"Наверное, дома или с друзьями, если они, конечно, у него остались, он такой, каким был когда-то, - подумал я.- Наверное "подскис" немножко, "сдулся"". А может быть, "подскис" и "сдулся" больше, чем я думаю.

Я знаю, что творчество ведет таких людей к душевным болезням, к шизофрении, после чего они отказываются от своих великих замыслов и "скисают". Но если он продолжает писать, то мне хотелось бы прочесть написанное им. Теперь, столько лет спустя, это интереснее, чем пить с ним водку...

Но все случается не всегда так, как нам хочется. Жизнь еще раз столкнула нас, но уже при других обстоятельствах.

Я шел к одной знакомой в гости, где меня очень ждали. И по дороге приметил одну странную фигуру, несущуюся "на всех парах в строго заданном направлении".

"Наверное, бежит в магазин", - подумал я. И вот в этом человеке я узнал Бороду, в сильно подвыпившем состоянии.

- Привет, - говорю я.

Он кивает головой в ответ.

И только пробежав по инерции еще несколько метров, останавливается.

- Юра, ты? - спрашивает он, повернувшись вполоборота.

- Я, - отвечаю.

И вот здесь он подходит ко мне и хватает меня двумя руками за локоть.

- Не бросай меня, - просит он и заглядывает мне прямо в глаза.

- Не бросай! - опять просит он. И я понимаю, что Борода в глубоком запое.

Через какое-то время, будто его осенило, говорит:

- Пойдем, купим бутылку.

И я не могу ему отказать, видя его умоляющие глаза.

- В конце концов, - подумал я, - девушка может подождать. Не так часто случаются подобные встречи. Есть что-то знаковое в них.

Действительно, десять лет живя поблизости (то есть ходили в одни и те же магазины, гуляли по одним и тем же улицам), мы не встречались. И вот вторая встреча за месяц.

- У меня есть деньги на бутылку, - говорит он и уже в магазине вытаскивает рублевые бумажки вперемешку с мелочью.

- Да найдем, - как можно мягче, памятуя о его самолюбии, говорю я. И покупаю две бутылки хорошей водки, палку копченой колбасы и соленые огурцы.

- Закуска будет, - извиняющимся тоном говорит он.- Есть гороховый суп мама приготовила.

И я понимаю, что меня ждет встреча с мамой Бороды - доктором философии, - которая, насколько я помню, никогда не была в восторге от пьянства сына.

"Приключения, так приключения", - говорю я себе, пока мы идем по направлению к его дому.

А Борода тем временем рассказывает, чем занимался в последнее время.

- Сейчас безработный. Ну, а до этого торговал картошкой. Еще занимался бизнесом.

И я понимаю, каким смешным был его бизнес.

- А еще раньше работал помощником редактора в каком-то местном журнале, где и печатался понемногу.

- Дашь почитать? - спрашиваю я.

- Конечно, - отвечает он.- Только то, что нравится мне самому, не печатал никто, кроме одного журнала.

"Ну вот как все сходится, - думаю я.- Я хотел почитать его вещи, и вот, пожалуйста".

Меньше хотел пить с ним водку. Но куда без нее?

Мама Бороды долго не может узнать меня. А я тем временем удивляюсь переменам, какие произошли в их жилище. Раньше, помнится, здесь все блистало чистотой. А сейчас даже халат хозяйки не первой свежести. Поредели ряды книг на стеллажах. Мебель со следами погромов - знакомый почерк.

Оказывается, в этой двухкомнатной квартире кроме самого Бороды живут еще его сестра с сожителем, четырнадцатилетний двоюродный брат и мама.Правда, сожитель сестры лишь время от времени наведывается сюда. Но он дает работу сестре (он торговец овощами) и вообще здесь на правах благодетеля. С Бородою, как потом уже выяснилось, у него сразу же не заладилось. Торговец не переносит голоса "рафинированного эстета", поэтому Борода носу не выказывает из другой комнаты во время его визитов.

Сестра - крупная "ногастая телка" со следами некоторого вырождения на лице, но не без привлекательности - приходит чуть позже. И, выпив с нами рюмки три, сразу же становится агрессивной. Ей не нравится, что брат читает свои стихи, а потом "костерит" весь свет, в том числе и общих знакомых.

