Борис Владимирович оборвет свою жаркую проповедь на половине крика. Среди полдюжины телефонов под левой рукой заверещавший будет угадан безошибочно и тут же снята трубка.

Секундное молчание - и вместо приветствия на весь кабинет раздастся радостный... мат, то самое сквернословие, к воздержанию от которого косвенно призывало историческое июльское постановление Пленума ЦК КПСС. Лицо зампреда расправится, разгладится в масленый блин. "И слышать ничего не хочу... Иди ты на ... - и счастливый радушный москвич оборвет заглянувшего в Москву, как мы догадались, друга на полуслове, назвав при этом мужской половой орган коротко и грубо. - Пока мы с тобой бутылку коньяка не раздавим... И слушать ничего не хочу, все, посылаю машину... Своя есть? Смотри, какой важный стал! За тобой... - и здесь как бы и без всякой уже необходимости будет употреблена непечатная идиома, - не угонишься!.. Я-то? Да совершенно свободен! Прямо ко мне. Все! Жду".

Много ли надо времени, чтобы отнять телефонную трубку от левого уха и положить левой же рукой на телефонный аппарат? Но этого времени как раз и хватит, чтобы сверкнувший розовым масленым блеском лик стал похож на прежний сокрушительный кулак.

О, если бы не этот телефонный звонок, начальственный разнос был бы не больше чем, ну, в конце-то концов, дежурной головомойкой. Но уже совершенно новой музыкой прозвучат крики о том, что нам не позволят выставлять наш народ пьющим и грубым на язык после всего того, что мы только что услышали.

Нам, походя, быть может, для внесения какого-то разнообразия в свою монотонную руководящую жизнь, хозяин кабинета даст понять, кто мы. Да мы никто. Кабинет пуст. Хозяин свободен и в любую минуту готов принять приятеля и хлопнуть с ним бутылочку коньяка. Свободен он и в выражениях, которыми готов изъясняться, не стесняясь, разумеется, нашим присутствием.

Вельможи такого размаха, такого полета, как Борис Владимирович, обычно немногословны. Двух-трех-пяти реплик, сказанных, как правило, негромким голосом, бывало достаточно, чтобы прикрыть картину, сломать судьбу, выбить мозги, впрочем, и осчастливить. А тут! короткометражка, режиссер-дебютант, да и картина-то сверхплановая, для производственной программы пустяк, муха, и вдруг такая канонада.

И откуда нам было знать, что канонада велась как бы холостыми выстрелами, не на поражение, что канонада эта была в первую очередь воспитательная, а может быть, и вовсе произросла на почве внезапно образовавшегося у столь занятого человека небольшого служебного досуга. А досуг располагает к играм.

И надо думать, Борис Владимирович испытывал тогда какую-то особую, неведомую многим радость от возможности, благодаря счастливо-случайному телефонному звонку, вплести такие яркие и контрастные жилы в свой воспитательный бич.

На два года перед Виктором Аристовым будет опущен шлагбаум, перекрывающий дорогу к самостоятельной режиссуре.

Удар придется по сердцу, оно не дотянет и до пятидесяти.

Художественная жилка в Борисе Владимировиче обнаруживалась не только в умении придать многоголосье и многокрасочность воспитательной интермедии. Он умел резать по дереву, и вышедшие из-под его резца кабаны и лоси впечатляли своей основательностью, готовностью за себя постоять. И рисовать он умел, писал масляными красками пейзажи, совершенно безлюдные, поля, луга, лесные дали. Умел и сценарии писать, писал их под всем известным псевдонимом, но фильмы, поставленные по этим сценариям, не разрешал своей начальственной волей ни представлять к наградам, ни посылать на фестивали, даже самые скромные.

Через полтора года после памятного разговора о "Свояках" Борис Владимирович, зла на сердце не державший, своей резолюцией на соответствующей бумаге разрешит приобрести у Виктора Аристова написанный им сценарий "Жена ушла" для полнометражного фильма. Ставить же Аристову фильм по своему сценарию Борис Владимирович не разрешил, сценарий был отдан в чужие руки, фильм прошел незамеченным, но в памяти ленфильмовцев остался надолго, опять же благодаря Борису Владимировичу.

