И вдруг перед разведчиками вырос пограничный полосатый столб. Они остановились как вкопанные.

- Мать честная, - повторил любимое изречение Голубкова Михаил Ипатов. Мы же вступаем в Пруссию.

- И в самом деле. Рядом же море, порт Клайпеда.

- Это все равно не Германия, а Литва.

- А пограничный столб?

- Фашисты его поставили.

Началось необычное, непривычное, небывалое. Солдаты начали целовать друг друга, кидать в воздух пилотки, кричать "ура!". Никто этого не видел и не слышал, кроме их самих, их глаз и ушей, их истосковавшихся сердец.

Ипатов срочно передал по рации о чрезвычайном событии замполиту Коровину.

- Граница, товарищ майор, - кричал он, забыв о всяких кодах и нумерациях. - В Германию вошли.

То же самое сообщил своему командиру Николай Иванович Семакин. Дали о себе знать и пехотинцы.

И вот, когда схлынул наплыв первых чувств, прошла минута удивления, среди разведчиков наступила тишина. О чем задумались солдаты после трех лет походной жизни? О многом. О грустном и радостном, о тяжелом и светлом, а больше, пожалуй, о своих родных местах, о семьях. Милые, дорогие. Если бы вы знали сейчас, что творится в наших душах. Мы первыми вступили на землю, где хозяйничал враг. На нашу литовскую землю, насильно отобранную прусскими помещиками. Вот почему пустые хутора. Вот почему кругом бродят стада беспризорного скота - не успели увезти и убить.

Восторг и гордость, высокое сознание выполненного долга распирали наших разведчиков. Так продолжалось, может быть, пять или десять минут, пока старший из пехотных офицеров не отдал команду шагать вперед.

Теперь пошли осторожнее. Здесь час назад были враги. Они убежали недалеко, всего лишь в порт Клайпеду, в двадцати километрах отсюда, чтобы срочно погрузиться на транспортные суда и смотаться в Германию. Зачем? Что их там ждет? Над этим, наверное, никто не думал, каждый дрожал за свою шкуру, боясь народного возмездия, гнева своих батраков.

Так вот вы какие, ворота в гитлеровскую Германию! Вот где находилось острие германского штыка в июне сорок первого, перед налетом на страну Советов. Удобное место. Рядом море. Завози что хочешь и сколько хочешь. Держи подводный флот. Готовься к войне день и ночь, и никто не узнает об этом.

Порты работают до сих пор. Конечно, действуют и подводные лодки. На них и надеется прибалтийская группа немецких войск, потому и пытается сопротивляться, должно быть, смутно представляя свое будущее.

Об этом размышляет каждый солдат, вышагивая по проселочным тропам. Мало ему в боях приходится думать о жизни. А она вон какая интересная и запутанная. Надо знать все или как можно больше: он, солдат, не просто рабочий войны, а ее хозяин, повелитель врага и его могильщик.

Разведчики заходят еще в один хутор. Огромный дом со множеством окон, террасой, с высокими дубовыми воротами, таким же забором, по верху которого протянута колючая проволока.

- Не дом, а крепость, как раз для нашего штаба, - бросает один из разведчиков и начинает стучать в дверь.

Во дворе раздается собачий лай. Голос немецкой овчарки, видимо, спущенной с цепи. У солдат разгорается интерес - кто в доме. Заглядывают в окна - занавешены. Опять стучатся - ни звука. Заходят с задов - встречает волкодав. Хотели задобрить - не удается. Одного бойца поранил.

Разведчики начинают злиться. Выставили кругом дозоры, а сами пытаются все-таки пробраться в дом. Наверное, он помещичий. Раз оставлена собака, значит, есть в доме какая-нибудь человеческая душа. Надо узнать, скоро подкатит командир дивизии, потребует доклада.

И разведчики опять штурмуют запоры особняка. Наконец, им удается пробраться во двор, полный всевозможной домашней живности. Кудахтают куры, гогочут гуси, мечутся, как ошалелые, телки. И тут же огромная рыжая овчарка, забравшись на крыльцо, обнажила клыки.

- Вот так номер, - вздохнул Ипатов и сделал шаг.

