Автомобиль свернул с шоссе на проселочную дорогу. Показались лесистые склоны да овраги, скалы да камни, и почти мертвая тишина. Ну разве что голубовато-белесенький ситец неба мелькнет за окном, слегка оживляя угрюмый пейзаж. Путь до беленьких домишек на этот раз показался мне и длиннее, и печальнее, чем прежде. Но вскоре из-за тучек опять выглянуло солнышко, и плохое забылось.

Первым к машине подскочил Боренька, весь день продежуривший на подъездах к дому, как на пограничном посту. Он удивлял своим сорванцовски-растрепанным видом да такой трудной в его припухших озорных губках родной русской речью. Боря явно уклонялся от моих назойливых расспросов, норовя перейти на более теперь для него близкий норвежский язык. Маша и Сережа тем не менее отлично его поняли и во всем согласились. Уже по-норвежски Боря предложил своим гостям срочно пойти на какую-то совместную проделку, а я так и не смогла уловить ее сути. Пришлось просить Сергея о переводе: оказалось, они с Машей приглашаются в лес на охоту. За услугу сын потребовал срочной распаковки сумки с подарками для друга, а я принялась изобретать убедительные доводы, почему подарки было бы правильнее подарить не здесь, а в доме, и позже.

Об Боренькины спортивные шаровары терся его неразлучный спутник - кот. Этот котик, которого я хорошо помнила крохотным пушистеньким комочком, теперь вырос в роскошного кота ужасающих размеров. Нерастраченные молодость и удаль так в нем и бурлили-кипели, а на красивой сытой мордахе прямо-таки отпечаталось, что на любые проделки мурлыка всегда готов и жаждет их с нетерпением. В общем, зверь и мальчик составляли славную парочку "не разлей вода" приятелей.

Ольга сошла с крыльца вперевалочку, как толстая-претолстая гусыня-матушка. Ее широченная физиономия еще вдвое расплылась от светлой, доброй улыбки. Одета она была в бесформенную зеленую хламиду, беззащитно трепыхающуюся на ветру. Действительно, беременность изменила ее почти до неузнаваемости. Я побежала к ней навстречу, обхватила, расцеловала, прижалась к круглому теплому животу, погладила по надутым щечкам и спросила об охоте, на которую Боренька пригласил моих детей.

- Да пусть идут, не волнуйся. Это тут, в лесок, совсем недалеко. И кот с ними! У-у, бандюга! Конечно же, его хоть на выставку, этакого красавца. Но до чего же наглый стал... Видеть его не могу спокойно: напоминает моего бывшего мужа. Хоть бы сбежал куда! Глазищи видала какие: хитрые, властные, насмешливые - даром, что кот. Я его в дом больше не пускаю, озорует: на занавесках катается, покрывала когтями рвет, на столе просто так ничего не оставишь. Теперь живет в гараже.

Гунар принес в дом мой багаж. Мы с Олей вошли следом. Большой керамический слон в прихожей приказал долго жить. Боренька как-то раз на него упал с лестницы, и оба пострадали. Бореньку пришлось везти на "леге-вахт" (пункт неотложной помощи) зашивать губу и щеку, а слона выбрасывать по кускам. Гостиная украсилась хрустальной люстрой невиданной красоты, но из гостиной пропали птички и аквариум, на которые у Оли появилась аллергия. Простенькие цветастенькие занавесочки из сатина во всех комнатах заменились на шелковые гардины в золотых лилиях. Совсем как во дворце, если бы не мезозойская по дизайну мебель из простой, до боли сучковатой корабельной сосны. Я доподлинно знала, что эта злополучная "деревенистая" мебель занозой сидит в Оленькином нежном сердечке. Но зато спальня всеми деталями полностью отвечала несколько экзотическому вкусу хозяйки. С тех пор как я в последний раз видела эту бело-голубую романтику, в качестве завершающего штриха она украсилась настоящим восточным ковром из Бухары и коллекцией черкесских кинжалов, развешанных по ковру геометрическим узором, вторящим ковровому орнаменту. Тем временем Оленька комментировала новинки с чувством глубокого удовлетворения в голосе:

- И люстру, и гардины, и кинжалы с ковром - все это мои родители летом привезли в подарок. Коллекцию оружия я специально попросила отца захватить. Дома, в Архангельске, эти ножички всегда висели у нас в гостиной, с самого детства их помню и с ними мне всегда как-то уютнее. Красивые, правда? В стуе (гостиной) Гунар их не захотел, пришлось вот здесь пристроить, но получилось даже лучше. Отец для меня ничего не пожалеет, а мама так тем более! Господи, ну почему я от них теперь так далеко?!...

