Впрочем, "Белое солнце пустыни" - naturalistic fiction, события, которые МОГЛИ произойти. А у Джона Кристофера - фантастика, события, которые не произошли. Утопия.
Перекрестимся с облегчением, что - не произошли. Кто знает, как повел бы себя сам в предлагаемых Кристофером обстоятельствах? Думал бы о семье или о голодающих детях Азии? И кто знает, что лучше?
Те же Пенфолды из "Хранителей" чисто по-революционному душой болеют за общество в целом. Только слуги в их доме валяют дурака, грязь, полуразруха, полное распустяйство. Знакомо? Человеки они везде человеки...
----------------------------------------------------------------------* Не надо вздрагивать! АЖП - всего лишь партийно-художественная аббревиатура недавних лет. АЖП - активная жизненная позиция.
- vi
И зачем затевать революцию, если всем хорошо? ВСЕМ! В "Хранителях". Все - свободны. И не осознанно необходимо, а... такое вот определение: СВОБОДА - ЭТО ЗАБОР, ОТОДВИНУТЫЙ ЗА ГОРИЗОНТ. Плохо ли? Желаешь раздвинуть горизонты? Ну так сначала доберись до его линии, до линии горизонта. И кто поручится, что эта (воображаемая!) линия - не есть черта разумного?
Кто поручится, что утопия, возникшая в революционно-воспаленном мозгу и (тьфу-тьфу!) воплощенная на практике, устроит всех и каждого, а не только того, кто ее воплотил? Кто поручится, что не окажется в числе трех рабов у самого последнего землепашца в этом необычайно демократическом устройстве? Или не будет расстрелян на месте за нарушение прав человека (все во имя человека, все для блага человека я даже видел этого человека!)? И начхать тогда, действительно ли мы настолько счастливей прошлых поколений, как говорит учитель.
Само собой, утопия - место, которого нет. А по-русски? Не по латыни? Утопия - там где утопленники. Нет? Была треугольная деревня произошло Одержание - возникло треугольное болото. В общем, все умерли. См. "Улитку на склоне" братьев Стругацких. Умерли все (утопия), кто принадлежит прошлому. Для и вместо тех, кому принадлежит будущее. Прогресс!
Б.Стругацкий: "Что должен делать, как вести себя должен цивилизованный человек, понимающий, куда идет прогресс? Как он должен относиться к прогрессу, если ему этот прогресс поперек горла?!" (риторич.)
"Между тем грудной младенец знает, что Одержание - есть не что иное, как Великое Разрыхление Почвы". ("Улитка на склоне. Лес.")
На разрыхленной почве хорошо произрастает трава. Не исключено, та самая, которую настигла смерть в том мире, от которого сбежала группка хорошо информированных англичан Джона Кристофера. В долину Слепой Джилл, где трава как росла, так и будет расти. Будет. Будущее. Естественно, светлое. Ради него морально пожертвовать всем, даже собственным братом.
Но! Уцелевший брат-урбанист, прикончив брата-агрария, со всей ответственностью объявляет: "Я должен построить Город". А это уже не осознанная необходимость, а мания бега за горизонт. А ведь в Городе трава не растет... Нет там для нее места. И вообще такого места нет. Утопия.
А Джон Кристофер жил себе в антиутопии (есть такое место!) и предупреждал: утопия - это Город, Город Солнца, белого Солнца ПУСТЫНИ. Трава в пустыне тоже не растет.
Не бегайте за горизонт!
Любите герань!
Уважайте нрав трав!
- 1
Глава 1.
Несчастный случай.
Публичная библиотека затерялась на тихой мрачной улице против парка и примыкала к ветхим строениям, некогда принадлежавшим муниципалитету, а ныне отданным под склад. Почти таким же древним было и здание библиотеки - чудом державшаяся табличка сообщала об официальной церемонии открытия в 1978 году. Бетонные стены - прежде белые, а теперь грязно-серые, с черными прожилками, рассекали глубокие трещины.
