– А ты женат был?

– Дважды, – скривился отец. Хлопнул залпом бокал вина.

– Много пьешь? – участливо спросила Таня.

– Немало... Ну, так вот я и думал – ночами что-то не спится, лежишь себе и думаешь, – чем я вам там, в России, помочь могу? Ведь я ж понимал, что перед тобой виноват... И перед Юлькой виноват... Ведь я раньше-то про нее думал: ну, погуляла со мной – ну, нашла себе другого... Забыла меня... Забыла – ну и на здоровье!.. Ведь я про тебя не знал ничего!..

– И ты решил подарить нам свой чемоданчик... С бандитами в придачу...

– Да, решил! Откуда ж я знал, что этот урод до сих пор за этим местом следит! Ведь такое и во сне-то не приснится!.. Потом, думал я, вернешься ты в Москву – я вам и отпишу: извините, мол, за розыгрыш, никакой бабули нет, а есть я. Вот тогда и можно было открыться-то!..

– И сказать: давайте делиться...

– Да не нужен мне был этот чемоданчик! Понимаешь: не ну-жен!.. Денег у меня хва-та-ет!.. – Он сделал паузу и с трудом проговорил. – А тебя вот – не хватало...

– И ты бриллиантами решил купить любовь...

– Да нет же! Помочь вам хотел! Обеим!.. Я ж видел, как вам обеим трудно!

– Значит, тебе сокровища не нужны?

– Не нужны.

– Что ж ты тогда за ними в Стамбул помчался? Пистолет на меня наставлял! «Фрайбург»!..

– Да я ведь, Таня, к тебе помчался... Я ведь увидел у себя в компьютере: вот ты в Южнороссийске... Вот у Косой Щели... А вот почему-то по морю плывешь... Ну, я и бросился в Стамбул...

– Да, чтоб получить и деньги, и дочку. В одном флаконе!

– Да не нужны мне деньги!.. Не нужны – сколько тебе говорить?!

– Ну и где они тогда сейчас?.. Может, поделишься?..

– Сейчас позавтракаем и заберем... Вернее: ты заберешь... Пожалуйста, – он вытащил из кармана бумажку, – вот номер «сэйфти бокс» в «Креди Лионне». Вот ключ. Бери. – Он протянул ей через стол бумажку и ключ.

Она взяла и то и другое и опустила не глядя в сумочку.

Ее похождения, ее риск, ее нервы стоили того.

Она внимательно следила за лицом отца. Тот даже не моргнул, когда она бросала ключ в свою сумочку.

– А что было дальше – ты знаешь, – устало проговорил отец. – Прилетел я в Стамбул. Жду тебя на пристани у морвокзала... Волнуюсь – дико... Вот ты выходишь... Проходишь мимо меня... Я, честно говоря, даже язык проглотил – такая ты оказалась красивая, еще лучше, чем на фото... Не окликнул. Ну и хорошо, что не окликнул... Потому что увидел: ведут тебя. Это все со стороны так очевидно было... Что оставалось делать? На раздумья – секунды... Ну, я тогда и решил: они не за деньгами охотятся. И не за тобой. Им нужен – я ...

– Но зачем, папа, зачем? – Таня впервые назвала его «папой».

– Не знаю, доченька, не знаю... Может, Шляга не может простить, что я им чемоданчик не отдал? Так они ведь знали, где он примерно лежит... Могли бы за столько лет сами найти... А может, и не сумели найти... Тогда почему его у тебя не отобрали? А может, Шляга решил, что это я его сдал? Заложил его, а сам утек за кордон... А Шляга мог свою злобу двадцать лет копить... Он такой – мстительный... Ну, что – может, выпьем, Танюша, за конец нашего приключения? Все хорошо, что хорошо кончается?

Таня чокнулась с отцом хрустальным бокалом.

Ею вдруг впервые за весь завтрак овладел зверский аппетит. Она стала поедать мидии, разложенные на полурастаявшем уже льду. Отец, улыбаясь, смотрел на нее.

Ни он, ни она не видели, как со стороны площади Звезды тихим ходом к ресторану приближается мотоциклист, затянутый во все черное и в черном непрозрачном шлеме.

Том закончил интервью и выключил диктофон. Надоел ему до смерти этот уфолог. Все они шарлатаны. Том вежливо улыбнулся собеседнику: «Весьма благодарен за интервью, мистер Лепински... Вы очень любезны...» Пошел он к черту!.. Сейчас он возьмет такси и через пятнадцать минут будет на Полях, где бесшабашная Татьяна встречается с этим своим авантюристом-отцом... Морду б ему набить...

Один за другим сухо треснули пять выстрелов.

Разлетелись осколки стакана.

Красное вино залило рубашку. А может, то была кровь?

Над тротуаром повис женский крик.

Мотоциклист в черном резко взял с места.

Через минуту он уже свернул с Елисейских Полей направо, на авеню Георга Пятого, а еще через пару минут выехал на набережную Сены.

Слева за рекой возвышалась громада Эйфелевой башни. Часы на ней, блеклые в свете яркого дня, указывали, что до наступления 2000 года оставалось 214 дней.

Движение по набережной было совсем не таким интенсивным, как утром.

Под мостом Мирабу наездник сбавил скорость, переехал через бордюр и на малой скорости подъехал к основанию моста. Здесь валялись груды картонных ящиков и тряпья: их оставили ночующие под мостом клошары. Кто-то из них, еще не проспавшийся, лежал под тряпками рядом.

Мотоциклист снял шлем и бросил рядом с мотоциклом. Стащил легкую черную куртку. Она полетела туда же.

Наездник забросал мотоцикл и куртку тряпьем и картонками.

Затем он перешел дорогу и наклонился над Сеной. В реку полетел пистолет.

Через минуту Михаил Ефремович Шлягун, в дорогом костюме и в галстуке за 300 долларов, уже поднимал руку, подзывая такси.

– Аэропорт Шарль де Голль, – сказал он, усаживаясь на заднее сиденье.

Просторное «Пежо-605» резко взяло с места.

«Я наконец-то сделал это. Я замочил гада. Двадцать лет я только об этом и думал.

Он сдал нас, паскуда, всех, сдал с потрохами, и менты его спокойненько отпустили за кордон. Он жил здесь на свободе и в сытости. А я десять лет валил лес под Котласом, а потом еще десять лет поднимался в этом сраном, моем любимом Южнороссийске.

Но теперь я с ним расквитался. Только жаль, ох, как жаль, что он не помучился. Я представляю его рожу, когда б мы вчетвером пялили бы у него на глазах его дочурку. А потом я бы лично ломал ему – по одному! – все его художественные пальчики. Вот крику было бы!..

Ну ладно – нет так нет. Главное – он, падла, будет гнить в гробу. И я сделал это. Сам. Своею рукой. Вот что главное».

И ради этого стоило десять лет держать пост у дикого пляжа.

Главное – свершилось. Исполнилась его вторая, и последняя, мечта, впервые задуманная двадцать лет назад в следственном изоляторе Южнороссийска. У него, Мишки Шлягуна, родившегося в задрипанной коммуналке у проводницы-пьяницы, теперь, во-первых, есть деньги и власть. Есть и будут всегда!