— Да, скверно год начался, — сказал первый.

— Интересно, сколько ему дадут?

— Я бы на его месте пустил пулю в лоб.

— Да он бы, может, и пустил, да где пистолет?

— И главное, из-за чего? Ну, съездили бы друг другу по мордасам.

— Жалко, такие ребята,

— Да, скверно год начался.

Осадчий увидел, что в библиотеке еще людно, и прошел мимо. Может быть, она придет ночью. Хотя чудеса не повторяются.

И действительно, ничего не повторилось, — ночью крыльцо пустовало, он взошел на него, подергал за ручку, постучал... никто не откликнулся.

Осадчий свернул за угол.

— Ты? Сергей Николаевич?..

— Добрый день, — откликнулся Осадчий.

— Что, не спится?

— Да что-то...

— Кого-то ищешь?

— Нет.

— А я уже подумал: снова побег, снова разведрота в погоню... И снова бой, покой нам только снится. И снова Карьяхамада... Тебе, Сергей Николаевич, она не снится?

— Кто?

— Ну деревня эта, за которую отдувается один Крабов.

— Нет...

— А мне бы снилась. Если бы я там нашкодил и подельника моего арестовали, — снилась бы деревня и как за мной приходят.

— Почему она должна мне сниться?

— Ну как почему, Сергей Николаевич. Потому что добивал-то ее ты, а следствие еще не окончено. Там решили: хватит и одного, инициатора. И по-своему они правы. У Лондона есть один любопытный рассказ: дама на корабле забавлялась тем, что бросала в воду монеты, а мальчишки...

— Что за диспут ночью?

— Ночь? А ты только что утверждал, что — день. Ну, не волнуйся. Сейчас я объясню: там, на твое счастье, решили, что хватит и одного. Но ты прекрасно знаешь, что должен сейчас быть рядом с Крабовым. И я это знаю. Знаю лучше других, знаю больше, чем ты думаешь. Но желаю тебе только добра. И хочу дать добрый совет: не увлекайся.

— Чем?

— Поиском приключений по ночам. Сам посуди, зачем тебе это? Уже приехал твой заменщик, скоро в Союз, пить шампанское, — кстати, один бокал подними за меня. Отвоюешь последний раз и — домой. А приключения оставь.

— Тебе?

— Сергей Николаевич, мы уже столько знаем друг друга. Неужели ты до сих пор не усвоил, что я люблю спрашивать и не люблю отвечать?

9

Колонна шла на восток.

Было сухо, морозно, ясно. Степь была запружена гигантскими и небольшими, и совсем крошечными белыми неподвижными черепахами, ярко сиявшими на солнце. Впрочем, возможно, длинная вереница танков, артиллерийских тягачей, бронетранспортеров, грузовиков, гусеничных машин разведроты никуда не шла, стояла на месте, а в степи свершалось великое переселение белых черепах. К полудню солнце задышало теплее, и стада ледяных черепах вспотели и потекли. В два часа командир полка остановил колонну. Обед. Вокруг были песчаные холмы, среди которых виднелись мощи разрушившейся горной гряды. Южные склоны песчаных холмов были сухи, бесснежны, некоторые солдаты уселись на них обедать. Черные плиты и валуны тускло, драгоценно лоснились среди снега и песка. Солнце и небо слепили. Вдалеке лежали сахарные горы.

— К тем горам? — спросил будущий командир разведроты.

Осадчий взглянул на своего заменщика, темноволосого смуглого старшего лейтенанта, который несколько дней назад прилетел из Союза. Старший лейтенант был прост, спокоен, понятлив, с ним легко было молчать. Осадчий пока был им доволен и думал, что, кажется, ему можно будет передать ребят. Впрочем, еще надо посмотреть, каков он в деле. Хотя... это все меня уже мало интересует. Что же меня интересует? Предстоящее возвращение в Союз? Нет, предстоящее возвращение в город, где осталась эта женщина.

— Что? Из-за мин. Всегда лучше рядом с дорогой ехать, где это возможно.

...Надо собраться, что это я. Надо доиграть до конца. Последняя партия... да, самая трудная. Не думать о постороннем, думать о деле. Ямшанов остался в городе. Ну и что. Думать о деле. Но Ямшанов?.. Я знал, что он ядовит, я всегда об этом помнил. Но не подозревал, что так ядовит. Может, он был пьян?