Собака бросилась на него, прокусила руку и снова отпрянула. Молча подошел молоденький лейтенант, прицелился из пистолета и убил овчарку. Та подохла не сразу. Дверь в дом распахнулась. В ней с распростертыми руками появилась обезумевшая, седая немка. Она обвела помутневшими глазами странных вооруженных людей, с удивлением уставилась на их пилотки с красными звездочками, посмотрела на присмиревшую навек собаку и взвыла неестественным громким и гневным голосом:

- Советские бандиты! Что вам надо на нашей земле?!

- Смотри ты, какой агитатор, - указывая на немку, кивнул товарищам Ипатов.

- Она сумасшедшая, - заключил Максимов.

- Ну не скажи, - не согласился Семакин.

Появился опять молоденький лейтенант, уходивший на осмотр двора. Он смело вступил на крыльцо, попытался отстранить старуху и пройти в дом. Немка загородила дорогу лейтенанту, вытаращила обезумевшие глаза и снова завыла:

- Бандитам нет места в моем доме.

Лейтенант оттолкнул старуху, шагнул через порог, и тут произошло непредвиденное. Немка изловчилась, как молодая, достала из-под кофты никелированный браунинг и выстрелила в затылок молоденькому лейтенанту. Тот поклонился, будто здороваясь с кем-то в доме, и рухнул на пол.

Лейтенанта вынесли во двор, старуху связали. Связисты заработали на рации.

Вскоре прибыл генерал. По большаку, по проселочным дорогам уже пылила дивизия. Комдив посмотрел на все происшедшее, выслушал рапорт, снял фуражку над убитым лейтенантом, помолчал и заключил:

- Веем ли понятно, что нас ждет в этом логове зверя?

- Так точно, товарищ генерал, - ответил за всех очень изменившийся за последнее время Ипатов.

- А раз всем - выше бдительность. На хуторах, в лесу, а каждом укромном месте могут быть фашистские лазутчики. А сейчас - вперед.

- Дом надо осмотреть, товарищ генерал.

- Осматривайте, схороните лейтенанта и догоняйте своих.

Дом, в котором произошла описанная трагедия, принадлежал крупному немецкому помещику. Сам он с семейством на собственном пароходе скрылся из Клайпеды еще вчера. Оставил в доме в качестве сторожа выжившую из ума старуху, которой было все равно где и как умирать. А может быть, помещик надеялся и на возврат лучших времен. Может быть, дом предназначался для будущей явки посланцев из-за кордона. Кто знает. Во всяком случае, дом был не разграблен, даже оставлен альбом семейных фотографий, полный снимков военных пруссаков, видимо, родственников помещика.

Все это проверили и ко всем этим выводам пришли Ипатов с Максимовым. Они про себя даже решили, что приведут в этот дом штаб своего дивизиона, как только разыщут замполита Коровина, а может, даже штаб полка, если согласится их знакомый парторг Степан Алексеевич Некрасов.

Но, конечно, в страшный дом больше никто не вернулся. Дивизия уходила вперед, к Клайпеде, тылы оставались во власти трофейных команд, которым было сейчас особенно много работы.

Трофеи не давали покоя и солдатам боевых подразделений. Вечером, когда батальоны и дивизионы устроились на привал и заняли оборону, мало кто удержался от того, чтобы не свернуть голову курице или петуху, потому что этого добра, как уже сказано, блуждало кругом видимо-невидимо. Не растерялись, конечно, и старшины. Они закатили солдатам такой обед, чуть ли не из пяти блюд, какого, пожалуй, никто из нас не пробовал за всю войну. В котлы пошли и поросята, и телята, и индюшата, и гуси. Все это крутилось буквально под ногами, мычало и гоготало от жажды и неприсмотра, тыкалось в запертые ворота, металось в разные стороны, нарывалось на мины и попадало под артиллерийский обстрел. Через день или два с этими трофеями был наведен порядок, скот собран и отправлен в тыл, а пока все было так, как я описал, и от этого невозможно было спрятаться и отказаться.

А-меж тем рассказанное представляло собой только эпизоды, детали. Главное состояло в покорении фашистского гнезда, а может быть, в полном его разорении. Поэтому - никакого благодушия, которое может родиться в человеке после сытного обеда и ночи, проведенной на помещичьих перинах. Это давало чертовскую нагрузку политработникам и командирам, которым тоже хотелось побаловать измученных боями солдат, но которым надо было и готовить их к новым испытаниям.