Внутри царило то же запустение. Не было даже привычных люмосфер - в это тусклое апрельское утро полумрак в зале рассеивали допотопные флуоресцентные трубки. Лампы жужжали и гудели; одна погасла, другая судорожно вспыхивала и мигала. Библиотекарь за конторкой, казалось, не обращал на это никакого внимания. Он был высок, крутолоб, сутулился и непрестанно теребил обвисшие седые усы. Замкнутый и немногословный, с посетителями библиотеки он заговаривал лишь тогда, если без этого никак нельзя было обойтись. Однажды, пару лет назад, спустя несколько месяцев после смерти матери Роба, он неожиданно разоткровенничался с мальчиком. В библиотеку Роба привела мать, а потом он уже приходил один. Библиотекарь стал рассказывать, как пришел сюда пятьдесят лет назад после окончания школы. Тогда в библиотеке работало шесть человек и собирались даже расширить штат, переехать в новое просторное здание. Но проекты так и остались на бумаге, с тех пор прошло уже сорок лет, и теперь он все делает один. Он давно на пенсии, но не уходит, потому что не может расстаться с любимой работой. Мэр грозился закрыть библиотеку и сломать здание, а жизнь, тем временем, шла своим чередом.
О том, что нынче совсем перестали читать, он говорил с грустью и возмущением. В дни его юности не было головидения. Правда, тогда были телевизоры, но люди, по крайней мере, читали. Да и люди были другие более самобытные, любознательные. А сейчас... Роб остался единственным читателем младше пятидесяти лет.
Старик смотрел на Роба с такой отчаянной надеждой, что мальчик смутился и даже встревожился. Библиотека была ниточкой, связывавшей его с матерью теперь, когда ее не стало. Роб начал читать толъко благодаря ей. Правда, вкусы их разнились: ей нравились любовные романы на фоне деревенских пейзажей; Роб обожал приключения, особенно когда со страниц книги раздавался волнующий звон шпаг. "Трех мушкетеров", "Двадцать лет спустя" и "Виконта де Бражелона" он прочел шесть раз.
На нежданные разглагольствования библиотекаря мальчик отвечал неуклюже и без особой охоты и, в конце концов, потеряв интерес к разговору, старик умолк, впав в обычное молчание. В это утро он лишь записал книги и коротко кивнул Робу, не говоря ни слова. Роб постоял минутку в вестибюле, глядя на улицу. Надвигалась гроза. Ему не хотелось мокнуть под дождем, и он решил отправиться к отцу на работу, дождаться его и вместе поехать домой на машине.
Отец работал неподалеку, на стадионе. Сокращая путь, Роб пошел через парк, которым именовались пересеченные полудюжиной ухабистых дорожек двадцать пять акров истертой травы и глины, в обрамлении больших деревьев с бесплодными почками. Неряшливые цветочные клумбы, детская площадка да несколько столбиков футбольных ворот лишь подчеркивали убогость этого места. Правда, здесь создавалась некая иллюзия свободы от зданий. Башни небоскребов тянулись через приземистые кварталы Большого Лондона, уходя к далекому Зеленому Поясу, отделявшему этот Урбанс от следующего.
- 2
В парке было почти пусто: несколько человек выгуливали собак, на качелях и каруселях с шумом возилась ребятня. А вот переулочек, ведущий к Хай-стрит, и сама Хай-стрит оказались весьма оживленными. Роб догадался, что закончились дневные Игры. Считалось, что Игры организованы весьма разумно, уже несколько недель не возникало серьезного повода для тревоги, с того памятного дня большого февральского бунта.
Роб свернул на Феллоу-роуд, против встречного потока. Неожиданно впереди кто-то закричал, но крик тут же утонул в истошных возгласах:
- Зеленые! Зеленые!
В дружной поступи толпы, шедшей навстречу, почувствовался сбой. Кто-то бросился бежать, за ним другие. Снова кто-то кричал, но в суматохе не было слышно слов. Роб поискал глазами - укрыться негде, на этой старинной улице дома стояли вплотную. До перекрестка с Моррис-роуд было недалеко, и Роб, стиснутый со всех сторон, попытался пробраться туда, но уже через минуту толпа превратилась в неделимый, как монолит, орущий и брыкающийся таран из человеческих существ, приподняла мальчика, сдавила и потащила.
Роб вспомнил, что в программу сегодняшних утренних Игр входил авиатрек. По арене с высокими краями мчались электромобили, поднимаясь выше и выше с каждым витком, почти вертикально, под зрительские ряды, включался вспомогательный, реактивный двигатель, и машины взлетали с трека в воздух. Частые аварии на авиатреках были не последней причиной их огромной популярности. Из-за вечной вражды между четырьмя группировками - Черными, Белыми, Зелеными и Красными - всеобщий восторг всякий раз грозил обернуться бешеной яростью.