По машинам!

Колонна пересекла темный древний рубец среди снежно-ледяных нерастаявших панцирей и песчаных холмов и направилась дальше на восток, к белым горам.

Ночь была морозная, всю ночь в машинах не выключались печки, на часовых, ходивших взад-вперед возле настывших машин, ощетинившихся стволами пулеметов и пушек среди черно-белых гор, были валенки, ватные штаны и поверх бушлатов надеты шинели; рано утром стало еще холодней, из ближнего распадка задул ветер, но нужно было вставать, завтракать и отправляться дальше — именно в ветреный распадок; и они вставали, бежали с котелками на кухню, завтракали в машинах при свете плафонов; рисовая каша, огненный кофе, мерзлый хлеб, каменное масло, сахар. После завтрака никто не успел почистить снегом котелки, — машины двинулись к распадку; они вошли в распадок и по визжавшей и кряхтевшей грунтовой дороге выехали на рассвете в долину.

По долине протекала неширокая, но полноводная река. Долина была довольно густо заселена, от кишлака до кишлака было рукой подать, и артбатарея, пехотная рота и разведрота должны были пройти сквозь эти кишлаки, чтобы к вечеру оказаться на севере долины, у горловины ущелья, — и ждать: в семь утра начнется операция, и наверняка противник попытается уйти в долину. Эту небольшую колонну, отделившуюся от основной на исходе ночи, вел командир разведроты капитан Осадчий.

Восток был пышен, жирен, жарок, как тропический рай. Но белые вершины не вскипали, наоборот, на пышном фоне они казались еще белей и холодней. Каменистая дорога жалась к горам, шла по краю долины над глубокой быстрой рекой. Вода в реке на рассвете была дымно-голубой. Камни возле воды были облиты белой мутной глазурью, на скалах висели сосульки. Ехать по узкой дороге над бурлившей студеной водой было неприятно. Из-под колес грузовиков со снарядами и бронетранспортеров, из-под гусениц БМП и тягачей в реку сыпались камни, комья мерзлой земли. Машины задевали левым бортом скалы, и визгливый скрежет резал слух. Водители ругались.

Как обычно, почти все экипажи сидели на верху машин, коченея на ветру. Ветер, слабо дувший на исходе ночи из распадка, здесь, в долине, был круче, резче, и солдаты с красными лицами сидели к нему спиной, сидели, сгорбившись, втянув головы в ушанках с накрепко завязанными шнурками на подбородках, пряча одну руку в трехпалой суконно-брезентовой рукавице в кармане ватного бушлата или в голенище валенка, а другой держась за скобу или заиндевелый ствол пулемета или пушки, чтобы не сверзнуться со скользкой настывшей брони в мутно-голубую стремительно несущуюся воду.

Взошедшее солнце осветило серые скалы и затем колонну, которая ползла вдоль них над рекой. Плод, рожденный феерической зарей, оказался тщедушным, холодным, бледным, неспелым. За рекой уже тянулись мерзлые мертвые поля, разделенные канавами и земляными валами, дальше стояли стены и башни кишлака с голыми садами, с голыми, устремленными к небу тополями. Кое-где над плоскими крышами вились жидкие дымки. Река посветлела, слегка позеленела по краям. Впереди уже был виден мост над рекой, за мостом дорога отворачивала от скал и уходила в долину. Но колонна остановилась. Дорога была слишком стара, и в этом месте деревянные крепежи, поддерживавшие груды камней, лопнули, и дорога осыпалась. Здесь еще могла протиснуться легковая машина, но не грузовик и не тягач. Капитан Осадчий соскочил на землю, прошел вперед, осмотрел узкое место.

Нет, не проехать. А долина вот, рядом, за рекой.

— Что будем делать? — спросил командир пехотной роты.

Осадчий ответил, что придется наращивать дорогу. Пехотинец ушел за людьми. К голове колонны потянулись пехотинцы и артиллеристы с кувалдами и ломами. Будущий командир разведроты с несколькими разведчиками прошли вперед, к мосту, перешли на другой берег и стали рубить тополя. Солдаты таскали снизу камни.

— Сергей Николаевич, — сказал, краснея и глядя в сторону, лейтенант, — надо бы наверх кого-нибудь... я пойду?