Наундорф не перенапрягал свою фантазию. Другой кандидат в дофины — Ришмон ловко включил в свой рассказ для придания ему правдоподобия Фротте, Шаррета и еще нескольких известных персонажей. Новый же претендент не упоминал ни одной фамилии. «Он рассказывал совершенно фантастическую историю, которая ни с чем не совмещалась и не допускала никакой проверки, — отмечал М. Гарсон. — Не известно, ни кто вмешался в его судьбу, ни каким образом этот неизвестный смог проникнуть в Тампль… Далее следовала цепь загадочных приключений, ни одно из которых не могло быть увязано с каким-либо известным фактом…»

Во втором, более подробном варианте своих воспоминаний Наундорф демонстрирует лучшее знание бытовых деталей жизни в Тампле, сообщает о ряде эпизодов, которые либо были уже известны из опубликованных сочинений, либо не поддаются проверке. Он вдобавок намекает, дабы избегнуть неприятных вопросов, что ему приходится многое скрывать, хотя неясно, какие мотивы требовали в Лондоне в 1836 г. сохранения в секрете происшествий, происходивших в Тампле более чем за 40 лет до этого, в 1794 г. В рассказе содержится настоящая басня о том, что у него в Тампле была даже какая-то неизвестная гувернантка. Далее следовало повествование, как его, подменив манекеном, перевели из комнаты на втором этаже в тайник на четвертом этаже, где он провел сравнительно долгое время. Потом манекен заменили немым ребенком, а того, в свою очередь, — рахитичным мальчиком, который вскоре умер.

После посмертного вскрытия труп перенесли в тайник, а дофина, которому дали большую дозу опиума, спустили на второй этаж. Далее его положили в гроб, который поставили в фургон. По дороге дофина спрятали в ящике на дне повозки, набили гроб старыми бумагами, чтобы он сохранял прежний вес. После того как гроб был зарыт в братской могиле, дофин и его друзья вернулись в Париж. (Заметим, что, как явствует из официальных документов, гроб ребенка, умершего 8 июня 1795 г., был отнесен на руках, а не доставлен в карете на кладбище Сен-Маргерит в сопровождении муниципальной стражи.) Как повествуется далее, в каком-то неизвестном месте в Швейцарии дофина поручили заботам гувернантки, он стал говорить по-немецки, забыл свой родной язык. Однажды ночью дом, где он жил, подвергся нападению, его увезли силой, провели через подземный ход в одиночную камеру, через некоторое время заставили принять снотворное и доставили связанным по рукам и ногам в какое-то огромное здание и поместили в сводчатом зале. Дофин ожидал, что его убьют, но в этом помещении появился закутанный в плащ человек с потайным фонарем в руках. Он вывел дофина в коридор, где тот увидел труп сторожившей его жестокой старухи тюремщицы. Спаситель проводил мальчика в какой-то гостеприимный дом, где поручил заботам молодой девушки по имени Мария.

Вскоре, однако, было решено, что этот дом является недостаточно надежным убежищем, и дофин вместе со своим покровителем отправился в дорогу. Их путь лежал через Милан в Венецию. В Триесте спутники сели на корабль и после долгого путешествия и страданий, причиненных морской болезнью, высадились в незнакомом месте, про которое рассказчику сообщили, что оно находится в Северной Америке. Там дофин вновь встретился со своей гувернанткой, у которой брал уроки немецкого языка. Эта женщина вышла замуж за часовщика, который обучил его своему ремеслу. Часовщик и его жена умерли. Оставшись один на свете, дофин в свои 15 лет обручился с Марией. Вскоре на сцене появился его прежний спаситель, сопровождаемый человеком, которого называли «охотником». Тем временем неизвестные преследователи снова напали на след дофина. Пришлось спешно бежать. Его дом оказался заминированным и взлетел на воздух после их отъезда. Беглецы скрывались в пещере, потом сели на корабль, не подозревая, что его капитан был в числе преследователей. Мария и спаситель были отравлены, а дофин и «охотник» доставлены во Францию и брошены в тюрьму. Вскоре после этого дофина с завязанными глазами в закрытой карете доставили в какую-то небольшую комнату, где от него тщетно требовали подписать отречение от престола. Однажды в комнату, где содержали дофина, вторглись трое незнакомцев в черных масках. Они привязали его к стулу, двое при этом держали его силой, тогда как третий вынул из кармана какой-то портрет и, кидая взгляд то на последний, то на связанную жертву, подал знак своим сообщникам, которые вооружились небольшими инструментами с множеством острых шипов, напоминающими связки иголок. Этими инструментами они искололи лицо юноше, нанеся бесчисленные ранения. Дофин истекал кровью. Люди в масках губкой, пропитанной какой-то жидкостью, обмыли лицо, что только еще больше изуродовало его, и удалились с сатанинской усмешкой, не произнеся ни единого слова. (Это происшествие, как отметил М. Гарсон, легко объясняет недоумение, которое могло бы возникнуть из-за несхожести некоторых черт лица Наундорфа с сохранившимися портретами Шарля Луи, что, впрочем, не помешало сторонникам претендента «узнать» в нем дофина.)

