– …Да, и у меня должно быть свое имение. Но я сказал «нет» и отказался. Теперь я без всякого уважения отношусь и к Гудериану – он не должен был принимать «пожалованное фюрером землевладение»…

Совершенно нелогичные с точки зрения здравого смысла поступки иных государственных и армейских деятелей «Третьего рейха» станут понятными и вполне объяснимыми, если тщательно проанализировать платежные ведомости рейхсканцелярии и бюджетно-финансового отдела вермахта. Не исключено, что только таким образом будущие поколения историков получат ключ к разгадке многих таинственных страниц 2-й мировой войны!

Глава 18. ОБМАНУТЫЙ ОБМАНЩИК

РАЗГОВОР С ГЕББЕЛЬСОМ

…Разверзлись мрачные глубины, и дыхание хаоса опалило наши души. В сумятице теней страна была парализована сумеречным предчувствием неминуемой беды, казалось, что материализовались древнейшие атавистические страхи, гнездившиеся где-то в самых потаенных уголках подсознания. Знамением времени стали нерешительность, болезненное раздувание «дутых» побед, недооценка реальной угрозы, пессимизм и неверие в будущее. Прогнило что-то в «тысячелетнем рейхе»…

Уже после тяжелейшего ранения Роммеля и неудавшегося теракта фон Штауффенберга, в конце июля и в начале августа я побывал в двух командировках – в штаб-квартире фюрера и на германском Восточном фронте. За время поездок у меня было множество встреч – в том числе и совершенно случайная, с доктором Геббельсом – множество откровенных бесед, споров и дискуссий. Я окунулся в грозовую атмосферу последнего фронтового лета и записывал в блокнот впечатления о каждом прожитом дне, чтобы сохранить непередаваемую интонацию того непростого для страны времени.

В последние июльские дни положение наших войск на Нормандском фронте стало удручающе плохим. Призрак Сталинграда все чаще стал являться командованию группы армий «Б»: союзники накапливали силы для расчленяющего удара, противостоять которому остатки наших дивизий уже не могли. Возникала реальная угроза тотального окружения.

На фронте вторжения бесчинствовала пропаганда, направляемая твердой рукой доктора Геббельса и идеологами СС. Там, где можно было обойтись несколькими по-мужски скупыми словами правды, пропагандисты с преступным легкомыслием твердили о набившем оскомину «чудо-оружии и его опустошительном для врага действии».

О последних событиях на аренах военных действий наши фронтовики узнавали из многочисленных листовок, сбрасываемых с вражеских самолетов, или из установленных в районе передовой громкоговорителей. Зачастую это происходило задолго до появления официальных сводок вермахта. Фронтовики тряслись от гнева после каждого нового кликушества «о высоком, как никогда боевом духе войск, о жажде боя и конечной победе над врагом», имея возможность сравнивать геббельсовскую дезинформацию с реальным положением дел.

По поручению командующего танковой армией я выехал в командировку в штаб-квартиру фюрера в отдел военной пропаганды. Я должен был заявить официальный протест компетентным лицам по поводу недобросовестного освещения событий во Франции. Оставалось только удивляться, в каком неведении пребывали высшие командные инстанции относительно положения и реальных возможностей наших войск на фронте вторжения. Со дня событий «20 июля» прошло полмесяца, только что были обнародованы планы формирования фольксштурма,[39] но при этом было крайне затруднительно называть вещи своими именами, не опасаясь обвинений в «пораженческих настроениях».

Я быстро убедился в том, что многочисленные беседы ни на шаг не приблизили меня к решению поставленной командованием задачи. 2 августа, опираясь на собственный опыт и наблюдения, я подал по инстанции рапорт с подробным анализом положения на Нормандском фронте. Я сообщил о том ущербе, который наносит нашему наземному транспорту вражеская авиация, полностью исключив для немецкой стороны возможность любых перемещений в светлое время суток, и о необходимости скорейшего боевого применения «Фау», чтобы остановить растущее недоверие к власти сражающихся из последних сил фронтовиков. Если же «чудо-оружия» на самом деле никогда не существовало и в природе или его боевое применение – это дело отдаленного будущего, пропаганда совершила преступление, попадающее под юрисдикцию военно-полевого суда.

