Большинство фотографий были черно-белыми и откровенно любительскими, запечатлевшими различные моменты спортивной жизни Бабко. Наивысшим его достижением, судя по снимкам, было третье место на городском первенстве. По-моему, совсем неплохо.

На цветных изображалась свадьба Бабко и симпатичной темноволосой девушки с чуть азиатским разрезом глаз. Регистрация в ЗАГСе, снимок на фоне разукрашенной белой «волги», гости, свадебный стол. Бабко вдвоем с женой на фоне памятника Пушкину. Я перевернул снимок и увидел надпись: «Вася и Любашка навсегда.

11. 08. 94». Вглядевшись еще раз в их лица, я ощутил укол в сердце. Оказывается, Вася Бабко не всегда был таким угрюмым и непробиваемым…

Последний снимок явился для меня полной неожиданностью.

Это была маленькая полароидная карточка с подписанной на оборотной стороне датой: «26. 03. 94». Угол полутемной комнаты с зашторенным окном и неброскими обоями. Низкая тахта, покрытая толстым темно-красным одеялом. На тахте, лицом к фотографу, сидела обнаженная девушка. Голова чуть отклонена вправо, и длинные иссиня-черные волосы падают на плечо и прикрывают грудь. Одна нога вытянута вперед и касается пола, вторая поджата под себя. Ярко накрашенные губы раздвинуты в дежурной улыбке, но взгляд откровенно усталый и даже злой.

Взгляд. Глаза. У меня дрогнули руки, когда я узнал знакомый по прежним снимкам слегка азиатский разрез. Если бы не эта деталь, опознать бывшую жену Бабко я бы не смог.

Несколько минут я стоял, перебирая фотографии и пытаясь ухватить мелькнувшую мысль. Что-то важное, действительно важное…

Я убрал все вещи по своим местам, окинул последним взглядом комнату и двинулся к двери.

Котенок опять появился на кровати и спокойно вылизывал переднюю лапу. На меня он больше не смотрел. Наверное, сходил и предупредил хозяина о моем визите, а теперь ждет результата.

Я наклонился к кровати. Под изголовьем лежала пачка журналов. Старые номера «Плейбоя», десяток затертых выпусков откровенной дешевой порнухи. Последними в стопке оказались издания, которых я никогда прежде не видел. Наше, родное. Сразу заметно по полиграфическому исполнению и невысокому, с пошлым налетом, уровню композиций. На нескольких снимках в кадре оказались городские пейзажи, и я понял, что снимали в нашем славном городе. Движимый внезапным озарением, я быстро пролистал все три журнала, внимательно вглядываясь в лица. Жены Бабко я не нашел, но пять или шесть снимков оказались вырезаны, и я почти не сомневался, кто был на них изображен. Одна из фотографий в журнале подтвердила мои подозрения. Та же комната с неброскими обоями, та же ярко-красная тахта, только вместо черноволосой Любаши — здоровенная блондинка в зеленых чулках, раскорячившаяся во весь кадр в позе секретарши Антона, с глупой улыбкой на толстом лице.

Ни адреса типографии, ни фамилии издателя нигде, естественно, не было. Я раскрыл один номер посередине, на страницах с рекламой. «Жаннет» и «Аксинья» нахально теснили здесь конкурентов.

Я вышел в коридор и около самой двери замер, остановленный внезапным ощущением опасности. Несколько мгновений я стоял, слыша тяжкие удары сердца и прожигая взглядом дверь. В какой-то момент мне показалось, что в замке скребется ключ. Справившись с волнением, я бесшумно приблизился к двери и посмотрел в глазок. Из противоположной квартиры выходил худой парень в очках. Тот самый, который вчера вечером встречал Бабко.

— Все, Лен, я пошел! Пока!

Мазнув взглядом по двери, за которой я прятался, он побежал вниз по лестнице. Из его квартиры выглянула девушка, такая же худая, как он сам, и тоже в очках с толстыми стеклами, помахала ему рукой и закрыла дверь.

Я стоял и слушал, как стихают его шаги… Пока не понял, что они опять становятся все громче и громче. Когда очкарик снова выскочил на площадку, я вздрогнул.

— Лена, — заорал он. — Я книжку забыл! Лена открыла дверь, он исчез в квартире и через минуту вылетел обратно, сжимая под мышкой полиэтиленовый пакет. Сделав два шага, он резко остановился и вскинул взгляд на дверь квартиры Бабко.

Я смотрел ему прямо в лицо, боясь отойти от глазка и выдать свое присутствие.

Лицо очкарика выражало непонимание. Наморщив лоб, он мялся на месте, и я чувствовал, как ему хочется подойти и проверить дверь. Он так и сделал. Подошел, подергал ручку и нажал звонок. Неожиданный резкий звук заставил меня вздрогнуть, а потом я подумал, что у него вполне могут быть ключи — чтобы кормить котенка в отсутствие хозяина, — и мне стало холодно.

— Что там, Костя? — тревожно спросила Лена. Очкарик помотал головой и отошел к ступеням.

— Ничего, показалось. Все, я побежал!

— Больше ничего не забыл? А то я мыться буду.

— Пока!

На этот раз его шаги благополучно стихли внизу, а потом гулко хлопнула подъездная дверь.

Я метнулся на кухню, подождал и, присев на корточки, приник к окну в левом нижнем углу.

Очкарик, скорее всего, успел глянуть на окна — когда я увидел его, он открывал дверь своей иномарки. Перед тем как сесть, он опять обернулся и долго смотрел в мою сторону, но ничего подозрительного не заметил. Я подождал, пока его машина выедет со двора, и вернулся в коридор. Мне очень хотелось верить, что его Лена действительно пошла мыться, а не караулит меня за своей дверью.

Справившись с замком, я подавил в себе желание броситься по лестнице со всех ног и начал тихо спускаться.

Миновав три пролета, я достал сигареты и решительно вытряхнул весь украденный мусор.

На душе у меня было гадко. Я закурил и пошел дальше.

По идее, мне надо было дойти пешком до ближайшей остановки и уехать общественным транспортом. Но я доплелся до серого БМВ и плюхнулся на сиденье, чувствуя себя абсолютно опустошенным.

Мне казалось, я пробыл в квартире не больше двадцати минут, а Марголин спросил:

— Тебя там что, понос пробрал?

— Золотуха.

— Что? — Он включил двигатель. — А-а, понял, остроумный ты наш.

Мы выехали на улицу.

— Что там?

— Ничего.

— Совсем ничего?

— А что там должно быть? «Беломор» в тумбочке валяется. И кошка на кровати дрыхнет.

Об оставленной на полу луже я решил не упоминать.