Подругин взор на секундочку затуманился, но она быстренько взяла себя в руки и пальчиком принялась любовно водить по гравированным рукояткам.

- Ты посмотри, как узоры тонко выкованы: вот олень прячется в ветвях, вот барс, а это орел. Им ведь в самом деле цены нет, сейчас такую работу никто повторить не сможет.

Последовав подругиному приглашению, я осторожно потрогала все кинжалы, а самый большой, тяжелый и оттого наиболее низко висящий, достала из ножен и восхищенно поцокала языком: острый. Чтобы завершить малоинтересную для меня беседу о холодном оружии, пришлось задать подруге самый традиционный в ее положении вопрос о самочувствии.

- Ой, Натулечка, ведь ты бы меня, встреть случайно, не сразу бы и узнала, верно? Целых четырнадцать килограммов прибавила, ужас, да? А до родов еще два месяца. Но и с Борькой точно так же было, ничего тут не поделаешь... А сейчас мне нужно подкрепить тебя с дороги, а то вон какая бледненькая. Испекла тебе два пирога: курник и капустный. Ты какой больше любишь? В оба добавила немного грибочков и укропчика для вкуса.

Мы с Оленькой сошли вниз на кухню. Пока я лакомилась изумительными по вкусу пирогами, подруга принялась передо мной слезливо исповедоваться, жалостливо подперев кулачком щечку. Время для откровений было самое подходящее: Гунар и дети, видать надолго, пропали из дома по своим делам.

- Родители засобирались уезжать, тут-то грусть-тоска меня и окрутила и до сих пор сушит. Так вместе с ними захотелось домой, что совсем невмоготу стало. Плакалась мамочке в жилетку, как в стихах: "Поклонись от меня спелой ржи". Глупо, да? А после родительского отъезда началась вся эта волынка с тошнотой. Знаешь, Натусь, только тебе скажу - дурные предчувствия не дают мне покоя. Снятся какие-то сумбурные сны, и никогда не могу вспомнить, о чем, но все равно знаю, что они мерзкие. Страшно и противно каждое утро просыпаться от ощущения, что лежишь в скользкой и липкой кровавой луже. Веришь, теперь до смерти боюсь засыпать. Перед сном молюсь, молюсь. Сижу вот на антидепрессантах, да они не помогают. А ничего посильнее женщинам в моем положении нельзя. О будущем даже думать боюсь. Что-то должно случиться! Что-то ужасное обязательно случится!

Я, насыщенная до отвала Ольгиными пирогами и страшными рассказами, вся преисполнилась житейской мудростью и убежденно принялась рассуждать о всевозможных физических и психических сложностях во время интересных положений.

- Главное, что ты здорова и ничего у тебя не болит. И вообще, по большому счету, кроме снов ничего не беспокоит.

Пытаясь как-то отвлечь девчонку от меланхолической темы, на которой та просто зациклилась, я поинтересовалась ее теперешними взаимоотношениями с мужем. По правде сказать, я ее супруга терпела едва-едва и знала, что при произнесении вслух его двойного имени у меня автоматически сжимаются зрачки и губы. Гунар-Хельвиг взаимно не испытывал ко мне особой душевной теплоты. Как-то раз из Оленькиного опрометчивого ротика вырвалась дополненная фраза ее одичалого лесоруба: "Эта твоя Наталья имеет маниакальную склонность к неуважительной ни к чему серьезному болтовне".

Само собой, что для подобной оценки у лесоруба даже нужды не возникло хоть в мало-мальских знаниях русской словесности. Однако, по словам Ольги, теперь выходило, что Гунар-Хельвиг стал совсем другим человеком. Если поживу у них подольше, то увижу воочию. Например, в тайне от жены он просил ее родителей приобрести для него в России платиновые в бриллиантах серьги, крестик и колечко. Гунар вручил Оле драгоценности в день ее рождения. Подарок супруга обрадовал подружку, даже несмотря на то, что ее мамочка, конечно же, не выдержала и выболтала секрет заранее. Меня же Оленька предупредила, что свои новые украшения продемонстрирует лишь после того, как я съем по дополнительному куску от каждого из ее пирогов. Перстенечек я все же увидела на Оленькином слегка отечном указательном пальчике. Ее пироги отличались отменной вкуснотищей, но были сытными до кирпичной тяжести в желудке. Я их больше есть не могла. Вообще ничего не хотела, даже лимонно-смородинового чая. Пришлось Ольге отступиться с уговорами.