Далее я кратко изложил основные требования фронта: срочно отправить на Запад подкрепление, прежде всего тяжелое вооружение и самолеты; честная и откровенная информация о положении дел на театре военных действий для людей, проливающих свою кровь и честно выполняющих свой долг; строгое наказание, с позволения сказать, «военкоров», распространяющих в тылу дезинформацию о ходе боевых действий на Западе.

Мой рапорт попал к делопроизводителям штабов Йодля и Гудериана, и уже вечером этого же дня меня вызвали на закрытое обсуждение положения во Франции в казино главного штаба вермахта. В эмоциональном стиле Роммеля я обрисовал панораму жестоких сражений на землях Нормандии, но так и не смог преодолеть запрограммированную предвзятость и отстраненный академизм холодно внимавших мне штабистов.

Ровно через сутки я был уже на КП генерал-фельдмаршала Моделя в Ломже. За ужином в присутствии начальника штаба Кребса я еще раз подробно проанализировал положение на Западе. Модель был искренне удивлен нарисованной мной безрадостной картиной и несколько озадачен, поскольку после беспрецедентной катастрофы центрального Восточного фронта и вынужденной перегруппировки для защиты Восточной Пруссии, он возлагал большие надежды на подкрепление с атлантического театра военных действий. Застольная беседа и ядовитые замечания Моделя – типа «все это были только маленькие „бедки“, а настоящие беды на Востоке еще не успели начаться» – произвели на меня сильное впечатление. Но еще большую пищу для размышления давали служебные донесения генерал-фельдмаршала на имя Геббельса – Модель любезно ознакомил меня с содержанием некоторых из них. Это была ничем не приукрашенная правда о положении дел на Восточном фронте и жесточайшая критика в адрес высшего военного руководства. Маршал безжалостно бичевал деструктивную недальновидность «приказов фюрера», которые «…с пугающим постоянством опаздывают на 24 часа и потому уже не в силах ничего изменить, зато приводят к прямо противоположным результатам – невероятным и бессмысленным потерям в войсках. Доверие солдат и офицеров к высшему руководству стремительно падает. Коллапс группы армий „Центр“, вызванный июньским наступлением русских, обусловлен в первую очередь тем, что ОКВ и тогдашний главнокомандующий, генерал-фельдмаршал Буш, ошиблись в прогнозировании направления главного удара Красной Армии. Русские внезапно изменили тактику и вопреки ожидаемым от них привычным действиям фронтально обрушились на боевые порядки немецкой армии. Только за последнюю неделю июня захватили 7 штабов корпусов, рассеяли и разбили 26 немецких дивизий. Безвозвратные потери с нашей стороны составили 300 000 человек…»

Моделю удалось остановить русских у границ Восточной Пруссии, но было весьма затруднительно предположить, как долго удастся ему продержаться – фронт, протяженностью в 450 км, держали 6 германских дивизий!

Из «заслуживающих доверия источников» я узнал, что генерал-фельдмаршал Модель обменялся несколькими радиограммами с советским маршалом Жуковым в духе «беседы за рюмкой чая»! Последний радиосеанс, как это доверительно сообщил мне мой «информатор», состоялся 10 июля 1944 года. Командный пункт группы армий располагался тогда в маленьком польском курортном местечке Друскиницки-на-Нареве. Модель радировал русскому маршалу:

– Почему вы не атаковали меня в пункте «X»? Там у нас приличная «дыра», и вы могли бы хорошо продвинуться вперед!

Ответ не заставил себя долго ждать, и Жуков ответил: