Два Биго

Еще одна гипотеза была предложена довольно известным историком П. Сен-Клер Девилем. Она изложена в его нашумевшей в свое время книге «В поисках Людовика XVII».

Аргументы Сен-Клера Девиля сводятся в основном к следующему. Эксгумация трупов, произведенная на кладбище Сен-Маргерит во время Реставрации и в последующие годы, показывает, что похороненный там юноша не был дофином (обследование скелета доказывает, что речь шла о подростке, которому было значительно больше, чем 10 лет). Присутствие дофина в Тампле можно доказать лишь до 10—11 плювиоза II года (30—31 января 1794 г.), а после этого лишь наличие какого-то заключенного в запертой комнате на втором этаже. Меры, принятые вслед за неожиданным визитом двух членов — Гупило де Фонтене и Ревершона в Тампль в ночь с 7 на 8 брюмера (28—29 октября 1794 г.), указывают на то, что после этой даты похищение дофина стало невозможным. Следовательно, оно было осуществлено в период между 30—31 января и 28—29 октября 1794 г.

Те изменения в правилах содержания дофина, которые позволяли скрыть похищение, были произведены по приказам руководства Коммуны — Шометта и Эбера или по крайней мере последнего, который более непосредственно занимался контролем над тюрьмой Тампль. Из переписки Л. де Фротте с Шарлоттой Аткинс следует, что при тайной встрече вождя конституционных роялистов графа Пюизе с У. Питтом, состоявшейся в конце сентября или начале октября 1794 г., француз заверил британского премьера, что дофин похищен из Тампля и находится в руках его, Пюизе. Правда, сам Пюизе прожил до 1827 г. (и к гому же, добавим, в Англии, где ему нечего было считаться с интересами сменявших друг друга режимов во Франции). Он написал оставшиеся неоконченными «Мемуары» в шести объемистых томах. После его смерти в Британский музей попали наброски к последующим томам «Мемуаров» и чрезвычайно обширная переписка — и нигде в этих бумагах нет ни малейшего упоминания об организации бегства и последующей судьбе дофина. Точнее, наоборот, во втором томе «Мемуаров» можно прочесть:

«Робеспьер, по политическим мотивам или из боязни, должен был по крайней мере сохранить жизнь дофина. Совершение преступления досталось его преемникам. Причина и обстоятельства смерти дофина являются одной из тех страшных тайн, распутать которую способно только время». Приводя всю эту цитату, Сен-Клер Девиль считает, что она «чрезвычайно туманна и может быть истолкована при желании как угодно». Что же касается молчания Пюизе вообще о похищении, то оно, конечно, «может показаться странным, но его нельзя, однако, рассматривать как опровержение отстаиваемой гипотезы». Пюизе молчал, поскольку увезенный из Тампля дофин либо умер через несколько месяцев, либо после ряда неудачных выступлений роялистов в 1795 и 1797 гг. был увезен в Америку (в Канаду), где следы его были потеряны. Если бы Пюизе публично заявил об этом, его обвинили бы в обмане и сторонники Людовика XVIII, и республиканцы, и ему оставалось лишь молчать о деле, окончившемся провалом.

Читатель может задать вопрос: неужели все «доказательства», приводимые Сен-Клером Девилем, ограничиваются вышеизложенными, каждое из которых, как мы в дальнейшем убедимся, может быть без труда опровергнуто? Автор считает загадкой, почему Эбер и руководители Клуба кордельеров 14 вантоза (4 марта 1794 г.) неожиданно изменили своему умеренному курсу, которого придерживались перед этим в течение трех месяцев. И почему на процессе Эбера осталось совершенно в тени обвинение в попытках учредить регентство, хотя это обвинение было выдвинуто (без указания конкретных имен) в речи Сен-Жюста в Конвенте за день до ареста эбертистов и повторено через три дня опять-таки в Конвенте в выступлении Кутона. Все это немаловажно само по себе, но никак не может служить доказательством сговора Эбера с Пюизе с целью увоза дофина из Тампля и тем более осуществления такого намерения.

