Советом мы воспользовались. Генерал, оказывается, тоже получил предупреждение о нашем прибытии и принял нас очень любезно:

— Жилье вам комендант организует, а питание по всем офицерским нормам в дивизии вам будет обеспечено. Что касается бензина, ваших немцев и охраны, тоже завтра решим.

Вернулись в комендатуру. Там приехавший с нами Розенплентер, увидев, с каким почетом нас принимают, уже довольно резко разговаривал с новым бургомистром.

Нам он объяснил:

— На Линденштрассе есть лучшая в городе вилла. Вилла Франка. Там некоторое время жил после Пенемюнде Вернер фон Браун. Теперь часть виллы занимает немецкий летчик, он больной, поэтому его не взяли ни американцы, ни ваши. Я сказал бургомистру, чтобы его переселили, но он не знает, куда.

— Поехали, посмотрим.

Через пять минут езды по брусчатой дороге в горку мы вышли из машины на маленькой площади у парадного подъезда трехэтажной виллы.

Массивные двери — витринное стекло в чугунной узорчатой решетке — не поддаются.

Бургомистр куда-то убегает, приводит пожилую немку — фрау Шторх: «Она была здесь прислугой, все знает, готова вам помогать».

У фрау ключи. Входим. А где же немецкий летчик? Тут на нас выкатывает мальчишка лет пяти на детском велосипеде, выяснилось, его сын. Оказывается, у виллы есть еще другая половина с другим входом. Исаев возмутился. Розенплентер что-то быстро залопотал. Но я заявил, что дом меня устраивает и пусть Альфред разгружает нехитрый багаж.

Вилла оказалась великолепной. На первом этаже большая гостиная, она же библиотека с книжными шкафами черного дерева. Перед узорчатым камином глубокие кресла. Отдельная курительная комната с разнокалиберными пепельницами. Из гостиной-библиотеки через тяжелые двери мы попадаем в благоухающий сад. Магнолия, розы, бассейн с неработающим пока фонтаном.

«Алексей, — говорю я, — фонтан — это по твоей части. Отдохнем и ты наладишь струи». Исаев пообещал.

Из вестибюля мраморная лестница ведет на второй этаж. Здесь четыре комнаты — спальни, две ванных комнаты и два оснащенных различной сантехникой туалета. А всего обнаружили четыре туалета!

Полы устланы паласами, на стенах ковры и картины с пейзажами местной природы. Тяжелые портьеры из красного бархата на широких окнах.

Заходим в самую большую спальню. Кровать красного дерева, по размерам, как мы определили, «на четверых». Белоснежные пуховые перины вместо одеял. А потолок! Потолок — зеркало. Можешь, блаженствуя в кровати, любоваться собой.

Исаев не выдержал. Откинул перину и, как был в пыльных сапогах и полном обмундировании, плюхнулся на кровать, утопая в белом перинно-подушечом кипении. Не спеша достал мятую пачку любимого и здесь дефицитного «Беломора» и закурил:

— А ты знаешь, Борис, совсем уж не так плохо в этом «проклятом логове фашистского зверя».

В это время появился обеспокоенный нашим долгим отсутствием Розенплентер в сопровождении фрау Шторх и бургомистра.

Обнаружив Исаева в кровати, они совершенно растерялись:

— Господину офицеру очень плохо? Привезти врача?

Мы их успокоили и заявили, что виллу мы берем, только просим освободить вторую половину.

— У нас будет много гостей!

— Яволь! — был ответ, к которому мы уже привыкли.

Третий этаж оказался типа мансарды, и там, как пояснила фрау Шторх, иногда ночевала прислуга или гости.

— Почему нет горячей воды?

О, для этого надо спуститься в подвал и разогреть котел.

Исаев не утерпел:

— Пошли, сейчас растопим.

В подвале большой бункер с углем. Котел разогрели, и каждый из нас блаженствовал в отдельной ванной комнате. Потом мы, закутанные в лохматые халаты (откуда что берется!), спустились в библиотеку и на импровизированном обеде отметили новоселье.

Вилла Франка в Бляйхероде почти на год превратилась в офицерский клуб и штаб, где мы подводили итоги, разрабатывали планы деятельности, вместе столовались, отмечали праздники.

