, мой-то, наверно, тоже что-нибудь еще написал. Помимо сборника.
Это наш Некрасов вступился за своего. Кто ж еще за него заступится?
— А ты думаешь, Белинский только про этот сборник написал? У него там и про других, только я фамилий не запомнил.
И правда, всех запоминать — мозгов не напасешься. Тут хоть бы со своей лестницы.
У нас на лестнице хватает жильцов, и каждый норовит, чтоб его запомнили. Один говорит: меня запомнить легко, потому что, говорит, моя фамилия Менделеев. А чего ж, говорю, легко, фамилия довольно-таки длинная. А он: это был великий химик. Ты бы, говорю, придумал чего поинтересней. Полководец Менделеев. Или космонавт.
Но — запомнил. Через химию эту самую. Теперь как про химию услышу, вспоминаю Менделеева и смеюсь.
Каждому хочется, чтоб его фамилия прозвучала. С Некрасовым-то легко звучать — под одной фамилией. И с Белинским. Как начнут они на лестнице звучать — битый час, и все о литературе.
— Сейчас, — говорит Белинский, — уже не та критика. Нет того, чтоб про целый сборник — статью.
— А сборники? — поддает Некрасов. — Кто их теперь пишет, сборники?
Словом, разговор.
Пошел и я в библиотеку.
— Дайте, — говорю, — что-нибудь под моей фамилией.
Чего, думаю, не бывает. А вдруг?..
Не надеялся, честно говоря. А она — выносит. Видно, писателей у нас развелось, в какую фамилию ни ткни…
Полистал книжечку — стихи.
— А про него у вас нет? Статейки хоть маленькой?
— Две статьи Белинского. Добролюбова. Чернышевского. Салтыкова. Щедрина…
— И все про него? Про одного?
Про одного, оказывается.
С тех пор пошел у нас разговор на троих. Соберемся мы — Белинский, Некрасов и я, Кольцов, — и давай про литературу! Наконец и я себя человеком почувствовал, веселей зашагал по жизни.
Недавно встретил Менделеева.
— Ну, как твоя химия? — смеюсь. — Привет тебе из литературы!
ТАУЭР
Кто за рулем, кто за рублем, а остальные все пьющие. Сидим мы за столиком и ведем между собой разговор.
— У нас один вернулся из Англии.
— Из Великобритании?
— Черт его знает. Из Англии, говорит. Из туристической поездки.
— У нас один был в Испании. Тоже по путевке.
— Этот, из Англии, был там в тюрьме.
— По путевке?
— Я же рассказываю: у них тюрьма — это музей… Нет, не так. Музей это тюрьма. Тауэр.
— В тюрьме я бывал. А в музее не приходилось.
— Там, в этом Тауэре, все осталось, как было в тюрьме.
— И свидания разрешают?
— У них не свидания, а посещения. Это же музей.
— Но если ничего не переменилось…
— Это для посетителей не переменилось. У них служебный персонал переодет в тюремщиков и арестантов. Одни в тюремщиков, другие в арестантов. Сходство удивительное. Наш, который туда приехал, специально поинтересовался: настоящие они или их только для вида посадили.
— Ну?
— Сами не помнят. То ли они в музее работают, то ли по-настоящему сидят. Настолько, понимаешь, все убедительно.
— Великобритания, ничего не скажешь!
Да, хорошо за рулем, хорошо за рублем, хорошо и где-нибудь в туристической поездке.
Но лучше всего вот так, за столиком.