Помнится, году в восьмидесятом приехал на "Ленфильм" всемогущий зампред.

Такое случалось крайне редко, и потому все пребывали в ожидании чего-то необыкновенного - то ли милостей нежданных, то ли очередных и неизбывных немилостей.

День был по календарю будничный, а по состоянию коллектива, по настроению в цехах и на съемочных площадках - приподнятый, если не праздничный.

Не было такого подъема даже в день визита на киностудию Ее Величества королевы бельгийской. Королеве тогда прямо в коридоре, напротив директорского просмотрового зала, женщина из пошивочного цеха вручила заявление на улучшение ее, закройщицы, жилищных условий. И что бы вы думали? Улучшили. Как же многообразен лик счастья: к кому-то оно оборачивается с виду суровым лицом Леонида Захаровича Трауберга, а к кому-то миловидным, с тщательно промытыми морщинками лицом добрейшей бельгийской монархини.

Для визита королевы особенной подготовки не требуется.

Ну какая подготовка? Прибрали, в коридорах сделали чистенько, ну, повышенное внимание к выпившим, чтоб в глаза не бросались. Цветы в директорский кабинет, якобы они всегда там стоят, - и все. Королева же - как дитя: если она трансфокатора от обтюратора не отличает, ей что ни покажи, все в радость.

Вот Борис Владимирович - это другой разговор, ему цветами в кабинете глаза не прикроешь, этого воробья на мякине не проведешь.

Зашел в павильон, это по ритуалу полагается - начинать с низов, с цехов, со съемочных площадок: "Сколько времени стоит декорация?", "Какая выработка в смену?", "Какой метраж объекта?". "Так что ж вы до сих пор декорацию держите, не разбираете, площадей не хватает, стонете, письма пишете!.." - "Хотели до вашего приезда сохранить, уж больно красивая". - "Красивая, - с пониманием дела сказали вы, - только давайте не путать экономику и эстетику!" Вот так, творчески и впечатляюще, было использовано историческое предначертание Леонида Ильича Брежнева: "Экономика должна быть экономной".

Директивное замечание, запрещающее путать эстетику с экономикой, было произнесено хотя и строго, но без всякой злобы.

Замечено, что чиновники Госкино, от самых величественных до самых плюгавых, на выезде куда добрей и снисходительней, чем у себя в штабе.

Может быть, после такого визита-наезда кого-то и с работы выгонят, может быть, и картины какие-нибудь прикроют, но это потом, там, в Москве, в Госкино, на лобном месте, где и положено совершать казни.

Первую половину дня в тот исторический визит Борис Владимирович провел в основном с руководством студии, а после обеда была назначена встреча с народом в кабинете директора.

Кабинет был довольно обширным и служил местом проведения общестудийных худсоветов. Народ на встречу с дорогим гостем допускался только избранный, для чего у двери помимо секретаря директора стояла еще и старейшая и преданнейшая сотрудница сценарного отдела, прослужившая секретарем у доброго десятка главных редакторов, знавшая по-французски и умудрившаяся обругать самого Назыма Хикмета.

Пришедшие притиснулись, кто где мог. Желающих оказалось чуть больше, чем предусмотрено было подготовленным загодя списком.

На лицах у примостившихся бочком было написано какое-то особенно нетерпеливое желание услышать важные для себя вести.

На лицах сидевших с удобствами гуляла снисходительная улыбка людей, готовых отбыть и эту повинность.

Начальство задерживалось. Ожидавшие шутливо толковали о причинах, затягивающих обед.

Раскрасневшиеся лица высокого гостя и директора, наконец появившихся, подтвердили самые смелые предположения, все переглянулись и заулыбались.

Так случилось, что ко времени исторического визита в программе студии накопилось несколько картин с однородными названиями: "Мама вышла замуж", "Впервые замужем", в том числе и фильм по сценарию Аристова "Жена ушла".

Семейные и любовные истории по министерским меркам относились к "мелкотемью", а с "мелкотемьем" надлежало бороться ну почти так же, как со вшивостью.