Трудно вспомнить, кто был автором идеи назвать институтом нашу самостийную группу, состоявшую пока всего из двенадцати немцев, которыми командовали подполковник Исаев и майор Черток. От этой идеи немцы пришли в восторг и заявили, что специалистов и весь штат наберут быстро. Но как назвать это новое изобретение?

После недолгого «советско-германского» обсуждения и родилось наименование институт «Рабе». «Рабе» в точном переводе — ворон. В нашей расшифровке — «ракетенбау» — «строительство ракет».

Таким образом появилась «крыша» — пристанище, куда могли стекаться разметанные войной немецкие специалисты.

Это была с нашей стороны явная партизанщина, которая могла привести к дипломатическим осложнениям с союзниками. Тем более, что граница была в шести километрах, а сразу за границей — город, в котором, по нашим разведданным, американское командование собрало несколько сот немецких специалистов.

Вдвоем с Исаевым мы посетили командира дивизии генерала Горышного, чтобы получить добро на партизанские действия.

Генерал честно признался, что в этом деле он не советчик и надо отправиться в Веймар к формируемой советской военной администрации по Тюрингии. Но генерал нас попросил, чтобы мы прочли лекции офицерам дивизии о ракетах: «Тогда мои люди будут вам помогать с большей охотой».

Вскоре по его команде собралось около сотни офицеров дивизии и приданной ей артиллерийской бригады. Я рассказывал, как мог, о ракете Фау-2, Исаев — о принципах работы ЖРД. Мы были приятно удивлены, с каким неподдельным интересом боевые офицеры, прошедшие через всю войну от Сталинграда до Тюрингии, слушали нас. Засыпали вопросами, благодарили за доклады и просили поручений для оказания всяческой помощи.

Их можно было понять. Кончились бои с круглосуточным физическим и сильнейшим моральным напряжением. Снято страшное, давящее ежечасно чувство риска жизнью, своей и своих солдат. Исчезла масса обязанностей и забот. Просто нечего стало делать: такая тихая, спокойная жизнь в чужой стране выбила их из обычного настроя. Немцы из врагов превращаются почти в союзников. Молодые немки совсем не прочь оказывать внимание боевым советским офицерам, у которых есть и сигареты, и масло, и которые вообще гораздо лучше воспитаны, чем американцы.

Заручившись поддержкой «целой дивизии», как сказал Исаев, мы могли требовать теперь внимания от высокого командования.

И мы отправились в Веймар. Чистенький и совершенно не пострадавший от войны город был нам известен как место, связанное с именем Гете.

Теперь в Веймаре командовал генерал-полковник В.И. Чуйков, а начальником управления советской военной администрации федеральной земли Тюрингии был только что назначен Иван Сазонович Колесниченко.

Он принял нас любезно и внимательно выслушал. Потом, несмотря на большую очередь посетителей в приемной, вызвал несколько офицеров, объяснил им, кто мы такие, и стал советоваться: «Мы здесь должны на новых демократических основах в союзе со всеми антифашистскими силами налаживать мирную жизнь, искоренять остатки гитлеризма в сознании немцев и всю экономику перевести на мирные рельсы, а что вы предлагаете? Восстановить гитлеровскую военную технику! Да где? Здесь, в Тюрингии! А что мы скажем союзникам, как только они узнают о создании ракетного института?»

Мы совсем было приуныли. Но кто-то из офицеров, подчиненных Колесниченко, стал на нашу сторону и высказал идею, которая почему-то мне раньше в голову не приходила: «Институт надо зарегистрировать как новое научное учреждение. Под контролем военной администрации собираются ученые, которых мы не хотим оставить без работы. Кроме того, они помогают нам раскрыть тайны гитлеровского секретного оружия с тем, чтобы иметь свидетельства о военных преступлениях. Мы не только не должны возражать, а всеми средствами поддержать такую инициативу!».

Эти доводы плюс красноречие Исаева и мое сломили колебания Колесниченко. Он взял на себя ответственность и дал нам разрешение организовать учреждение по всем правилам — с печатью, бланками, телефонами, немецким штатом. Продовольственное и денежное обеспечение немцев, пока их немного, военная администрация Тюрингии взяла на себя.