Через несколько дней незнакомцы в масках вернулись и усадили дофина в карету. У одного из незнакомцев случайно сдвинулась маска, и дофин с изумлением узнал в нем «охотника». Тот сразу же подал ему знак молчать. «Охотник» втерся в ряды преследователей, чтобы спасти его. Карета опрокинулась, воспользовавшись этим, дофин и «охотник» бежали, сумели встретиться в Эттенгейме с герцогом Энгиенским, близким родственником королевской семьи. Потом беглецов снова поймали и препроводили в тюрьму Страсбурга, а оттуда дофина увезли и бросили в подземную темницу какого-то замка. Дофин с помощью «охотника» опять бежал, его поймали, ему снова удалось спастись и после многих приключений добраться до герцога Брауншвейгского. Тот дал ему эскорт, который подвергся нападению. Дофина еще два или три раза заключали в тюрьму, откуда он снова и снова спасался бегством. Ему приходили на помощь какие-то старики и старухи. Однажды в дороге он встретил неизвестного, который дал ему паспорт на имя Наундорфа, что позволило ему обосноваться в Берлине в качестве часовщика. Там он передал бумаги, которые сумел сохранить и которые устанавливали его подлинное имя и происхождение, полицей-президенту Берлина Лекоку. Бумаги бесследно исчезли, и он был лишен возможности доказать, кем является.

Впрочем, один эпизод, хотя он тоже не поддается полной проверке, все же сам по себе не выглядит неправдоподобным. Первоначально в своем заявлении властям Бранденбургской тюрьмы 23 сентября 1825 г. и впоследствии в своих рассказах Наундорф утверждал, что в 1810 г. на границе Чехии вступил в отряд вольных стрелков под руководством герцога Брауншвейгского — Эльса, который вел партизанскую войну против наполеоновских войск, расквартированных в Германии. В стычке под Дрезденом «дофин» был тяжело ранен, попал в плен и после излечения был направлен этапом во Францию. Там в одной церкви, где колонна пленных остановилась на отдых, ему вместе с неким Фридрихом удалось бежать. Они отправились в Берлин и пытались поступить в гусары. Наундорфу как иностранцу это не было разрешено. Тогда-то он и явился к полицей-президенту Берлина Лекоку. Пленных стрелков, которых французские власти рассматривали как преступников, действительно направили на каторгу в Тулон, откуда они были освобождены по амнистии в следующем году. Нет ничего невероятного в том, что в данном случае Наундорф передает подлинный эпизод из своей жизни, который, разумеется, не подтверждает ни одну из остальных частей его повествования.

Рассказ Наундорфа о последовавших событиях, в отличие от всего предшествующего, легко поддается проверке. Из Берлина он перебрался в Шпандау, потом в Кроссен, был (разумеется, ложно, по его уверениям) обвинен в фальшивомонетничестве и тогда открыто объявил о своем подлинном имени. Рассказ Наундорфа заполнен ссылками на анонимных «покровителей» и «преследователей», мотивы действий которых не поддаются разумному истолкованию, а все повествование составлено так, что не допускает возможности никакой проверки. Нередко явно для достижения такого результата Наундорф заявлял, что в том или ином случае опускал ряд подробностей и эпизодов, поскольку, мол, это необходимо из каких-то только ему известных соображений предосторожности. Рассказ этот вдобавок, как справедливо напоминал М. Гарсон, повествует о времени, когда во Франции, Австрии и Пруссии, где происходили эти таинственные и не оставившие ни малейших следов в документах аресты, преследования, бегства, существовали четко действовавшая полиция и судебная система. М. Гарсон назвал рассказ Наундорфа «попросту смешным романом». Краткий пересказ этих мемуаров не способен передать их характер, по словам А. Кастело, «колеблющийся между абсурдным и невозможным».