Однако Сен-Клеру Девилю казалось, что он обнаружил недостававшее звено, подкреплявшее все остальные предположения. Еще в октябре 1793 г. граф Пюизе на пути в армию вандейцев познакомился с неким Жозефом Биго, доверенным лицом и управляющим графа де Бобриля. Этот Биго стал одним из наиболее активных агентов Пюизе. «Вообразим себе, — пишет Сен-Клер Девиль, — что Биго был избран Пюизе для того, чтобы предпринять опасную попытку вырвать Людовика XVII из рук тех, кто его держал под стражей». Биго явился в Париж, снабженный деньгами и рекомендациями от его коммуны в Бреале, где пользовался влиянием. Чтобы проникнуть к Эберу, Биго отправился к старшему брату своего шефа маркизу Пюизе, который проживал в доме э 13 на улице Французского театра, которая входила в секцию Марата, где наибольшим влиянием пользовался Антуан Франсуа Моморо. По утверждению Сен-Клера Девиля, этот левый якобинец находился в приятельских отношениях с маркизом Пюизе, что помогло тому спастись от ареста и даже оказывать небескорыстную помощь другим, которые стремились не попасть в списки подозрительных эмигрантов. Через Моморо Жозеф Биго связался с Эбером, который мог строить планы вернуть на трон дофина в качестве «короля санкюлотов». Эбер добился удаления Симона и устроил так, чтобы Биго получил доступ в Тампль.

2 плювиоза (22 января 1794 г.) в числе четырех лиц, направлявшихся в качестве дежурных комиссаров, был некто Клод Биго — член Генерального совета Коммуны от секции санкюлотов. Однако в официальном документе, который должны были предъявить комиссары, фамилия интересующего нас дежурного была записана как Bigaud и лишь потом исправлена на Bigot. При этом, в отличие от обычной практики, правильность произведенного исправления не была подтверждена поставленной рядом подписью одного из секретарей Коммуны. Это тем более странно, что в составе Генерального совета Коммуны тогда не было никакого Bigot. Еще более необычно, что та же процедура повторилась два раза в документах, которыми свидетельствовали полномочия дежурных комиссаров, а именно 11 плювиоза (31 января 1794 г.) и 11 вантоза (11 марта). В оба эти дня писцом была написана фамилия Bigaud, а чья-то рука выправила ее на Bigot, причем проделала это исправление значительно более ловко и незаметно, чем в первый раз. 2 плювиоза Bigaud был как новичок назначен дежурным вне очереди, a ll плювиоза и 11 вантоза — в обычном порядке, по алфавиту. Менее чем через месяц, 8 жерминаля, вновь наступила очередь Bigaud, но на этот раз исправления фамилии уже не последовало, так же как и при последующих дежурствах 15 прериаля и 22 мессидора.

Итак, «исправление» производилось до 11 вантоза (1 марта) и более не возобновлялось. Напомним, что Клод Биго был новым членом Коммуны. Его товарищи по караулу, вполне возможно, не знали его в лицо. Документы с перечислением имен дежурных заранее пересылались в Тампль. Когда произносили имя Биго, для остальных трех комиссаров было неясно, что речь шла не о Bigaud, а о неизвестном им Bigot. Тот предъявлял тюремным властям удостоверение личности на имя Bigot и, не заподозренный никем, вступал в обязанности дежурного комиссара. Кто же вносил «поправку» в документ? Это вряд ли мог быть секретарь Куломбе, хотя бы потому, что он подписал лишь один из трех документов с исправленной фамилией, а два других — заместитель секретаря Дора-Кюбьер. Это мог проделать служащий экспедиции, которому передавались бумаги для регистрации перед их отсылкой в Тампль. Но можно подумать и о руководителях Коммуны Шометте или Эбере — кто мог что-то заподозрить плохое в том, что один из «них взял просмотреть документы перед их отправкой в Тампль? Если предположить, что изменения фамилии дежурного комиссара были связаны с заговором, то трудно представить, что они осуществлялись без их участия. Кстати, только они могли на время „нейтрализовать“ Bigaud (например, поручив ему то или иное задание) в то время, как Bigot мог действовать в Тампле.

После отставки Симона были созданы условия для организации бегства дофина и подмены его дефективным ребенком. Тот был подвергнут строгому заключению в его комнате, были прерваны все его контакты с окружающими. К тому же он в любом случае не мог своими ответами на вопросы разоблачить обман. Вероятнее всего, бегство было организовано 12 вантоза, когда в последний раз в 1794 г. Bigot нес дежурство. А вечером того же дня один из лидеров эбертистов, Ронсен, в Клубе кордельеров публично призвал к восстанию. Эбер его дезавуировал, считая призыв преждевременным, поскольку беглецы могли быть еще в пределах досягаемости властей (могло ведь быть вдобавок затруднено их бегство из Парижа). Когда же эти опасения отпали, вечером 14 вантоза Эбер сам повторил призыв Ронсена, который назавтра поддержал Моморо в секции Марата.