И в какой-то момент, я даже не заметил, когда это произошло, они вцепились другу в волосы (видимо, как в детстве это делали). Нам с подоспевшей из кухни мамой с трудом удалось растащить их и удерживать, пока они, расцарапанные, с клочьями выдранных волос в руках, не успокоились.

Сколько же семейных завес приоткрылось мне в этот момент, о которых я даже не догадывался. Здесь "клокотали" братско-сестринские чувства любви и ненависти. Упоминались чьи-то почти роковые имена, вспоминались тайные аборты и "шизовка". Но "шизовка" с другой, более страшной, обыденной стороны, чем та, о которой я знал из рассказов ранее.

Одиночество. Невостребованность. Потеря собственного достоинства. Материнская нежность. Усталость. И умение принимать жесткие решения.

Мама Бороды сразу же поняла, что я его не оставлю на улице. А нужно было выбирать: две враждующие стороны не могли, по крайней мере, сегодня, оставаться на одной территории. Поэтому она сказала, что он должен уйти.

Мы ушли. И на улице был еще алкоголь. И еще - уже у знакомой, где меня очень ждали.

А потом мне пришлось взять роль мамы Бороды на себя, давая ей передышку. И искать ему жилье, и даже средства к существованию.

Жилье нашлось сразу же. Две пустующие, с ободранными обоями комнаты в коммунальной квартире, у одного моего знакомого. А вот со средствами к существованию пришлось труднее.

В тот момент нашу фирму "душили" бандиты, пытаясь подмять ее под себя. Поэтому денег свободных не было. Более того, мне и еще ряду наших акционеров приходилось жить вне дома, пока шли разборки.

Я перебрался в одну из комнат, потеснив Бороду, чему он безумно обрадовался: во-первых, у него к этому времени совсем закончился "харч", даже остатки муки;

ну, а во-вторых, он чуть не спятил от одиночества. Хотя в квартире еще жила соседка с сыном и с собакой Мотей.

Сначала Борода уходил каждое утро искать работу, пытался устроиться грузчиком в магазине. Затем побродил по заводам. И бросил это занятие. Тем более, что еда в доме теперь не переводилась, только на выпивку не всегда хватало.

- Ты гони меня с утра из дому, - говорил он мне.- А то я, ощущая тылы за своей спиной, совсем разленился. Надо искать работу.

Я будил его. Но он старался спровадить меня первым. И, по-моему, так никуда и не выходил из дому.

- Что ты не пишешь?- как-то спросил я у него.

- Боюсь, - ответил он.- Как только я начинаю писать, со мною происходят разного рода неприятности.

- Начинается все с мелочей, - рассказывал он.- Бьется посуда. Отваливается носик чайника. Теряется кошка. Затем происходят более масштабные неприятности. Закрывается журнал, куда я только что устроился на работу. Меня раздевают на улице до трусов, хотя я почти не пьян. Левку друга моего ленинградского, вытаскивают из петли. Словом, неприятности сыплются на меня, как из "рога изобилия", и я бессознательно пытаюсь спрятаться от них - ничегонеделаньем.

- Чем не сюжет?- говорю я ему.

- Это уже было, - отвечает он.

- Все уже было, - говорю я, продолжая наш "вечный разговор".- Важно, как это сделать.

И через пяток дней он мне показывает рассказец страниц на двенадцать. И видит Бог, что написан он здорово.

- Мне это не трудно, - говорит он.- То, что ты хотел видеть...

И я понимаю, насколько это разительно отличается от той его фантастической белиберды - "а ля Стругацкие", - которую напечатали в том самом журнале и которую он считал чуть ли не гениальной.

Там - мертвые бесполые персонажи в мертвом, придуманном им, космическом мире вымученно и натужно шутят, и непонятно, чего хотят. Здесь - целый кусок жизни, где есть похмелье, мама, непутевый сын, прохудившийся ботинок. А главное - желание жить дальше. Жажда жизни.

- Позволь не поверить тебе, - говорю я ему.- Ты сам так не думаешь.

- Может быть, - не спорит он.